Читать книгу Что я натворила? - Аманда Проуз - Страница 7

Десять лет назад

– Доброе утро, миссис Брукер.

– Доброе утро, миссис Бедмэйкер[1].

Мальчики говорили одновременно, и только человек разбирающийся мог бы расшифровать или различить два приветствия. Оба парня улыбнулись. У них была одинаковая стрижка – модная, с длинной челкой. Кэтрин, честно говоря, предпочла бы совсем другую моду – коротко подстриженные волосы, потому что такая прическа лучше бы подготовила их к будущей работе в офисе. Но, увы, женщина слишком хорошо разбиралась в психологии подростков, поэтому такие мысли старалась держать при себе.

Мальчишки не спеша проследовали в своем личном направлении, толкая всех, кого встречали на пути, плечами, смеясь, если им удавалось столкнуть одноклассников с дорожки. Если бы кто-то из них упал, ох как им было бы смешно. В руках у них были пыльные книги с загнутыми углами. Рубашки были выпущены наружу, галстуки слишком свободно болтались на худых шеях, а рукава были закатаны до предела – внешний вид подростков говорил Кэтрин все, что ей нужно было знать про их к ней отношение.

Повстречай они Марка или кого-то из более строгих преподавателей, мальчишки бы быстро оправили одежду, все тут же было бы выпрямлено и собрано. Но не для нее; Кэтрин такой любезности была недостойна.

Она улыбнулась – в конце концов, зла на этих двоих женщина явно не держала. Она помнила, как мальчишки только появились в Маунтбрайерз, и была свидетельницей всей грандиозности трансформации угловатых детей в подростков, полных энергии, веселых и радостных, у которых вся жизнь впереди. Как и всегда в подобных случаях, Кэтрин ощутила прилив эмоций: она была счастлива, что ребята считали ее «мягкой» и вели себя расслабленно в ее присутствии, а с другой стороны, ей было грустно – мальчики открыто издевались над ней, называя «миссис Бедмэйкер», наверное, считая ее слишком тупой, чтобы заметить. Они были не правы; Кэтрин замечала всегда. Каждый раз.

Женщина улыбнулась, слегка рассеянно.

– Доброе утро, мальчики! Какая хорошая погода. Спешите на уроки, да?

Мальчики кивнули.

– И какой же у вас первый урок, наверное, что-нибудь интересное?

– Нет, классическая литра. Скукотища полная, – ответил за них обоих Лука.

Все трое не слышали, как сзади на цыпочках подкрался Марк. Он возник мгновенно рядом с веревкой, на которой его жена, развешивая белье, тренировала свои навыки в общении с молодежью. И хитро произнес:

– Скукотища, мистер Петронатти? Неужели вы только что назвали такой восхитительный, познавательный предмет, как классическая литература, скучным?

– Нет, сэр! Хорошо, да, сэр! Он правда скучный, но только не тогда, когда его преподаете вы! – решил реабилитироваться Лука, используя в качестве спасательного круга грубую, неприкрытую лесть.

– Рад слышать, Лука. Правильно ли я понимаю, что вы, мальчики, собирались вернуться в свой корпус, чтобы переодеться и привести себя в порядок? Не уверен, что мистер Мидди будет рад узнать, что ученики из вверенного ему Петерс Хаус получили взыскание за не слишком пристойный внешний вид. К тому же я думаю, что он не позволил бы вам явиться в основное здание вот так. Что вы придумали на этот раз? Дайте-ка угадаю: оделись на скорую руку, подождали, пока он не закончит перекличку, а затем улизнули сразу после завтрака?

Мальчики хихикнули, прижав ладони ко рту; именно так все и было.

– Так и думал, – кивнул Марк шутливо.

Не сказав ни слова, мальчики развернулись. Задрав головы, они зашагали обратно.

– Как вчерашний матч, парни? – прокричал Марк им вслед.

Не прекращая идти, мальчики повернули головы:

– Ужас, сэр! У нас увели победу из-под носа!

– Ага! Что и требовалось доказать – даже несмотря на вашу сложную стратегию, мы все равно вам показали, где раки зимуют!

– Вам повезло, сэр, вот и все!

– Разве? И кстати, ребята, если хотите использовать настоящие футбольные словечки, то вот вам совет – «у нас увели победу» говорят только тогда, когда речь идет о крикете. Ясно?

Мальчишки рассмеялись еще сильнее, быстрее зашагав в сторону кампуса. Они обожали Марка. Все дети его любили.

Марк пробежал мимо своей жены к клумбе с розами в задней части их сада, которая образовывала нечто вроде живой изгороди. Уперев руки в бока, он разглядывал пейзаж, открывавшийся с этого места. Их с Кэтрин дом был как бы пристройкой к зданию старших классов. Рядом находилась безупречно подстриженная лужайка, после которой начинались главные футбольные поля и теннисные корты. Здание школы было кое-где выполнено в готическом стиле, но в основном комплекс ее построек был выдержан в стиле георгианском. Главный блок ассоциировался у Кэтрин с огромным кукольным домом – особенно этому способствовали четыре огромных, симметрично расположенных квадратных окна и входная дверь, состоявшая из нескольких массивных деревянных панелей и оборудованная дверным молотком в виде гигантской головы льва. Иногда женщина представляла себе, что может снять фасад домика и играть с фигурками людей внутри. В двух основных прямоугольных корпусах комплекса располагались классные комнаты, а рядом находилась построенная в начале девятнадцатого века великолепная часовня.

Академия Маунтбрайерз – одно из тех прекрасных учебных заведений Великобритании, которые не только восхитительно выглядят на открытках, но и обладают необычной историей и собственным характером. У этого учреждения всегда была репутация заведения элитарного, каждый преподаватель в котором гордится своей должностью и историей своего места работы, заведения превосходного во всех отношениях. Академия Маунтбрайерз считалась лидером среди учебных учреждений в области множества предметов, начиная с точных наук и заканчивая изящными искусствами. Среди ее выпускников были высокопоставленные военные, несколько премьер-министров, всемирно известные ученые и врачи; следовательно, и ответственность на плечах учащихся лежала совсем не малая.

Замысловатая золотая эмблема Маунтбрайерз, с орлиными крыльями и девизом на латыни «Veritas Liberabit Vos» («Да освободит вас истина!»), украшает не только все наборы для физкультуры и блейзеры студентов, но и местные транспортные средства, и даже мусорные баки на территории. Да уж, возможности лишний раз себя прорекламировать и отделить своих учеников от всех прочих людей в Маунтбрайерз точно не упускали никогда. В Финчбери и его окрестностях эмблема академии считалась знаком привилегированности. И не то чтобы щедрые родители, оплачивавшие пребывание здесь своих отпрысков, возражали; пиар-кампания была рассчитана с учетом их нездорового самолюбия и стремления к престижу, так что недостатка финансирования фонд академии Маунтбрайерз не знал никогда.

Прошли те дни, когда поступить сюда можно было по рекомендации одного из выпускников и результатам сдачи сложнейшего вступительного экзамена; дни, когда представители многих влиятельных семей с волнением ожидали прибытия заветного конверта с эмблемой академии, от содержимого которого зависело будущее их отпрысков.

Теперь все было совсем по-другому. Если у ваших родителей имеется в наличии достаточная денежная сумма, то и вы можете оказаться здесь и щеголять в фирменной футболке для регби, которая обычно стоит всего четырнадцать фунтов, но в магазине академии Маунтбрайерз продается за сорок фунтов.

