Читать книгу За два часа до снега - Алёна Марьясова - Страница 4

«Выздоравливай, двоечница!» – «бзыкнула» СМС на Варином телефоне рано утром. Телефон вздрогнул, услужливо засветился и замер в ожидании руки хозяйки. Не дождавшись к себе никакого внимания, экран погас.

За час до этого Лёнька звонил и тарабанил в дверь квартиры семьи Калинка, пока наконец заспанный Николай Сергеевич не открыл ему. Коротко пояснив ситуацию и закрыв за Лёнькой дверь, Николай Сергеевич вернулся в комнату Вари, где он провёл ночь на раскладушке. Дочка, бледная и осунувшаяся, крепко спала, разметав ещё более чем обычно кудрявые волосы по подушке. Он поправил одеяло и поцеловал её в холодный, с испариной лоб. Варя вздрогнула.

– Пап, где мама? – прошептала она хриплым голосом.

– Маму срочно вызвали в институт, там у них что-то в лаборатории случилось. Спи.

Окончательно открыть глаза Варя смогла только к обеду. К тому времени папа уже приготовил плов и заканчивал с блинами. По всей квартире шли чудесные ароматы, только Варьку они сегодня не впечатляли. В ночной рубашке, лохматая, тихо, словно привидение, она появилась на кухне за папиной спиной и сначала присела, а потом прилегла на мягком диванчике, у стола.

Варя любила кухню. Во время ремонта папа её расширил и обшил деревом. Мама связала оригинальные шторы с пуговицами из сучков, которые выпилил папа. Варя зашлифовала их наждачной бумагой, а потом покрыла лаком. Люстру смастерили из старого каркаса и ниток в тон шторам. К ней подвесили глиняные разноцветные колокольчики. Вся стена над диваном была увешана Вариными и мамиными работами: расписными тарелочками, деревянными ложками, картинами по батику, небольшими корягами, похожими на причудливых животных. Они сшили несколько красивых подушек на диван. На полке за диваном стоял папин допотопный кассетный магнитофон. За ним – батарея кассет с бардами, Цоем и ДДТ. Справа на стене папа закрепил небольшой телевизор. Тут он смотрел новости и футбол. Просторная, светлая и очень гостеприимная кухня семьи Калинка согревала своим теплом всех, кто заглядывал к ним в дом.

Папа повернулся со сковородой в руках и увидел Варю.

– Проснулась, лапочка? Как ты? – он ловко перевернул блин в воздухе и тыльной стороной ладони поправил очки.

– Так себе.

– Ещё бы. Так перегорела ночью. Есть будешь? Я плов сварил.

– Нет. Не хочу. Тошнит.

– Ты зачем встала? Тебе лежать надо.

– Я и лежу, – Варя улыбнулась. – Я тут полежу, ладно, пап? Немножко. Ты на работу уже не пойдешь?

– Полежи, моя хорошая. Я отгул взял.

Николай Сергеевич принёс плед, тёплые носки, укутал дочь и протянул ей градусник. Варя молча взяла его и засунула под мышку. Он молча поставил перед ней кружку с горячим брусничным морсом. Варя молча стала его пить. Они с папой подолгу могли молчать. И было им тихо и хорошо вдвоём.

Негромко работал телевизор. Папа смотрел какую-то передачу про рыбалку. Варя была рада вынужденным выходным. У неё появилось время передохнуть и всё обдумать. Она прочла Лёнькино сообщение сразу, как только проснулась, но почему-то ничего ему не ответила. Заряд аккумулятора был на исходе, но она не подключила телефон к розетке, бросив его на кровать.

В душе её образовался ворох чувств, в котором она не могла разобраться. Почему она сердилась на Лёню? За что? Почему Саша ей так не понравилась, чем она её зацепила? Она красивее Вари? Талантливей? Успешнее? Зачем Варя сравнивает себя с ней? С Варей такое случилось впервые. И она себе в этом состоянии не нравилась. Она вынула градусник из подмышки: он показывал 35,7. «Я умираю, – саркастично подумала Варя, – вероятно, от заниженной самооценки».

В коридоре запиликал домашний телефон, папа взял трубку с базы и пришёл с ней на кухню. Протянул дочке:

– Тебя.

