Читать книгу Семейный круиз - Аманда Эйр Уорд - Страница 12

Сидя в первом классе самолета (с наброшенным на ноги флисовым пледом, перед ней на откидном столике – чаша с подогретым ореховым миксом), Шарлотта кидала взгляды на своих дочерей. Поднявшись в самолет, Ли сразу же начала пить вино и болтать с соседом – молодым бородачом. Сейчас она угомонилась и крепко спала, слегка приоткрыв рот. Реган задумчиво смотрела в иллюминатор. Шарлотте хотелось понять, о чем она сейчас думает.

Шарлотта знала, что слишком резко реагирует на вычурные, объемные наряды Реган. К чему носить все эти попугаистые балахоны, если можно просто сесть на диету! Шарлотта корила себя за такие осуждающие мысли, словно это она сама что-то сделала не так.

Постепенно Шарлотта стала мягче с Реган – в конце концов, она была единственной из всех, кто остался подле нее. Но каждый раз, вспоминая о раболепии Реган перед Мэттом, о ее гиперопеке по отношению к детям, Шарлотта грустнела. Сама Шарлотта прошла через долгий и болезненный опыт, чтобы кое-что понять в этой жизни, но Реган и слушать ее не хотела. Она считала свою мать глупой, а ее советы – бессмысленными. Впрочем, сама Шарлотта избегала подобного с собой обращения – ее ранило, когда кто-то считает ее малым ребенком.

Реган помнила Шарлотту в ее худшую пору, когда та уже была одинокой матерью, вынужденной на всем экономить и потакать клиентам-нуворишам и просто обеспеченным людям. Должно быть, в представлении Реган судьба Шарлотты была антипримером: смотри, что с тобой будет, если твой муж уйдет от тебя. Ты останешься одна. Ты начнешь плакать при детях. Ты будешь пахать как проклятая, и из этого не выйдет никакого толку. Теперь, когда Шарлотта сумела вернуть себе хотя бы толику своего прежнего достоинства, ей не нравилось думать, что Реган, которая была свидетелем ее надлома и различных срывов, думает о ней, исходя из этого. Но Реган еще не видела самого страшного!

Правда состояла в том, что Шарлотта завидовала собственной дочери, но некоторая отстраненность позволяла ей не особо углубляться в собственное чувство вины и причины такой ревности.

Шарлотта не очень-то обрадовалась, что Мэтт присоединился к их семейному мероприятию. Но, поскольку он сам платил за себя, высказывание каких-либо возражений выглядело бы как попытка устроить скандал. Ну да, мило с его стороны, но Шарлотта все равно чувствовала раздражение. Мэтт был хирургом-ортопедом, и оставалось надеяться, что его срочно отзовут на работу. Шарлотта будет отправлять в небо экспресс-молитвы, чтобы именно так и произошло. Мэтт уже наломал немало дров в их семье.

Может статься, что сама Шарлотта была виновата в своем несчастном браке, она этого не исключала. Она не могла найти хоть что-то, за что стоило бы себя ругать, но в ее замужестве как в зеркале отразилось ее собственное одинокое детство, а как залечить эту рану или заставить ее хоть немного затянуться, она не знала. Шарлотта надеялась, что эта поездка сплотит вокруг нее детей. Но самолет уже уносил их в Афины, а она чувствовала себя выбитой из колеи.

Уж лучше бы она принимала снотворное. Шарлотта закрыла глаза, призывая сон, но вместо этого перед глазами всплывало лицо матери со складкой на лбу и с кроваво-красной помадой, наплывающей в трещинки Луизиных губ. А ее сигареты «Парламент» пахли красным вином.

Когда отца перевели во Францию, восьмилетняя Шарлотта осталась в Вашингтоне со своей няней. В десять лет ее отправили в школу-пансион. Это не воспринималось как наказание, а было обычным делом в дипломатических кругах. Ее отец Ричард был старше своей жены на двадцать восемь лет. Он казался Шарлотте чужим незнакомым дедушкой, и больше всего на свете ей хотелось, чтобы он обратил на нее внимание.

Мать Шарлотты была, так сказать, королевой бала. Даже когда ее дочь гостила дома на каникулах, Луиза (у нее была отдельная от мужа спальня, и она всегда завтракала в кровати) уже в 8.30 сидела как штык за рабочим столом. Она обрабатывала корреспонденцию, а затем беседовала с управляющей домом, которая имела под своим началом штат из семнадцати человек. На пятнадцать минут к Луизе заглядывал шеф-повар, и почти каждый день в доме проходили званые обеды. После полудня Луиза занималась шопингом, посещала парикмахера, а с пяти до шести вечера взяла за правило обязательно общаться с дочерью. (В это время Шарлотта обычно принимала ванну. Ее мать садилась на туалетный бачок, попивая шерри. Ее взгляд, скользнув по розовым плечам Шарлотты, устремлялся в окно, из которого открывался вид на восьмой округ.)

По вечерам родители отправлялись на прием, на выставку, на банкет или на долгий званый ужин. В свободное время Луиза подтягивала знание семи языков (французский, итальянский, немецкий, шведский, венгерский, японский, китайский) или писала исторический роман.