Но еще более шокирующим новшеством многим бывшим ученикам академии представляется то, что теперь на территорию ее допускается всякая особь женского пола. Маунтбрайерз стал пристанищем для потомства отчаянно нуждающихся в новом социальном статусе нуворишей, детишек олигархов, облизывающихся по поводу европейских трофеев, и богатых эксцентриков, чьим достопочтенным родителям в своих обветшалых загородных домах приходилось спасаться от сырости с помощью дополнительных слоев трикотажа. Теперь все эти молодые люди терлись плечами друг о друга в здешних длинных, увешанных портретами бывших студентов коридорах и на дорожках, увитых плющом, с каждым шагом все больше понимая, насколько же им повезло.

Марк промурлыкал отрывок из любимой увертюры к «Ромео и Джульетте» Чайковского – никаких других его увертюр он больше и знать не знал. Пройдя вперед и вытащив из внутреннего кармана ножницы для ногтей, он срезал с ближайшего розового куста крупный бутон. Кэтрин обожала этот вид бледно-розовых роз – сорт «Переменчивое настроение».

Кэтрин закусила губу: к такому трюку женщина обычно прибегала, чтобы не выдать своих смешанных чувств. Так было легче. Кэтрин тихо вздрогнула, быстро сообразив, что, если бы не Марк, великолепная роза простояла бы еще целую неделю, а может быть, и вовсе дней десять. Потом цветок бы завял, и сильные ветра сдули бы с него лепестки. Но теперь розочке останется лишь пара часов. Марк просунул бутон в отверстие для пуговицы и поднял лацкан, чтобы вдохнуть запах; удовлетворенный, он снова наклонился и неторопливым движением срезал еще один бутон. Развернувшись к своей жене, Марк протянул ей розу.

– Amor vitae meae[2], – сказал он низким голосом, чеканя каждую букву в каждом слове.

Кэтрин взгляда не подняла, но приняла бутон, сжав его большим и указательным пальцами. Тогда Марк взял ее за подбородок и поднял ее голову так, что теперь она смотрела в его глаза.

– Так-то лучше, женушка моя. Теперь я вижу твое чудное личико во всей красе. Что скажешь? – подсказал он. – Как тебе мой подарок?

– Спасибо, – произнесла Кэтрин почти шепотом.

Марк опустил ее голову и поцеловал в затылок.

– Фу! Эй вы, голубки, уединитесь уже, хватит тут тискаться на виду у всех!

Перед ними стояла их пятнадцатилетняя дочь, изображая, что ее тошнит. В руках у нее был огромный рюкзак с учебниками. Худые ноги девушки были обтянуты лосинами, а длинные темные волосы собраны в аккуратные косички и уложены лаком; как и обычно, она выглядела соответственно правилам, принятым в Маунтбрайерз, – никаких нареканий.

Кэтрин было забавно наблюдать, как далеко подростки готовы зайти в своем бунте против школьной формы – они возвели в культ подчеркнутую небрежность. И в каком-то смысле систему одурачить у них получалось – со стороны, даже с закатанными рукавами, неровно завязанным галстуком и опущенными носками, все студенты Маунтбрайерз казались одинаковыми. Другой вопрос, что как бы небрежно они ни одевались, сколько занятий ни прогуливали и как бы сильно ни ругались, стряхнуть с себя имидж деток богатых родителей эти молодые люди уже и не смогли бы, даже если бы захотели.

Комментарий своей дочери Кэтрин проигнорировала.

– Придешь к ужину, Лидия, или у тебя художественный клуб? – спросила она.

– Не знаю. Я тебе напишу, – буркнула девушка.

– Хорошо, милая. Замечательно. Удачного дня. И, пожалуйста, не забудь поужинать, – с теплотой в голосе произнесла Кэтрин.

– Я с тобой, Лидс. Подожди секунду, только портфель захвачу, – вдруг произнес Марк.

Он был очень рад возможности лишний раз пообщаться с дочерью. При графике Марка любая минута, проведенная с собственными детьми, казалась даром божьим.

– Нет, пожалуйста, не надо, папа. Мы договорились встретиться с Фиби, и вообще, ходить с отцом по территории школы – это не круто, – сказала Лидия.

– Не круто? Никогда не слышал подобной глупости!

Марк притворился, что слова дочери его задели.

– Вот увидишь, все еще будут завидовать, какой у тебя модный и клевый отец! – рассмеялся он над ее презрением.

– Боже мой, папа, пожалуйста, заткнись! Если бы ты был хоть чем-то одним из этого списка, то знал бы – так уже давно никто не говорит! Фу, вы с мамой такие противные, сначала обжимаетесь при всех, а потом ты еще пытаешься ко мне подлизываться; как мерзко! Почему мне так не повезло с родителями? Все, что мне нужно, – это обычные мама и папа, похожие на всех предков моих друзей, за которых мне не было бы стыдно! – делано скривилась Лидия.

Ее мать вмешалась:

– Да мы даже не «обжимались»…

Но ее слова унес ветер. Муж с дочерью скрылись за углом. До Кэтрин донеслись обрывки их смеха и отдельные кусочки слов. Обычная веселая болтовня. Женщина закусила губу.

Оставшись наедине и продолжая выполнять дела по дому, Кэтрин задумалась, каково это – работать в офисе или магазине или стоять у доски. Каково это – знать, что где-то тебя кто-то ждет. И каково это – быть тем, по кому все стали бы скучать, если бы в один прекрасный день он исчез.

Помня про цветок в своей руке, Кэтрин сжала ладонь со всей силы, и по ее пальцам потек розовый сок. Кэтрин насладилась нотками прекрасного аромата, которые источал сок. Бутон поник у нее на глазах. Подойдя к клумбе, над которой возвышались гордые собратья розы, она вырыла в земле ямку и закопала в нее цветок.

Вытерев руки о передник, Кэтрин вспомнила о белье. Она закрепила один уголок простыни, затем натянула другой ее конец и закрепила его еще одной деревянной прищепкой.

Эти прищепки, кажется, были с ней всю жизнь, с самого детства. Кэтрин не помнила точно, когда их заполучила, но знала, что ими пользовалась еще ее мать. Она могла ясно представить металлическую коробку, в которой они хранились, на крышке ее были нарисованы марширующие солдатики. Мать Кэтрин, в свою очередь, унаследовала эти прищепки от собственной матери. По какой-то причине Марк не заставил жену выбросить их; наверное, они казались ему мелочью, просто недостойной внимания.

Кэтрин уже потеряла счет тем новомодным пластиковым прищепкам, которые купила и сломала за годы их с Марком брака – часто они ломались даже раньше, чем она думала. А вот эти деревянные штучки с выпуклыми головками и точно рассчитанными сторонами служили женщине верой и правдой. Когда-нибудь Кэтрин передаст их Лидии. От мысли об этом ей стало смешно – Лидия бы точно устроила грандиозное шоу. Хотя однажды, когда она была совсем ребенком, ее дочь выбрала одну из прищепок, взяла большой черный фломастер и нарисовала на нем рожицу. Кэтрин назвала эту конкретную прищепку Пегги и до сих пор, глядя на нее каждый день, она умиленно улыбалась. Может быть, когда Лидия станет чуть старше, она посмотрит на все это совсем иначе; в конце концов, ее собственное мировоззрение за эти много лет изменилось уж очень сильно.

В первые пару дней своего замужества Кэтрин нравилось ощущать себя владелицей этих старых прищепок. Она часто застывала на месте, рассматривая белье, ими закрепленное; то самое, на котором спало уже третье поколение ее семьи, которое носили и которым пользовались. Она проводила пальцем по прищепке, гадая, держала ли та когда-то рабочую форму ее дедушки или мамину ночную рубашку.