– Варь, привет! Ну как ты? Чего-то пропала, на сообщения не отвечаешь, после уроков звоню – ты недоступна. Я только домой зашла, давай на домашний звонить. Ты там жива, вообще? Вершинин сказал, заболела, – Лерка, как всегда, выдавала десять слов в секунду.

– Привет. Заболела. Но жива.

– Что, температура, да? Понятно. Ну, лежи, отдыхай. Я тебе скину домашку позже. Там не много. У нас сегодня две контрольных было: по алгебре и по химии. Да фигня, ты напишешь потом. Я чего сказать-то хотела, слышь? Ты чего молчишь? Слышишь меня?

– Слышу.

– Ага. Да эта, Шмитка-то, новенькая. Она же с Вершининым сегодня уселась! Я опоздала, забегаю в мыле, села. Смотрю – она на твоём месте сидит. У меня чуть шар не выпал. Вот наглая, думаю! Ну, я тебе скажу! Подошла к ней на перемене, говорю: «Ты чего это место чужое заняла?» А она мне: «Не твое дело!» Я офигела. Слышь, Варь?

– Слышу.

– Ага. Я ей: «Ты чё такая наглая?» А она мне: «Отцепись, шавка». Ты прикинь? Хамка! Слышь, Варь?

– Слышу.

– А чего так тихо говоришь? Плохо тебе совсем? Ты лежишь, да?

– Лежу.

– Ага, ну ясно. Ну, так это, Варь. Ты придешь когда, ты должна поставить эту Шмитку на место и пояснить ей, что к чему! Лёнька – он же твой! Чего она к нему прилипла? Ну все же знают, что Лёнька – он твой. Слышь? Ну скажи?

– Что сказать?

– Ну… Я говорю, Лёнька же твой?

– …Мой – кто?

– Ну как кто? Друг…

– Лера… – Варя сделала внушительную паузу, но когда начала говорить, её голос почему-то задрожал. – Лёня, он свой собственный. И может сидеть с кем угодно. Ты меня поняла?

Лерка засопела, а потом громко сказала:

– Поняла! – и бросила трубку. Через мгновение набрала и добавила:

– Ну и дура! – и снова бросила.

Варя смотрела в трубку, которая гудела короткими гудками ей в лицо, и на глаза её наворачивались горячие, крупные и неудержимые слёзы. Они на секунду остановились, отчаянно цепляясь за пушистые черные ресницы, и тут же, подталкиваемые следующей волной, щедро полились до самого подбородка.

Папа всё слышал. Он молча подошёл к Варе, сгрёб её в кучу и усадил к себе на колени. Варя заревела ещё больше. Теперь уже от души и в голос. Всё напряжение вчерашнего дня, муторной ночи и сонного, но беспокойного утра вылилось папе прямо на футболку. На отцовских коленях Варька всегда превращалась в трёхлетнюю девочку. Он так крепко обнимал её, так хорошо покачивал, так ловко вытирал слёзы своей большой, тёплой рукой, что Варе вмиг становилось остро-горько-сладко на душе и она самозабвенно, с наслаждением ещё больше тонула в своём горе. Папа никогда ничего не спрашивал. Ничего не советовал. Он просто жалел. И делал это мастерски, как профессионал высочайшего уровня. Что и говорить – жалеть папа умел душевно.

Когда её отпустило, а от кипучего рёва осталась лишь икота, она по-детски прерывисто вздохнула и прошептала отцу куда-то в грудь:

– Папа…

– Что, моя хорошая?

– Я красивая?

– Варька, ты очень хорошенькая и очень умная, моя любимая дочка.

– Но не красивая…

Папа вздохнул, поправил пальцем очки и медленно, с расстановкой заговорил:

– Понимаешь, зайка, мужчина в моём возрасте относится к женской красоте философски. Когда я влюбился в твою маму, она была для меня невероятно красивой. Я бесконечно мог любоваться её профилем, вдыхать аромат пушистых волос, смотреть в зелёные глаза. Сейчас я могу трезво оценить и сказать, что у неё не было каких-то невероятных показателей, которые так отчаянно вам рекламируют. Но конкретно для меня она была и остаётся идеально сложенной, с теми же озорными искорками в глазах, – папа снова вздохнул и замолчал. Он вообще часто вздыхал. Иногда по его вздохам казалось, что внутри него живёт вся печаль этого мира. В тишине Варька слушала одним ухом стук папиного сердца, а другим – тиканье кухонных часов. Два этих ритма создавали вместе причудливую мелодию, которую слышала только она.