Шарлотта пыталась заснуть одна, но довольно часто, в ночи, зная, что няня Эмэ уже спит, она крадучись спускалась по лестнице в ее комнату и сворачивалась подле нее клубочком, вдыхая тепло этой крепко сбитой деревенской женщины, чувствующей себя в Париже еще более неуютно, чем сама Шарлотта. Проснувшись утром, Шарлотта обнаруживала, что одеялко подоткнуто, а постель все еще хранит запахи няни.

Летом 1960 года, когда ей исполнилось шестнадцать, Шарлотта прилетела домой на каникулы, но Эмэ не застала. Ее не было ни в одной из трех кухонь, ни в безукоризненно постриженном саду. В своей комнате, где все чемоданы уже были распакованы, а вещи разложены по полкам и развешаны по плечикам, Шарлотта обнаружила записку от матери, из которой стало очевидно, что это лето она проведет в полном одиночестве.

Дорогая Шарлотта, я не хотела сообщать тебе об этом в письме, но зимой Эмэ заболела и умерла. Как ты прекрасно знаешь, она очень тебя любила и наверняка хотела бы, чтобы ты с теплом вспоминала о ней, и чтобы она могла гордиться за каждый твой помысел и поступок. Мы с папой отправились на званый ужин, который никак нельзя пропустить, но мы рады, что ты приехала. Увидимся завтра днем.

С любовью,

Твоя мама

И, как всегда, не было никаких обсуждений, не было места отчаянью – и никакой надежды, что кто-то тебя пожалеет. В родительском доме эмоции считались дурным тоном, они просто отрицались. Сила человека, учили ее, состоит в том, чтобы полагаться на саму себя, уметь справляться с трудностями, опираясь на железную волю. У Луизы была такая любимая фраза – ну, а помимо этого… Что означало: как есть так и есть. Двигайся дальше и больше не говори об этом.

Из комнаты Шарлотты открывался широкий обзор улицы Фобур-Сент-Оноре с чопорными зданиями, чьи квадратные окна были убраны в маркизы, похожие на оправленные благовоспитанной рукой юбочки. Мимо дорогих магазинов со степенным достоинством проезжали, шурша, машины. Шарлотта уже была слишком взрослой, чтобы плакать, поэтому она просто неподвижно стояла и смотрела в окно. Словно ждала какого-то события. Вот уже закрылись магазины, освещение витрин отбрасывало на асфальт геометрические тени. Небо сначала стало багровым, а потом черным.

Она тихо отодвинула шпингалет, распахнула окно. Горячий ночной воздух ласкал кожу. Шарлотта вылезла из комнаты, по крыше добралась до дерева и спустилась вниз.

Могла ли она упасть, переломав себе ноги? Конечно, могла. Но этого не случилось. Перебравшись на дерево, она неуклюже начала спускаться, с трудом перебираясь от одной ветки к другой, пока не достигла земли. На воротах стоял охранник, поэтому Шарлотта воспользовалась задней калиткой. Еще минута – и она уже была на улице, вольная пойти куда захочет.

Шарлотта двинулась по улице Риволи. У нее не было никакого четкого плана, поэтому почти час она бродила вдоль Сены, пересекла мост Пон-Неф[41]. Он весь сиял огнями, подсвечивая речную рябь. Таким образом Шарлотта добралась до квартала Маре.

К тому времени она уже устала и проголодалась. Она пошла на трели смеха, раздававшиеся из рыбного ресторанчика «Ля Петит Зенг», что на улице Ледрю Роллен. Через окно она увидела столик, за которым собралась молодежь несколькими годами старше ее. Некоторые из парней отрастили бороды, и у всех их спутниц были длинные спутанные волосы. Все женщины курили, и губы их были измазаны красным вином. Наступил решающий момент. Стоит ли вернуться домой и, забравшись в постель, пролежать до утра без сна? Или у нее хватит смелости войти в кафе и приблизиться к этим людям?

Она взялась за ручку двери. Внутри красивый мужчина поднял голову и взглянул на нее. Видел ли он ее тут прежде? Мужчина (собственно, он был тогда совсем молодым юношей!) поднялся с места и пошел к Шарлотте. У него были длинные каштановые волосы до самого воротника и небольшие усики.

У Шарлотты еще была возможность развернуться и убежать.

Шарлотта видела Уинстона через стеклянную дверь, как он идет к ней. Когда он открыл дверь, на нее повеяло табачным дымом и кисловато-терпким вином. То были запахи (как подумала тогда Шарлотта) взрослого человека.

У него были тонкие обветренные губы. Он наклонился к ней так близко, что Шарлотта решила, что он собирается ее поцеловать. Она уже была взведена почти до истерики, грудь сжимали ужас и осознание, что сейчас, наконец, начнется настоящая жизнь. Кровь прихлынула к лицу. Уинстон открыл было рот, чтобы произнести в мерцающей ночи какие-то слова, но тут кто-то потряс Шарлотту за плечи, возвращая ее из прошлого в настоящее.

– Мама, – сказала Реган почти с детской радостью. – Мама, мы прилетели!

– Что? – переспросила Шарлотта.

– Мы в Афинах! – сказала Реган.