Читать книгу Сказки о рае - Амур Гавайский - Страница 2

Димина полоса неудач началась четыре года назад, когда его жена-филологиня ушла от него, еврейского умницы, владельца небольшой брокерской конторы «Buratino Trading Inc.», к бедуину, настоящему арабскому бедуину. Это было настолько дико, что он даже стеснялся кому-либо об этом рассказывать. Ну, ушла и ушла, вроде просто развелись, не сошлись характерами…

Это было весной, а осенью он в одночасье потерял практически все свои деньги. Потом были дрязги с его канадским партнёром, суд с женой, суд с партнёром, суд с Board of Trading и, наконец, – банкротство.

Этим не закончилось: зимой у Димы обнаружили рак лёгких. Именно от рака лёгких не так давно умер его отец в Питере, у его двоюродной сестры тоже был рак.

В общем, Дима понял, что дело труба, и впал в депрессуху. Купив почти килограмм травы, он заперся в квартире, плотно закрыл шторы и начал новую жизнь: пил коньяк, спал, играл на гитаре. Курил…

Курил, не переставая. Не курил только, когда спал…

«Начнутся боли – съем пулю», – решил Дима.

В один из таких дней (или ночей?) он водил пальцем по книжным полкам, оставшимся от супруги-бедуинки, и случайно наткнулся на книгу, которую почему-то принялся читать.

Это была «Толдот га Ари» – история жизни некоего Ицхака бен Шломо Лурия, по прозвищу «Ашкенази», загадочного рабая-каббалиста, жившего в 16 веке в Цфате и известного также под именем Аризаль. Сама книга была несколько туманной, но академический комментарий к ней странным образом очаровал Диму, погрузив его в мир каббалы и крутых каббалистов.

Дня три Дима запоем читал Толдот га Ари, пока не дошёл до места, трактующего каббалистическое понятие «таамей а-мицвот» («вкус заповедей»). В соответствии с текстом, один из способов привлечения на себя Сфиры Хесед (Милость Бога) в противовес Гвура (Суровость Бога) заключается в том, чтобы застёгивать одежду не слева направо, а наоборот, справа налево, то есть по-женски, в нашем понимании.

Дима, хоть и курил в этот день не так уж много, оторвал пуговицы на своём итальянском пиджаке и приколол их разогнутыми канцелярскими скрепками на левую сторону. В таком виде он отправился в соседнюю ешиву, ему захотелось спросить: почему, собственно, левая сторона?..

Через месяц Дима продал всё, что у него осталось: свою квартиру в Тель-Авиве, машину, замысловатый холодильник и два оригинальных наброска Шагала, которые он приобрёл на аукционе в лучшие времена «Buratino Trading». Затем он честно выплатил все долги (без этого, как ему объяснили, эффективно каббалой заниматься невозможно), а на оставшиеся деньги переселился в Цфат – столицу каббалы последнего тысячелетия, сменив своё имя, которое ему всегда не нравилось, на Иегуда. Там он поступил в одну из знаменитых ешив и проучился почти три года, последний год – бесплатно, так как деньги кончились.

Скорее всего, химиотерапия и размеренный «религиозный» образ жизни, в котором не было уже места ни травке, ни коньяку, а были долгие прогулки и изумительный горный воздух Цфата, приносили определённые результаты: Димины врачи не исключали возможность ремиссии, хотя он продолжал терять в весе и временами бывал очень слаб.

В изучении каббалы Дима заметно продвинулся. В какой-то момент он пришёл к заключению, что многолюдная и шумная ешива, где помимо серьёзного учения было полным полно суеты, не «его место», и ушёл из знаменитой ешивы, хотя Рав Шмуль Езерский, его учитель, был против, перейдя в меньшую, но там тоже надолго не задержался.

В итоге, он присоединился к маленькой общине в Цфате, ядро которой составляли русскоязычные ешиботники.

Община называлась «Шааревы Тшува» и была создана на деньги одного бизнесмена, который, между прочим, года два уже сидел в Маями за какие-то финансовые махинации. В небольшом доме рядом с шумным хайвэем в Цфате, но довольно далеко от старого города, жили и учились всего несколько человек. Цель общины состояла в привлечении к религиозному образу жизни русскоязычных евреев, «тшува» – покаяние…

Формально общиной руководил рав Елизер Кац, но он постоянно бывал в разъездах: то в Москве, то в Киеве, то непонятно где, а на каждый день были раби Мойше Ури Лахман, нервный многодетный папа, преподававший также что-то в университете, и некий раби Арие Сафир, глубокий старик с пожелтевшей седой бородой.

Раби Сафир жил тут же, в «Шааревы Тшува», и считался габаем общины. Он иммигрировал в Израиль ребёнком в двадцатые годы из Белорусского местечка и немного говорил по-русски, но он вообще очень мало разговаривал – на любом языке.