Кэтрин нередко думала, радовались ли ее мать и бабушка зрелищу веревки с развешанным на ней свежевыстиранным бельем так сильно, как она сама. Женщине так сильно нравилось собирать белье в огромные охапки и вдыхать его свежий, сухой аромат. Складывать и разглаживать чистое белье было для Кэтрин настоящим удовольствием. Обязанность стирать и гладить представлялась ей признаком гармоничной семейной жизни.

Вот только радость, которую Кэтрин когда-то получала от стирки белья, исчезла почти в тот самый день, когда она вышла замуж – семнадцать лет и пять месяцев назад. Сейчас она не испытывала от этого никакого счастья. В жизни Кэтрин поводов для радости вообще осталось совсем мало. Пожалуй, единственным таким поводом были успехи ее детей и возможность видеть их каждый день.

Кэтрин знала о своем прозвище «Миссис Бэдмейкер»; знала уже довольно давно – слышала, как его шепчут сквозь сложенные ладони, видела эти слова, написанные мелом или нацарапанные с помощью ножа, во многих местах – под столами, на двери туалета в общем зале. Те школьники, что были посмелее, выкрикивали это прозвище громче, надеясь, что Кэтрин не услышит и не ответит ничего. Конечно, она никогда не «слышала» и не отвечала, отчего они чувствовали себя еще более безнаказанными. Да и к тому же Кэтрин не возражала – каждый день у нее были вещи, которые беспокоили ее гораздо больше.

В лучшие времена Кэтрин иногда утешалась тем, что о ней циркулируют слухи, будто она дикая бестия, каждую ночь устраивающая мужу незабываемые сексуальные битвы. Иначе с чего это она вдруг каждое утро перестирывает белье? Вот, должно быть, все друг другу подмигивают и перешептываются… Чертовка миссис Брукер, счастливчик мистер Брукер. Поэтому она всегда такая измученная, без сил, а он такой счастливый, такой самодовольный?

Иногда Кэтрин, стоя у зеркала, подолгу рассматривала свое отражение – кожа да кости, бледное лицо с темными кругами под глазами, тонкие, длинные пальцы с прямоугольными ногтями, чересчур короткая стрижка… Кардиган оливкового цвета поверх льняной юбки… Кэтрин думала: «Да уж, секси-шмекси из меня еще та».

Кэтрин побрела обратно в кухню, неохотно уйдя от тепла раннего утреннего солнца. Она стала убирать посуду с огромного стола, возвышающегося посреди комнаты.

Единственными доказательствами того, что ее сын Доминик все еще обитает в этом доме, были измазанная джемом тарелка и пустая кофейная кружка. Кэтрин с ним почти не пересекалась, и поэтому такие маленькие свидетельства присутствия сына в ее жизни она ценила особенно. В тот момент он, казалось, предпочитал проводить время исключительно наедине, в своей комнате. Или – и по правде говоря, Кэтрин подозревала, что, скорее всего, это было именно так – прокрадывался к кому-то из обитательниц женского корпуса. Кэтрин была уверена, это Эмили Грант, но как-то комментировать выбор сына или вмешиваться в его жизнь было бесполезно – через пару недель это будет какая-нибудь другая такая же смазливая и ничем не отличающаяся от других студентка академии. Потому что с другими подростками происходило именно так, никакие отношения в этом возрасте долго не продолжались.

Кэтрин много чего не понимала и не одобряла в жизни сына. Но она в то же время была и рада за него, и за Лидию. Рада, что ее дети живут насыщенной, счастливой жизнью, полной развлечений и новых впечатлений, что впереди у них светлое будущее и множество возможностей. Ей нужно было знать, что с ними все будет хорошо, что они готовы ворваться в этот мир и не оглядываться назад; иначе зачем это все?

В этом доме Брукеры жили уже семь лет – с тех пор, как Марк стал директором Маунтбрайерз. Какое достижение – самый молодой директор в истории академии. Будущее Кэтрин и ее семьи казалось окружающим идеальным; она чуть было сама в это не поверила – ведь даже Франческа твердила об этом постоянно. Кэтрин обнаружила в словах сестры тщательно замаскированные нотки зависти. Уж чтобы Франческа ей позавидовала, Кэтрин и вправду должна была бы быть совершенно счастлива.

Она знала, что внешний мир видел в ней счастливую Кэтрин Брукер, которая живет полной жизнью в огромном доме с двухсотлетней историей и у которой идеальная семья и светлое будущее. Многие завидовали жизненному укладу Кэтрин, ее положению в обществе и материальному состоянию. Не говоря уже о том, что она ухитрилась отхватить самого Марка Брукера – этим Кэтрин точно прибавила себе значимости в глазах местных дам. Женщину забавляло, что все вокруг ей завидуют, зная – окажись они на ее месте всего на сутки, тут же устремились бы наутек, цепляясь за камни, сдирая кожу на коленях, карабкались бы по стенам и окровавленными руками рыли бы фундамент, лишь бы только выбраться отсюда. Любой нормальный человек совершил бы что угодно, чтобы освободить себя от такой «жутко» прекрасной жизни, которую вела Кэтрин.

Из-за того, что особняк Брукеров принадлежал академии, находился на ее территории и даже прилегал к одному из корпусов, Кэтрин не могла в полной мере считать этот дом своим. Собственно, так оно и было – он и был для нее совершенно чуждым. Большую часть времени Кэтрин скорее была кем-то вроде его куратора, чем хозяйки. Особенно тщательно она чистила старинный камин, древние окна и чудный двухсотлетний паркетный пол. Словно кто-то собирается вынести вердикт о социальной благонадежности Кэтрин, основанный исключительно на том, как она обращалась с вверенной ей жилплощадью. Разумеется, она правильно думала на этот счет – если бы не произошло более значительное и несколько более шокирующее событие, по сравнению с которым чистота окон в ее доме и отсутствие в нем пыли померкли окончательно.

Когда они переехали в этот дом, дети были совсем крохами, и им потребовалось время, чтобы привыкнуть к планировке. После ванны Лидия уже не вышагивала по дому в голом виде, потому что могла попасться на глаза какому-нибудь из преподавателей или студентов, пришедшему без приглашения к Марку. А Доминику пришлось попрощаться со своими любимыми домашними цыплятами, Наджетом и Киевом; они все время норовили отправиться поклевать на поле для крикета, чем весьма раздражали местных любителей в него поиграть.

Сейчас «крохи» уже были в подростковом возрасте. Лидии исполнилось пятнадцать, а Доминику шестнадцать. Быть детьми директора академии – непросто: ты либо самый популярный, либо тебя ненавидят все и вся, причем по совершенно дурацким причинам. К счастью для Лидии и Доминика Брукер, к моменту назначения их отца директором они уже успели проучиться в Маунтбрайерз достаточно времени, поэтому к ним все относились хорошо. Не мешало и то, что они оба были юны и красивы. От Кэтрин и дочь, и сын унаследовали стройную фигуру и хорошее телосложение, а от Марка – красивое лицо с ярко выраженными скулами. Забавные, современные, с чувством юмора, Доминик и Лидия пользовались всеобщей любовью.

Конечно же, в подобных условиях Марк Брукер просто расцветал – неизменно в своем репертуаре, готовый устроить шоу по первому требованию. Постоянно шутил со студентами, а с коллегами был весел и дружелюбен. Он успокаивал родителей, пожимая руку богатым папашам и болтая о всяких мелочах с идеально причесанными и густо намазанными тональником мамашами. Марк полностью контролировал все в своей жизни, этакий счастливец.