– Знаешь, – негромко продолжил папа, – я недавно где-то прочёл такую вещь: чем сильнее мужчина любит женщину, чем дольше они живут друг с другом, тем больше женская красота расцветает в соответствии со вкусами данного конкретного мужчины. И это правда. Мама для меня расцвела просто идеально.

Они ещё помолчали. Папа тихонько покачивал её. Целовал в лоб и снова качал. Варя подняла голову, посмотрела на отца и, сняв с него очки, принялась тщательно протирать их уголком пледа:

– Пап, а что за сюрприз вы мне приготовили? Ты говорил вчера, – Варя громко шмыгнула носом и надела очки на папу.

– А я всё жду, когда же ты вспомнишь! – улыбнулся папа. – Садись-ка на диван, закрывай глаза и жди.

Он посадил дочь на диванчик, та послушно закрыла ладошками заплаканные, красные глаза. А когда по команде открыла их, то увидела нечто, от чего у неё перехватило дыхание. Прямо на кухне, у раковины, стоял великолепный, чудесный, белый, новый велосипед!

– Папка… – только и смогла выдохнуть она, – да ведь он же дорогой. Вы где денег-то взяли?

– Ну, там осенняя распродажа была, а у Лёвы скидка спасателя ещё, получилось очень даже выгодно, – папа сиял, как новый чайник, как будто это ему, а не Варе подарили скоростной велик в шестнадцать лет. – Нравится?

– Очень! Ох, папа… И главное – белый… – и у Вари снова защипало в носу. Сколько раз она видела его в своих снах. Сколько раз рассматривала и гладила в магазине. Она сползла с дивана и подошла к велику, как к живому. Погладила руль, раму, седло. – Он… совершенный, пап!

– Ну, я очень рад. Прям очень! – И обнял Варьку крепко-крепко. Как только он умел обнимать. – А теперь быстро в постель! А то вдруг мама придёт – вот нам с тобой достанется!

Варя залезла под одеяло с блаженной улыбкой на лице. Болеть стало веселее. Теперь, когда у неё сбылась давняя мечта, даже переживания о Шмитке ушли на второй план. Горло болело, нос совсем перестал дышать, но маленькое тёплое счастье поселилось в душе, и Варя стала мечтать, как сядет на своего прекрасного белого «коня». Она подключила разрядившийся телефон к сети и написала сообщение Лерке: «Лер… Прости меня, Лер… Я – вафля». «Ещё какая», – мгновенно пришло в ответ. Варька улыбнулась и напечатала: «Скинь домашку». «Лови», – Лерка отправила фото страницы дневника с заданиями на завтра.

До вечера Варя переделала в кровати кучу дел: сделала домашнюю работу, почитала «Вино из одуванчиков» Рея Бредбери, послушно выпила все приносимые папой лекарства, обработала фотографии с последнего выезда на скалы, встретила маму с работы. Мама пришла уставшая, посидела немного с дочкой, поела и легла спать. А Варю всё это время не отпускало странное чувство: она чего-то ждала и никак не могла понять, чего. В очередной раз заглянув в телефон, она вдруг осознала, что ждёт сообщения или звонка от Лёни. А он всё не писал и не звонил. На улице уже стемнело, но Варя продолжала ждать, пока наконец не раздался звонок в дверь.

– Папа, это Лёня! Открой, пожалуйста! – зачем-то заорала она, испугавшись своего хриплого голоса. «С чего я взяла, что это он… Можно подумать, без моей команды папа не открыл бы», – пронеслось в голове, и сердце забилось чаще. В тот же миг Варя услышала в коридоре знакомый голос и так обрадовалась, что чуть не подскочила с кровати. Но Лёнька уже влетел в комнату, принеся с собою свежесть осенней прохлады. Он скинул рюкзак и с размаху плюхнулся в кресло.