По субботам к нему приводили местных детишек детсадовского возраста, из новоприбывших, и он, широко улыбаясь своим пустым беззубым ртом, учил их алфавиту, демонстрируя им крупные буквы, вырезанные из разноцветного пластика. В остальное время он просто сидел в общем помещении, часами над одной и той же страницей. Иногда он неожиданно вставал, держа пластиковую букву в руке, – чаще всего это была буква «Шин» – и громко произносил своё любимое слово «беседер», вызывая улыбку окружающих. Диме было жалко старика и он всегда отвечал ему: «Да, Рэбе…»

Из студентов четверо только начали учиться, ещё один – просто косил от армии, по сути, только двое – Дима и ещё один парень из Риги, Шимон Лифшиц – серьёзно учились. С переездом в «Шааревы Тшува» Дима очень преуспел, судя по тому, что вдруг стал легко запоминать целые тексты наизусть, когда он начинал, такого не было.

По утрам Шимон и Дима учились «в паре», иногда посылая имэйлы с вопросами раби Ицхаку Турски – признанному авторитету в вопросах каббалы, который жил в Нью-Йорке и, кроме всего прочего, был практикующим врачом.

После обеда, если не нужно было идти в госпиталь, Дима проводил время в шуле на улице Алькабец, названном в честь автора «Шулхан Арух» – знаменитого каббалиста Иосифа Коро, или на улице Наджара – в синагоге самого Аризаля. Время от времени Дима посещал своего учителя раби Шмуль Езерски, и бывали дни, когда он ни разу не вспоминал, что находится на пороге смерти…

Недели за три до Иом Кипура (Судного дня) Дима должен был пройти очередной курс химиотерапии. Процедура прошла как обычно, но к вечеру он почувствовал себя плохо, и его госпитализировали «на пару деньков». Утром ему стало много лучше, к нему даже пришёл Шимон, принёс ему книги, и они, как и намечали в этот день, учили Талмуд, а именно – трактат Авода Зара (Служение чужим силам), посвящённый идолопоклонничеству.

Шимон сидел рядом с постелью Димы и читал:

– Аль тифну эль ѓа-элилим ло таасу лахем элоѓей масеха.

– То есть «не проявляйте интерес и не обращайтесь к силам. Не создавайте, а вернее – не делайте себе богов экранирующих», – попытался перевести Дима, – давай теперь каждое слово отдельно.

– Аль тифну, от глагола лифнот, – проявлять интерес, обращаться, – Шимон перелистнул страничку, – раби Ишмаэль тут так комментирует…

Неожиданно зазвонил Димин сотовый телефон. Звонили из Нью Йорка, Дима даже не мог сначала сообразить, кто это. Саша, какой Саша… Когда вспомнил, то почему-то страшно обрадовался:

– Так это ты, старик, как же ты меня нашёл?!.. Во даёшь, мы ж с тобой лет шесть не говорили! О-о-очень рад тебя слышать, сам не знаю почему, – Дима даже сел в кровати.

Шимон удивлённо смотрел на Диму, таким он его никогда не видел.

– Что ты говоришь, жена на девятом месяце?.. Второй ребёнок… дом… Класс! – Дима как будто забыл про Шимона и трактат Авода Зора, он даже рассмеялся в какой-то момент. – Ты меня разыскал через частного детектива специально, чтобы сказать, что я должен слушать «Strawberry Fields Forever»? Гы-гы-гы, – смеялся Дима беззлобно. – Как там у вас с шишками, гы-гы-гы-гы?

Они проболтали, наверное, минут десять, перебрав всех общих знакомых:

– Лёха Бармотин торгует мебелью, ну дела-а-а… а где же Васёк, где Вася-пофигист?.. В Бутан на просветление уехал, в какой такой Бутан, га-га-га-га, я и не знал, что есть такая страна.

Про себя Дима подумал: «Вот ведь, заставь дурака Богу молиться, так он и лоб расшибёт».

О себе Дима практически ничего не рассказал: деньги все потерял на акциях, сейчас учусь, приболел немного… Положив трубку, Дима снова лёг и закрыл глаза.

– Может, я позже приду? – Шимон поднялся, чтобы уйти.

– Извини, Шимон, это мой приятель по Питеру, мы когда-то играли в одной группе. Давай дальше.

– Если речь идёт о законе Торы, то, получив два разных ответа от Учителей, следует придерживаться более строгой позиции, говорит раби Иегошуа бен Корха, – продолжил смущённо Шимон.

Дима умер через два дня, в субботу. Он прочёл молитву Минха, как положено, перед заходом солнца, потом прилёг отдохнуть, у него немного болела голова…

Первое, что он увидел после смерти – ангел. Где-то впереди Дима увидел его белоснежные широкие крылья и яркое золото кудрявой головы. Дима летел прямо к нему навстречу и, когда был уже совсем близко, вдруг понял: это не ангел, а стройный византийский храм с высоким золотым куполом, на котором сиял крест.