А вот Кэтрин, с тех пор как переехала в этот огромный дом, почувствовала себя еще больше загнанной в угол. До повышения Марка, когда они жили в арендованном жилье в Финчбери, она могла оставаться вне поля его зрения хотя бы днем. До момента возвращения мужа с работы никто не наблюдал за ней, не контролировал, как и что она делает, что надела, как говорит или ест, с кем общается, когда приходит и уходит. Когда же Марка сделали директором Маунтбрайерз, вместе с местом жительства Кэтрин изменился и ее жизненный уклад; теперь и ее обязанности, и те вещи, которые она могла себе позволить, изменились очень сильно. Кэтрин существовала в ощущении постоянного контроля со стороны мужа. Слово «существовала» как нельзя более подходило с жизненной ситуации Кэтрин, – глагол «жить» означал бы, что у нее есть жизнь, а это было совсем не так. У Кэтрин не было жизни вообще никакой.

Кэтрин выбросила остатки завтрака в мусорное ведро и загрузила посуду в посудомоечную машину, вспомнив отчего-то о том июньском раннем утре девятнадцать лет назад. Тогда ей был двадцать один год, а ее сестре Франческе – девятнадцать. Они обе все еще жили со своими родителями, в соседних комнатах в тесном двухквартирном доме.

Кэтрин прокралась в комнату Франчески и осторожно потрясла ту за плечо. Будить сестру ей не хотелось, но она знала, что если не поделится своей новостью, то, вероятно, взорвется.

– Франческа, ты спишь?

– Мммммммм… Уходи… – пробормотала Франческа.

– Просыпайся! Мне правда нужно тебе кое-что сказать. Это важно!

Даже будучи в полубессознательном состоянии, по тону своей сестры Франческа поняла, что сопротивление бесполезно. Она протянула руку к тумбочке и включила стоящую на ней лампу.

– Кэти, молись, чтобы это было что-то важное!

Потирая глаза, она сосредоточилась на покрасневшем лице сестры.

– Ну, не молчи уже!

Раздраженное замечание Франчески испортило момент, но Кэтрин все же продолжила:

– Угадай?

– Что еще?

– Франческа, ты должна угадать! Давай!

– Господи, Кэти, теперь ты меня просто бесишь! Мы больше не дети, и сейчас гребаные три часа ночи. Мне в шесть на работу. Итак, или ты сейчас же скажешь, почему разбудила, или свалишь и оставишь меня в покое!

– Ладно, мисс Злючка. Так вот – ты не поверишь, но Марк сегодня сделал мне предложение!

Кэтрин захлопала в ладоши, и в комнате повисла минутная тишина. Франческа нащупала на тумбочке свои очки и тут же нацепила их на переносицу. Она наклонилась вперед, как будто улучшившееся зрение помогало ей сосредоточиться.

– Марк? Сделал предложение? – спросила она.

– Да! Не верится, так ведь? – улыбнулась Кейт.

Франческа поразмышляла пару секунд.

– Честно говоря, нет. Я думала, ты сейчас скажешь, что вы переспали.

– О боже, Фрэн, какая ты грубая! Разве предложение – это не чудесно?

– Эмм, дорогая? Не знаю.

– Что значит «не знаешь»?

– Я имею в виду… Послушай, Кэти, я люблю тебя, но ты немного напоминаешь мне персонажа из романа «Великолепная пятерка», который не хочет взрослеть. И хотя я твоя младшая сестра, мне всегда казалось, что мой долг – защищать тебя от всего. Так думают и родители, – сказала Франческа.

– Что? – для Кэтрин новостью было не столько то, что ее считала полной идиоткой Франческа, а то, что таковой ее, оказывается, считали и родители.

– Да, вроде как. А этот Марк… Здорово, что ты так счастлива, но это твой первый парень, ты знаешь его только пять минут, вы даже не… Ну, ты поняла… А ведь секс очень важен!

– Ой, какая чепуха. Ты так говоришь, как будто секс важнее самих отношений!

– А разве нет? Ладно, не смотри так, я шучу. Я счастлива, если ты счастлива, но мне не кажется, что стоит сразу бросаться в омут с головой.

– Но мы встречаемся уже три месяца. Целых три месяца. Я люблю его, Фрэн, и он любит меня.

Кэтрин решила не посвящать сестру в подробности тех жарких поцелуев и объятий, которым она регулярно предавалась с Марком и которые разжигали в ней пожар. Все это выглядело намеком на их будущую насыщенную сексуальную жизнь.

– Буэээ! Меня сейчас стошнит! – изобразила рвотный рефлекс Фрэн. Кэтрин шутливо толкнула ее в бок. Франческа сказала, уже более серьезным тоном:

– Я правда за тебя очень рада, сестренка, но есть в этом Марке что-то странное…

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Кэтрин. Ее голос превратился в противный визг, казалось, что она вот-вот расплачется.

И тут Франческа решила сдать немного назад.

– Даже не знаю. Может быть, мы просто недостаточно хорошо знакомы, или же ему неловко в нашем обществе, потому что мы для него люди новые.

Кэтрин снова оживилась.

– Да, скорее всего.

– Все, что я хочу тебе сказать: ограничьтесь пока помолвкой, посмотри, каков он в постели, узнай его поближе, и тогда поймешь, получится ли из этой затеи что-то хорошее или нет. Что ты теряешь: если не выгорит, тебе останется колечко, а если выгорит, то ты обретешь любовь на всю оставшуюся жизнь! – сказала Франческа.

– Но зачем мне ждать или ограничиваться помолвкой, если Марк – моя единственная любовь? Он такой великолепный, и он чувствует то же самое ко мне, и мы все уже знаем, – недоумевала Кэтрин.

– Как это – уже «знаете»? Ты помнишь, как сильно в детстве обожала картошку в мундире, а потом попробовала макароны, и теперь твое любимое блюдо – они. Может быть, Марк – еще одна картошка в мундире?

– О, не говори глупостей, какая там картошка! Я не могу объяснить, как это, но мы знаем. Марк говорит, зачем ждать, если мы уже нашли то, на поиски чего потратим свое будущее. Все равно что выкинуть годы впустую, только чтобы понять, что мы были правы!

– Ну, дружище, коль уж ты так заговорила!

– Я знаю, ты сейчас надо мной смеешься, но мне все равно, Фрэн. Ты не испортишь мне впечатления от этой ночи.

– Кэти, я рада за тебя, но разве нельзя отнестись к этому как к миленькой любовной интрижке и посмотреть, выгорит ли? Просто на всякий случай?

– Марк говорит, куй железо – пока горячо!

– «Марк говорит…», «Марк говорит…» Черт побери, Кейти, будь осторожнее с этим.

– Что значит «будь осторожнее»? Почему?

Кэтрин не могла скрыть легкое раздражение в голосе; она была влюблена по уши, и любые упреки, направленные на ее возлюбленного, были ей как ножом по сердцу.

– Потому что ты сильная и умная девушка, и я не хочу, чтобы ты изменилась – даже чуть-чуть. Этого не стоит ни один мужик, – ответила Фрэн.

Это была фраза, которую Кэтрин в последующие годы вспоминала не раз и не два. Надо было слушать свою младшую сестренку, оказавшуюся мудрой не по годам. Эх, если бы Кэтрин тогда ее послушала.