– Здорово, двоечница! Решила отдохнуть? – Лёнька ухмылялся своей кривой улыбкой, в глазах плясали озорные черти. – Мы там за неё учимся, впахиваем, а она тут разлеглась!

– Ой, всё! Рассказывай, где пропадал, – Варя натянула одеяло до подбородка.

– На сноуборде катался, – сообщил он деловым тоном.

– На сноуборде?

– Нда!

– Пфф, – Варя с недоверием покосилась на него. – В каком смысле?

– В прямом.

– Без снега?

– Нда! Сегодня я узнал, что для того, чтобы научиться кататься на доске, снег не нужен. Оказывается, у нас в городе есть тренажёр. Прикинь! – и Лёнька стал подробно описывать спорткомплекс, устройство тренажёра и процесс тренировки. Потом он достал телефон и показал пару видео, где он пытался удержаться на доске. Голос за кадром Варя сразу узнала. Весёлый и очень противный. Она отдала Лёньке телефон и откинулась на подушку.

– Лерка её «Шмиткой» прозвала, – зачем-то сказала она.

Лёнька заржал:

– Лейтенант Шмидт! Да ладно, пусть будет Шмиткой. Но она интересная девчонка. Экземпляр. Родителей нет, живет с бабулей. Зато прошлый год в Штатах училась по обмену. И, похоже, вообще не бедствует. Меня сноубордом угостила. Там тренировочка-то недёшево стоит, я тебе скажу.

Варька замолчала. «Интересно, если нет родителей, одна бабушка, откуда тогда у неё столько денег, Лёнь? В Америку ездила… Камера дорогая, сноуборд. Да Бог с ними, с деньгами. Дело-то не в них. Ну, у нас их не так много, и что? Ой, Лёнь! Мне же велик подарили…» – подумала она ему. И улыбнулась. Лёнька тем временем ещё что-то рассказывал, пока, посмотрев на Варю, не заключил:

– Все. Ушла в астрал. Ладно, я побёг. Дома с утра не был. Пока, дурында, выздоравливай! – с этими словами он вытащил из рюкзака пакет с мандаринами, бросил его на кресло, где только что сидел, и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

Варька уставилась на кресло: «Мандарины… Спасибо, Лёнь…» И опять улыбнулась. Она любила мандарины, и Лёнька это знал. Нет, не просто любила, она их обожала. Могла съесть целый ящик за раз и не пожелтеть.

Варя дотянулась до пакета, развязала его и прямо так, не помыв, очистила солнечный фрукт. С блаженством понюхала его и положила в рот первую сладкую дольку. Высунув ноги из-под одеяла, она задумчиво шевелила пальцами и улыбалась. Чему она улыбалась? Она не знала. Варя просто ела мандарин…

…Сквозь колючие кусты, похожие на кактус, она долго бежала на его крик. До боли родной голос срывался в ночи истошным воплем: «Ва-а-а-ря!» Падала, сбивала колени в кровь. Эти странные растения кусали её за плечи, царапали ноги, щёки. Вдруг, неожиданно, она выскочила из зарослей на край обрыва. Внизу бушевала река. На краю она увидела Лёньку: он держался за корень дерева, болтая ногами над кипящей водой. Она резко метнулась к нему, упала, ловко зацепившись ногой за удачно подвернувшийся камень. Схватила его за руку: «Я держу тебя! Держу! – и через мгновение отчаянно заорала: – Помоги-и-и-ите!!»…

– Доченька, проснись! Варюша, милая, – мама трясла её за плечо и гладила лоб прохладной рукой.

Она открыла глаза:

– Мама!

– Всё хорошо, это сон. Сон! Всё хорошо.

Варя села в кровати, её била дрожь.

– Мама, он чуть не сорвался.

Мама обняла её:

– Кто, доченька? Расскажи мне.

– Лёня. Он висел на обрыве. Я успела его поймать.

– Всё хорошо, ты умница, вот и хорошо.

Мама гладила её по спине и тихонько качала. Пока сердце Варино не перестало бешено колотиться, а сама она не обмякла в теплых маминых руках…

К двенадцати часам следующего дня без предупреждения, по-свойски, в квартиру семьи Калинка забежала Валентина Алексеевна Вершинина с тарелкой своих фирменных, вкуснейших пирожков. Бабушка Лёни и Лёвы любила стряпать и делала это очень хорошо. А ещё она любила кормить всех своей стряпнёй. Несмотря на свои семьдесят два, бывшая учительница начальных классов обладала завидной подвижностью и прекрасным острым умом.

Родители ушли на работу. Варька уплетала пирожок за пирожком и радостно слушала бабушкины рассказы о родственниках из Литвы, которые «когда болеют, никогда не лежат, они бегают, чтобы организм быстрее пережёг инфекцию, и обливаются холодной водой, даже при высокой температуре». Перебив себя на полуслове, Валентина Алексеевна вдруг спросила в упор:

– От кого прячешься?

Варька чуть не поперхнулась:

– В смысле?

– Ну, болезнь себе выдумала, лежишь тут, все о тебе заботятся. Выходить из кровати, судя по всему, не собираешься. Кто тебя загнал в берлогу?

– Вообще-то, я не симулирую. У меня, реально, температура, – Варя собралась даже обидеться на бабушку.

– Это я понимаю! Только тело-то наше инструмент послушный, оно тебе что хочешь изобразит, была бы надобность: хочешь – простуду, хочешь – инсульт, а хочешь – инфаркт, со всеми вытекающими. У меня вот, знаешь, как было? Мне класс дали сумасшедший. Я молоденькая была, только пришла работать. А до меня как раз одна уволилась, и мне её третий класс и всучили. Ох, и намучилась я с ними. Каждый день со слезами на работу шла. Пока однажды не поскользнулась прямо возле школы и не сломала ногу. Всё! Отдыхала три месяца. Соображаешь?

Варя слушала, выпучив глаза. Аппетит пропал. Она отложила пирожок и тихо сказала:

– Соображаю.

– Рассказывай, – коротко скомандовала бабушка.

И Варька рассказала. Все, как на духу. Как Шмитка появилась, как спасла Лёньку на физике, как прошла тренировка. И про то, что сидит Шмитка на её месте и возвращаться Варе некуда.

– А Лёня у нас теперь на сноуборде катается…

– Да-а, дела… – бабушка тщательно разгладила руками юбку и внимательно рассмотрела свои носки, словно хотела удостовериться в их целостности, – ну, со Шмиткой-то вашей всё понятно. Артистка ещё та. Ты мне скажи, какие выводы относительно себя ты сделала?

Варька уныло пожала плечом. Бабушка, словно того и ожидая, бодро продолжила:

– А я тебе сама скажу. Из всего вышесказанного есть один плюс: ты задумалась о своей внешности. Все ваши походы и рюкзаки – это, конечно, хорошо. Но ты же девочка! Пора начать всерьёз за собой ухаживать. Давай так, скажи: что тебя не устраивает? Что ты хотела бы изменить в себе?

Варька ошеломлённо задумалась, через мгновение заключив:

– Руки. Я стесняюсь своих рук.

– Отлично, с этого и начнём. Одевайся! Ты уже достаточно здорова, чтобы выйти на улицу.

– Зачем?

– Мы идем в салон красоты.

– Куда?!!

– В салон красоты. Там работает Лена Белохвостикова, выпуск 1994 года, 4 «А». Она найдёт для нас окошко и всё устроит.

– Но у меня нет денег!

– О деньгах не беспокойся: у меня на карте есть сбережения. И гори она огнём, эта пенсия, я всё равно потрачу её на всякую ерунду, так уж лучше с пользой. Одевайся, а я звоню Леночке!

Не прошло и получаса, как Варька сидела в мягком красном кресле, со священным трепетом наблюдая за таинством маникюра на своих руках. Она была рада, что благоухающая духами Лена и бодренькая Валентина Алексеевна оживленно беседуют, а значит, Варе можно расслабиться и наслаждаться волшебным процессом преображения. С одной стороны, ей не верилось в происходящее здесь и сейчас, с другой – она ясно почувствовала, как что-то новое скоро войдёт в её жизнь и изменит её навсегда.