Вертя в руке вручную расписанную чашку, женщина снова проиграла в голове слова сестры. «Не хочу, чтобы ты изменилась – даже чуть-чуть». Что же она теперь может сказать Франческе? Кейт попыталась представить в голове те слова, что она ей скажет. Они с сестрой виделись так редко, что каждый раз какое-то время уходило на то, чтобы заново научиться общаться друг с другом. С приятельницами у Кэтрин общение проходило совсем иначе.

Как бы там ни было, Кэтрин было трудно играть роль довольной жизнью взрослой женщины, то есть всех обманывать. Ведь у них с сестрой было слишком много общих воспоминаний. Да и вообще Франческа знала Кэтрин вдоль и поперек. У них было столько теплых воспоминаний, которые сестры могли пересказывать снова и снова, смеясь до слез. Любимая история Кэтрин: как-то на каникулах ночью они с Фрэн съели столько конфет, что Кэтрин стошнило из окна. Вот только оно оказалось закрытым, и почти весь следующий день их родители провели в попытках оттереть с велюровых сидений взятого напрокат фургончика остатки карамели и шоколада.

Неловкость, которую сестры в последнее время испытывали при общении друг с другом, в какой-то степени была вызвана постоянным присутствием Марка, словно бы не желавшего оставлять их наедине ни на секунду. Казалось, он наблюдал за Кэтрин и Франческой, заставляя их следить за тем, что они говорят. Марк всегда старался направить беседу в то русло, которое, как ему казалось, было наиболее уместным, и в присутствии Фрэн он всегда выглядел очень напряженным. Для всех других эта перемена оставалась незамеченной, но Кэтрин понимала, что ее муж говорит немного быстрее обычного и слишком громко смеется. Правда, волноваться ему было совершенно не из-за чего; Кэтрин никогда бы не рассказала никому правду об их отношениях. Даже собственной сестре.

Потому что все было слишком сложно. И как она могла это рассказать? «Ты была права, Фрэн, надо было тебя послушать, потому что я не просто утратила часть себя, а утратила себя полностью. Жаль, что я тогда не поступила как ты говорила».

Кэтрин было очень легко судить о пользе тех или иных решений, принятых ею в своей жизни. Достаточно было вспомнить, какой она была, когда их принимала, и кем она стала сейчас, а потом подумать – что из этого она могла бы изменить. Конечно, надо было поступить так, как советовала сестра! Но я думала, мне виднее, потому что была по уши влюблена и потеряла голову. Что говорит ей теперь здравый смысл? Ты определенно не смогла бы ничего исправить, Кэтрин, потому что тогда была слишком занята борьбой с бушующими гормонами и купалась в своей влюбленности!

Кэтрин крепко закрыла глаза, чтобы попытаться стереть воспоминание о последнем телефонном разговоре с сестрой. Хотя прошло уже три недели, воспоминание это лежало на душе женщины тяжелым грузом, и она задавалась вопросом, сможет ли когда-нибудь в полной мере помириться с Фрэн.

– Кэтрин.

Она услышала голос своего мужа.

Кэтрин как раз чистила картошку к ужину, но при звуке голоса Марка сразу поднялась со стула, словно солдат, натренированный вставать в присутствии командира. За все эти годы она довела этот навык до автоматизма.

– Тебе звонит сестра.

Он коротко улыбнулся, но улыбка его исчезла в считаные секунды. Кэтрин поняла, что Марка звонок от ее сестры не радует совершенно, а еще больше он раздражен тем, что, чтобы позвать жену к телефону, ему пришлось оторваться от собственных дел.

Кэтрин кивнула и взяла трубку с посудомоечной машины.

– Алло?

Она ждала, когда Марк положит трубку у себя в кабинете, но щелчка все не было. Ну, конечно, ее муж собирается подслушать их с Франческой разговор, как обычно. А ведь они не виделись и не общались уже пару месяцев, и Кэтрин знала, что из-за подслушивающего Марка беседа опять получится неловкой и скомканной, поскольку ей придется внимательно фильтровать все, что она собирается сказать. Кэтрин знала, ее сестра заметит это и рассердится. Женщина снова чувствовала себя в ловушке и чуть не разрыдалась.

Франческа посетовала, что в последнюю их встречу Кэтрин казалась немного отстраненной, и ее сестра автоматически превратилась в идиотку, неспособную объяснить, что очень многое хочет, но не может сказать, и на то есть причины. Главная в том, что Марк все слышит и, что еще хуже, делает выводы.

– О, Кейт, я должна была позвонить…

Голос Франчески было почти не узнать, так часто он перемежался со всхлипываниями и рыданиями.

– Все хорошо, все в порядке. Господи, Франческа, не плачь! Что, черт возьми, случилось? – спросила Кэтрин.

Она слышала в трубке звук бьющих по стеклу капель дождя и шуршание шин по асфальту. Кэтрин увидела перед глазами Франческу в своей дорогой машине, с наброшенным нелепо на плечи кардиганом, призванным защитить ее от холодных ветров Северного Йоркшира.

Франческа с шумом высморкалась и продолжила:

– О, Кейт, случилось что-то ужасное!

– Что? Что-то с Люком?

Кэтрин всегда прежде всего думала о детях; самое страшное – если бы что-то случилось с ними, и поэтому она, естественно, сразу подумала о своем племяннике.

Франческа была из тех матерей, которые всячески стимулировали успехи своих детей, она всегда с большим рвением следила, чтобы ее сын Люк учился лучше всех и зарабатывал дополнительные баллы. Суммы, которые они с ее мужем платили за его обучение в престижной школе, наносили семейному бюджету большой урон, и Фрэн приходилось отказывать себе во всем – в поездках за границу, новой одежде. Что там, она даже к парикмахеру лишний раз не могла сходить.

Кэтрин восхищалась жертвами, на которые Франческа идет ради своего сына, но понимала, что та работает на результат: место в одном из хороших университетов или, по крайней мере, идеальное произношение и хорошо поставленное рукопожатие. И Люк свою мать не разочаровывал, будучи на редкость трудолюбивым и целеустремленным. Одним словом, приятный парень.

Франческу нельзя было назвать человеком завистливым, но Кэтрин знала, что ее сестра, конечно, осознает все прелести жизни жены директора одной из лучших школ Великобритании. Поэтому для Фрэн было важно чувствовать себя с Кэтрин на равных правах, ведь Люк так же хорошо учится и столь же успешен, как и его двоюродные брат и сестра.

Кэтрин рассмеялась, подумав, что ее семья считает, будто бы она ведет идеальную жизнь в своем старинном доме, с внимательным супругом и парой идеальных детишек. Ах, если бы они только знали…

– Нет… Нет, к счастью, ничего подобного, никто не пострадал. Но наш бизнес прогорел. Мы так старались, Кэти, договорились и с банком, и с поставщиками, но все рухнуло. Я так разочарована. Мы с Джерри думали, что вкладываем в будущее нашего сына, но потеряли все.

Выдав эту тираду, Франческа затихла. Кэтрин слышала, как ее сестра глотает слезы. Наконец Фрэн продолжила:

– Мы вложили в эту строительную компанию все свои сбережения. Строили планы, что, когда наступит подходящий момент, Люк займет должность своего отца, мы думали, что так обеспечим ему достойную жизнь. Но этот чертов агент оказался мошенником, сукин сын! Я все еще в шоке! Возможно, нам даже дом придется заложить…

– О, Фрэн! Это ужасно! Помню, как сильно вы радовались… – сказала Кэтрин. Она знала, что главным источником финансирования деятельности Джерри было наследство Франчески. Их с Кэтрин отец всю свою жизнь пахал как проклятый. Иногда, очень редко, он позволял себе короткие поездки к морю в Эберсок, но все время откладывал деньги, чтобы выкупить три комнаты в дуплексе в Кройдене. И вот теперь все это насмарку…

О чем тут говорить? Она хотела продолжить: «Моя бедная, бедная сестренка, какая ужасная новость. Приезжай ко мне, поживи у нас пару дней, и ты, и Джерри, и Люк, я о вас позабочусь. Мы выпьем по чашечке чая и что-нибудь да придумаем. Все не так плохо, как кажется, и, хотя спрятаться от этого сложно, я хочу, чтобы ты это сделала, хотя бы ненадолго. Люк будет проводить время с Домом и Лидией, а мы с тобой будем не спать до поздней ночи, пить вино и болтать о всякой всячине. Все будет хорошо, дорогая, я же твоя старшая сестра и умею помочь как никто другой…»

И тут Кэтрин услышала слабый вздох Марка, который уже потерял терпение, подслушивая в кабинете, и проговорила, сбиваясь, чеканя слова, словно робот:

– Ну, если тебе что-то понадобится, сообщи. Мы с Марком, конечно же, сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь.

Кэтрин использовала имя Марка, чтобы усыпить ее бдительность. Франческа на том конце провода молчала. Кэтрин могла представить себе, как та сейчас с недоверием повторила в своей голове это: «Сообщи?»

Кэтрин попыталась заполнить пустоту первым, что пришло ей на ум.

– Как там погодка в Йорке?

Фраза получилась какой-то уж совсем банальной и жалкой. По щеке Кэтрин покатилась слеза. Она хотела, чтобы младшая сестра услышала ее невысказанные извинения.

Франческа не могла сдержать своего удивления и разочарования:

– Как там погодка в Йорке? Ты что, меня не слушала, Кэтрин? Мы потеряли все! Все! А тебя интересует какая-то там чертова погода?!

– Я… я… – Кэтрин начала плакать, понимая, что не может найти слова, которые могли бы и утешить сестру, и не вызвать гнева у собственного мужа. Их просто быть не могло.

– Знаешь что, Кейт, забудь об этом, забудь, что я позвонила и что тебе сказала. Как-нибудь справимся сами. Сиди в своем большом красивом доме и наслаждайся свежим кофе и видом на лужайку для крикета, а мы уж как-нибудь выкрутимся! – заорала Фрэн в трубку.

– Франческа, я…

Кэтрин попыталась вставить слово.

– Нет, не заморачивайся. Я прекращаю наше общение и не думаю, что кто-то из нас заметит разницу. Ты перестала интересоваться мною уже много лет назад; наверное, просто не считаешь меня достойной твоего уровня. Знаешь что, Кэти? Никогда не думала, что скажу это, но ты о себе слишком много возомнила. Может, ты и живешь идеальной жизнью, но мне совершенно не нравится, в кого или, точнее, во что ты превратилась…

Закончив свою тираду, Франческа замолчала, и последняя фраза повисла в воздухе. Одно маленькое нажатие кнопки, и в трубке послышались короткие гудки.

Все еще сжимая трубку, Кэтрин наклонила голову. И прошептала сквозь слезы, зная, что никто не услышит:

– Мне тоже не нравится, милая. Тоже.

В кухню зашел Марк и положил руку ей на плечо, предупредив о своем присутствии, отчего Кэтрин тут же выпрямилась и проглотила слезы.

– Все хорошо, Кэтрин? Эта твоя сестра что, тебя огорчила?

Кэтрин посмотрела ему в лицо, выражение которого никоим образом не выдавало, что он слышал весь их разговор. Она покачала головой.

– Нет, Марк.

– Замечательно. Мы очень занятые люди, и я не хочу, чтобы ты волновалась о том, что тебя не касается, – сказал муж.

Это была почти инструкция. Марк наклонился вперед и поцеловал Кэтрин долгим поцелуем, прижавшись своим телом к ее. Женщина так сильно плакала, что сбила себе дыхание, и поэтому ей пришлось не дышать, пока Марк ее целовал. Голова Кэтрин кружилась, и казалось, она вот-вот упадет в обморок. Поцелуй казался бесконечным.

Наконец Марк ее отпустил.

– А теперь, дорогая, почему бы тебе не подняться наверх и не привести себя в порядок, а потом ты согреешь нам всем чаю, и мы выпьем по чашечке.

Кэтрин опять кивнула, зная: на самом деле это приказ. Она медленно поднялась по лестнице и попыталась остановить льющиеся бесконтрольно слезы. Присев за туалетный столик, женщина мысленно повторила слова своей сестры: «Может, ты и живешь идеальной жизнью, но мне совершенно не нравится, в кого или, точнее, во что ты превратилась…»

«О да, – подумала Кэтрин. – Моя жизнь поистине идеальна. Это всего лишь я!»

Размышления Кэтрин о том ужасном телефонном разговоре, который случился три недели назад, прервал голос Джудит. Ассистентка Марка всегда сообщала о своем прибытии именно так. Она входила через черный ход и сразу попадала на кухню, что раздражало Кэтрин, но это была всего лишь одна из тысячи вещей, которые ее раздражали в Джудит. Нет, точнее, это была одна из самых мелких. Главным преступлением Джудит было то, что она с почтением называла Марка «директор Брукер», словно он человек такого уровня, как, скажем, папа римский или Мадонна. Если бы только она знала, каков ее любимый директор Брукер на самом деле.

Джудит было за сорок, у нее не было семьи, и она была отвратительно толстой, но не испытывала никакого смущения или неловкости по поводу своего веса. Какая там темная одежда или наряды, скрывающие объем, – нет! Джудит с удовольствием носила жилет и шорты цвета хаки, наслаждаясь тем, что все на нее пялятся и отпускают двусмысленные шуточки на ее счет. Она воспринимала все это как проявление интереса, а не отвращения.

– Доброе утро, Кэтрин! Прекрасный день!

Кэтрин кивнула, но промолчала, лишь ненадолго оторвав взгляд от посуды в раковине. Ей не хотелось вступать с гостьей в очередную бессмысленную беседу. На это у Кэтрин не было ни желания, ни сил; она давно поняла, что чем меньше скажет, тем быстрее Джудит покинет их дом.

– Директор попросил меня зайти, напомнить про сегодняшний педагогический совет, который состоится этим вечером у вас дома, так сказать, в домашней обстановке. Так что, пожалуйста, как обычно, – соусы, чипсы, выпивка и тому подобное. Да – и не забудьте, что для мистера Мидди все должно быть без глютена: мы же не хотим повторения той истории с распухшим языком и расстройством желудка? И так еле-еле заменили пол в общем зале. В любом случае, я подумала, что надо напомнить. Все в порядке?

– Да, отлично.

Это был максимум, на что Кэтрин оказалась способна на данный момент. Она не любила то, как Джудит обращалась с ней – словно Кэтрин была лишь бесплатным приложением к собственному мужу. Из-за этого она чувствовала себя скорее сотрудницей общепита, чем женой директора школы. Хотя с недавних пор это не очень ее возмущало; она даже была почти рада отвлечься, зная, что лучше чем-то заполнить время, чем остаться наедине с собственными мыслями.

– Сегодня утром директор был в удивительно хорошем настроении. Отпустил пару комплиментов по поводу цветов в кабинете. Не знаю, что вы ему такое приготовили на завтрак, но завтра приготовьте то же самое! Когда он в нормальном настроении, мне жить гораздо легче!

Интересно, что Кэтрин должна была ответить? «Ах, значит, так вам гораздо легче жить, Джудит… Да вы понятия не имеете о том, как от приступов раздражительности Марка страдаю я! Оставьте меня в покое, Джудит, дура вы набитая; оставьте меня в покое, потому что вы понятия не имеете о моей жизни».

Но она лишь просто улыбнулась и сказала:

– Сделаю, Джудит.

Кэтрин точно не знала, на что именно согласилась, но знала, что ее одобрения будет достаточно, чтобы успокоить Джудит, заставить ее почувствовать – ее поручение она поняла.

Если бы у нее было немного другое настроение, Кэтрин сейчас думала бы всякие гадости о том, насколько Джудит все ненавидят и как она носится с Марком, словно оголтелая фанатка. Но если бы даже она подумала так, то вскоре на смену этим мыслям пришли бы другие, например: Как ты можешь думать о ней так, если твоя собственная ситуация настолько ужасна? Или: Должно быть, я правда такая тупая, как обо мне думает Марк, иначе как я могла вляпаться во всю эту мерзость, господи? Как жук, попавшийся в венерину мухоловку, – чем больше извиваюсь, пытаясь выбраться, тем больше увязаю окончательно. Я в ловушке.

Кэтрин хотела, чтобы кто-нибудь вытащил ее из этого замкнутого круга. Она мечтала о том, как жила бы в другом времени, свободная и счастливая. Но сил и желания придумывать какие-то сложные схемы у нее все равно не было, поэтому Кэтрин силилась найти какое-то простое решение. Только вот, как бы она ни старалась, все было напрасно. В любом случае женщина осталась бы без крыши над головой и возможности видеть своих детей. И ладно бы дело было только в крыше над головой, но что, если бы Марк вздумал поднять руку на детей, а ее не было бы рядом, чтобы их защитить… Одна мысль об этом была для Кэтрин невыносима. Ее дочь и сын – продолжение ее самой, лучшее, что она в этом мире совершила. Она не могла и не собиралась представлять себе, каково это – не видеть их.

Бабушка Кэтрин, худощавая старая карга, одежда и поведение которой производили впечатление, будто та родилась в Викторианскую эпоху, происходила из семьи отнюдь не обеспеченной и всю свою нелегкую жизнь прожила в Ист-Энде в Лондоне. Но несмотря на это, бабуля казалась дамой из высшего общества. Кэтрин вспомнила, как рассказала бабушке, что собирается замуж за Марка Брукера. Ответ миссис Гавье рассмешил ее тогда, но теперь она находила в нем мало смешного.

– Дорогая моя, тщательно подумай, стоит ли тебе связывать жизнь с таким человеком. Нужно всегда выходить за того, кто живет в более престижном районе, но никогда – за человека из низшего сословия. Твой отец окончил университет, и это уже делает тебя выше этого Брукера по социальному статусу. Сам же он может похвастаться лишь наличием в своей симпатичной голове далекоидущих планов. Гораздо лучше, чтобы муж и жена вращались в одном обществе и оба имели представление о манерах и этикете.

Кэтрин до сих пор смеялась в душе над тем, что Марк совершенно не разбирался, какими столовыми приборами пользуются в каких случаях, что он все время вместо «ужин» говорил «полдник» и предпочитал старинным деревянным оконным рамам современные пластиковые стеклопакеты. Но из всех его зол это было меньшим.

Кэтрин, как она часто делала в подобных случаях, подумала о Наташе; и от одной мысли о подруге настроение женщины улучшилось. Таких замечательных людей, как Наташа, в жизни Кэтрин почти не было – вот уже на протяжении больше чем двух лет Наташа была ее лучшей подругой. Вот только недавно она устроилась работать в другую школу на другом конце страны, что стало для Кэтрин настоящим ударом, и теперь тучи над ее головой казались еще гуще и чернее. Она словно оказалась в мультфильме: над ней все время было маленькое черное облачко, из которого идет дождь, и если бы не зонтик, то Кэтрин уже давно вымокла бы насквозь.

Теперь Наташа преподавала рисование в предместье Йорка, в школе для детей с отклонениями в развитии – занятия живописью помогали этим детям адаптироваться к окружающему миру. Кэтрин была рада за подругу: она считала, что там Наташе будет гораздо лучше, чем в атмосфере строгости, царившей в Маунтбрайерз. Жила Наташа в Алне, менее чем в миле от Франчески. Но Кэтрин так ни разу их и не познакомила. Отчасти потому, что не хотела ни с кем делить свою лучшую подругу, зная – вздумай Таш рассказать, как они с Фрэн проводили время без нее, ее сердце обливалось бы кровью. А еще потому, что в глубине души Кэтрин испытывала какой-то животный страх – вдруг, общаясь за чашечкой кофе или бокалом вина, Фрэн и Таш обменяются своими впечатлениями о жизни Кэтрин и поймут то, что им знать не надо бы.

Она никогда не забудет тот день, когда Наташа впервые явилась в академию Маунтбрайерз. В то утро все от мала до велика собрались в главном холле, чтобы послушать речь директора и все необходимые объявления. Кого-то из студентов наградили за успехи в изучении иностранного языка и музыки – кого-то из тех четверых, которых хвалили всегда; тех, о чьих талантах уже давно знали все. Однако Кэтрин считала этих детей скорее самыми несчастными, чем самыми перспективными, – кому какая разница, умеешь ли ты говорить на мандаринском диалекте, жонглируя при этом горящими стержнями, или умеешь ли ты собрать за рекордное время кубик Рубика, если при этом у тебя во всей академии ни одного настоящего друга? Марк вошел в раж, он говорил много и долго, наслаждаясь звуком собственного голоса и ощущением значимости, так долго и так пространно, что минут через пятнадцать все уже потеряли нить. Кэтрин не могла вспомнить ни предложения из его тогдашнего пламенного спича.

Когда речь наконец закончилась, раздались аплодисменты, а потом сотрудники академии устремились в главное здание, Кэтрин заметила, что к ней на всех парах спешит Наташа. Жена директора стояла одна, не решаясь сбежать, боясь показаться невежливой. В таком месте, как Маунтбрайерз, подобное имело значение – все здесь должны были поступать как следует и делать это в нужное время. Время решало все.

Кэтрин наблюдала, как Таш целенаправленно шагает к ней. Она поправила свой кардиган, мысленно подготовив ответы на любые вопросы, которые ее новая знакомая может задать: Не подскажете, как мне пройти в корпус искусств «С»? Во сколько перерыв? Где здесь ближайший туалет? Но все пошло совсем не по тому сценарию, который Кэтрин себе запланировала.

Она видела, какими взглядами провожали Наташу преподаватели и студенты Маунтбрайерз – но той, кажется, было либо все равно, какой переполох она вызвала, либо она просто этого не замечала. На Таш была длинная белая хлопковая юбка и довольно милые сандалии на плоской подошве, которые выглядели так, словно были сделаны из переработанных шин, которые потом покрасили в розовый цвет. Еще более интересное впечатление производила ядовито-зеленого цвета накидка из трикотажа – кардиган ли, свитер? Похоже было скорее просто на накидку, заколотую на плече брошью в виде пышного белого цветка. В коротких каштановых волосах Таш сверкали, по меньшей мере, три заколки с украшенными стразами бабочками. Такие обычно носят девятилетние девочки, но, судя по всему, Наташе это было совершенно все равно: пришла, увидела, надела. Она была поразительно красива, выделялась из толпы и казалась какой-то неземной. Скорее всего, правил Маунтбрайерз насчет формы одежды она либо не знала, либо не позаботилась о том, чтобы их соблюсти. Наташа была такой лучезарной, что на ее фоне блекло все вокруг, и вскоре Кэтрин поняла: это вообще сверхспособность Наташи. Она была как лучик света в темном царстве.

– Привет, я Наташа Мортенсен, новый учитель рисования.

Представилась она кратко и по делу.

– Ах да! Я знала, что вы приедете, ну, вернее, не конкретно вы, а то, что у нас новый преподаватель. Приятно познакомиться, Наташа. Меня зовут Кэтрин. Добро пожаловать в Маунтбрайерз!

Кэтрин и Таш пожали друг другу руки и сами смутились от того, насколько скупым выглядело подобное приветствие.

– Спасибо, Кэтрин. Я заметила тебя еще в холле и хочу сказать, что выбрала тебя в качестве своего друга, потому что ты очень похожа на ту, с кем мне хотелось бы подружиться. Ты точно не такая, как все эти пропахшие нафталином мадамы. А как тебе нравится этот Марк-мистер-Мудила-Брукер! Совершеннейший придурок! Он когда-нибудь вообще затыкается, интересно? Открыл рот – и давай чесать. Да все дети уже устали, пока он свою речь толкал, а я вообще два раза чуть не уснула. Мы с ним точно поладим. Вернее, точно НЕ поладим!

Кэтрин была так озадачена откровенностью Наташи, что сперва даже не смогла ничего сказать. Она стала лихорадочно вспоминать, что Марк говорил о новом учителе искусства накануне.

– Очень сомнительная кандидатура, – жаловался он. – Но за нее очень просил Макс Уайттингтон; считает ее лучшей претенденткой на данный момент. Кажется, этот дурак втюрился в нее, и, хотя мне совсем не нравится перспектива брать ее на работу, я не могу рисковать – а вдруг он откажется дать денег на приобретение новых книг в шестую библиотеку. Но если бы все зависело от меня, шла бы эта мадемуазель лесом; я ее видел – совершенно несимпатичная, оппозиционно настроенная лесбиянка.

Кэтрин подумала, что в одном он мог быть прав. Наташа была действительно похожа на лесбиянку, но позже оказалось, что нет. Хотя Наташа явно была далека от эпитетов вроде «несимпатичная».

А тем временем она продолжила:

– Не удивляйся так, Кэтрин! Я такое частенько проделываю. Я выбираю людей, которые будут моими друзьями, и даже если я им не очень нравлюсь, мы остаемся в дружеских отношениях. Сколько я себя помню, всегда так делала и чаще всего выбирала себе друзей по совсем дурным причинам. Спроси Элли Симпсон и Ханну Хартли. Мы еще с начальной школы дружим – до сих пор!

– И по каким критериям ты их выбрала? – спросила Кэтрин, сама не заметив, как перешла на «ты».

– У Элли потрясающая улыбка, и она делилась со мной конфетками, а теперь вообще всегда со всеми чем-нибудь делится, очень уж добрая она. А Ханну я выбрала за ее ямочки и громогласный хохот – она и сейчас так же заразительно смеется! – поделилась Наташа.

– А я?

Кэтрин было любопытно.

– Главным образом потому, что ты похожа на Миа Фэрроу, но более яркая. Кроме того, в тебе есть что-то такое таинственное. И потом, когда я увидела тебя там, в холле, то поняла: ты чувствуешь то же, что и я, – тебе смертельно хотелось сбежать. Ты выглядела так, как будто тебе очень хотелось оказаться совсем в другом месте.

Кэтрин не ответила, крепко сжав губы, чтобы не проговориться. Наташа была абсолютно права: она всегда хотела быть где-то в другом месте. Но… Миа Фэрроу? Кэтрин хохотнула. Она помнила только ту Миа Фэрроу, которую видела в фильмах шестидесятых годов – прекрасную, юную, с внешностью скандинавской принцессы. На такую Кэтрин вполне могла походить. Когда-то. Она восприняла это как комплимент – наверное, так оно и было.

Наташа не унималась ни на секунду:

– Итак, что ты преподаешь, Кэтрин, и как давно? Ты когда-нибудь думала, что такое имя для тебя длинновато? И к тому же слишком формально звучит для кого-то настолько богемного…

– Кейт, – предложила Кэтрин, пытаясь решить, на какой вопрос сначала ответить: что такое «богемный» и хотела бы она быть кем-то богемным? Странно, что Кэтрин так легко вспомнилось, как ее называли в юности, – это ведь было так давно.

– Хорошо, Кейт, да, так намного лучше. Итак, что ты преподаешь, Кейт?

Новая подруга употребила имя женщины целых два раза, словно изучая, как оно звучит, знакомясь поближе.

Кэтрин в смущении прикрыла рот рукой. Ее охватило знакомое чувство: чувство, что она здесь лишняя; ведь Кэтрин не работает в академии.

– Ой! Нет, я ничего не преподаю. То есть, вообще-то, по образованию я преподаватель английской литературы, но никогда по специальности не работала. Планам помешала жизнь – дети и всякое прочее.

Кэтрин хихикнула, но ей совсем не понравилось, как прозвучали ее слова.

– На самом деле я жена того самого Марка-мистера-Мудилы-Брукера, – добавила она.

Большинство людей в этот момент рассмеялись бы, или расплакались, или засмущались, стали бы извиняться и рассыпаться в объяснениях – дескать, это была всего лишь неправильно понятая шутка. Но – и Кэтрин это обнаружила гораздо позже – Наташа была не такой, как все, во многих отношениях. Она положила руки на плечи Кэтрин и посмотрела ей в глаза.

– Тяжело тебе приходится, девочка!

И хотя бы по одной этой причине (пусть потом и появились многие другие) Кэтрин решила, что Наташа прекрасна, и очень обрадовалась, что та выбрала в качестве подруги именно ее.

Остальную часть дня Кэтрин провела в хлопотах по хозяйству – чистила окна в столовой, поливала цветы в зале, готовила канапе на вечернее собрание и ужин для своей семьи. Справившись со всем этим, Кэтрин собрала белье, погладила простыни и аккуратно сложила их в шкаф с постельным бельем, где они будут теперь дожидаться своей очереди. По ее подсчетам, ими воспользуются в среду. Наконец, когда было что-то около половины четвертого, Кэтрин расчесала волосы, воспользовалась парфюмом и нанесла тонкий слой румян на скулы. Затем надела розовую льняную юбку и кардиган, который застегнула на все пуговицы, чтобы выглядеть «женственно и просто», – как раз по инструкции Марка.

Каждый вечер Кэтрин садилась за свой белоснежный туалетный столик, перед огромным трюмо, и начинала приводить себя в порядок. В ее голове постоянно всплывал текст какой-то старой песни, она вспоминала ее уж слишком часто. Звенела, как будильник, который Кэтрин не знала, как выключить:

Кэтрин прорепетировала перед зеркалом свою коронную счастливую улыбку. Ей приходилось заставлять себя улыбаться почти каждый день, потому что уже очень и очень давно улыбаться у нее не было никакого желания.

Глядя в зеркало, Кэтрин всегда ожидала увидеть, как ее лицо расплывается, словно яйцо на сковороде или часы на картине Дали, стекая вниз по столу и превращаясь в горькую лужицу. И ее всегда удивляло, что лицо все еще на месте, как надо. Вот только улыбка ее подводила: губы улыбались, но глаза в этом спектакле участвовать отказывались, оставаясь неподвижными и испуганными, как бы она ни старалась. Значит, просто нужно постараться еще. Вот тебе и ответ, Кэтрин: постарайся уж.