Храм стоял посередине бесконечной равнины и, как единственный источник света, был трогательно прекрасен. Нечто подобное он видел уже однажды там, в своей прошлой теперь жизни: ну конечно, восьмой класс, автобусная экскурсия в Новгород, храм Фёдора Стратилата, кажется, он как-то странно назывался, «У Ручья»…

Дима почувствовал, что больше уже не летит, а стоит совсем рядом с храмом. Неподалёку он увидел несколько человек, так же, как он, смотрящих на ангела-храм. «Но почему же там крест, – недоумевал Дима, – зачем крест?»

Потом он заметил, что голова его была не покрыта: спать полагается без кипы, а умер он во сне, и вот теперь стоял тут в своей больничной пижаме. Дима стал рыться по карманам и обнаружил тоненькую брошюрку с текстом Минхи. Именно ей он и покрыл голову и стал смотреть на окружающих.

Тут было довольно много пожилых людей, судя по одежде и внешности, все были израильтянами.

Совсем рядом с ним стояла странная парочка, видимо, муж и жена, обоим за восемьдесят. Вид их был ужасен: такое впечатление, что они только что полностью сгорели, при этом они вполне сохраняли спокойствие и даже разговаривали:

– Миша, у тебя твоя ветеранская книжка с собой? – недовольным голосом спросила своего мужа довольно полная женщина небольшого роста, – Видишь, тут документы проверяют.

– Рая, я прошу тебя, не говори ерунды хотя бы здесь, – ответил супруг и стал хлопать себя по груди, – там, где у него, по идее, должны были быть карманы.

– Не надо раздражаться по пустякам, – зашипела на мужа Рая, – из-за тебя у нас всегда неприятности…

Дима пригляделся и понял, о чём говорит Рая: совсем рядом с храмом стоял священник, довольно молодой, не старше Димы, одетый в длинные до пола белые одежды с вышитыми золотом крестами. К нему подходили люди по одному, и он о чём-то с ними говорил. Иногда они что-то протягивали священнику, затем опускались на колени, и он накрывал их специальным покрывалом, молился и крестил их.

Сейчас под покрывалом находился, судя по одежде и внешности, старик-араб. Священник трижды перекрестил его, потом перекрестился сам, снял покрывало с головы старика и помог ему встать. Нечто очень важное случилось с этим стариком: он стал выше и словно даже помолодел, но главное – всё его тело, голова в особенности, засияли золотистым светом. Старик поблагодарил священника и направился прямо к стене храма. Он подошёл совсем вплотную, и стена вдруг засветилась ярче, какую-то долю секунды Дима видел, что храм всё же не храм, а тело светлого ангела с золотой кудрявой головой. Старик вошёл в это светящееся тело, будто растворившись в нём без остатка.

– А у вас есть документы, молодой человек? – обратилась Рая к Диме.

– Нет, – ответил Дима.

– Вот видишь, ни у кого нет документов, – стал спорить с супругой Миша, – какие уже документы? Если я вышел проехать две остановки от Ашдота до Кати, так откуда у меня должны быть документы? Они тут должны это хотя бы понимать.

Дима вдруг понял, что с ними произошло: автобус, в котором они ехали к какой-то Кате, был взорван.

– Миша, а ты выключил свет на кухне? – спросила мужа Рая.

– Какая теперь уже разница? – отозвался Миша.

– Такая разница, что я уже не хочу, чтобы Додя платил за наш свет, у него своих расходов хватает, – не унималась Рая.

Не дожидаясь ответа от мужа, она снова обратилась к Диме:

– А вы, молодой человек, давно тут в очереди стоите?

Дима неопределённо замотал головой.

– Могли бы уж и двух человек сразу поставить, мне давно пора принимать инсулин.

– Рая, уже дай человеку покоя, – вступился за Диму Миша, – вас как звать, молодой человек?

– Иегуда Рошаль, – ответил Дима, ему почему-то захотелось плакать.

– Михаил Исакович, – Миша протянул Диме руку и даже попытался улыбнуться, – а это моя супруга Рая Львовна, давайте будем знакомы.

Дима с ужасом пожал обугленную руку, в этот момент храм опять засиял ярче и втянул в себя молодую женщину в короткой юбке и кроссовках.

Следующими были Миша с Раей.

– Ну, слава те господи, – недовольно сказала Рая и потянула мужа вперёд.

– Да не дёргай ты меня! – Миша явно нервничал из-за отсутствия документов.

– Зай гезунд, – попрощался Дима с новыми знакомыми.

Рая на ходу обернулась и «очаровательно», насколько позволяло ей обугленное с левой стороны лицо, улыбнулась:

– Зай гезунд…

Священник довольно долго с ними говорил, затем Миша достал из кармана брюк карточку, это была обычная пластиковая карточка для проезда в общественном транспорте, и протянул её священнику. Тот не взял её и, видимо, попросил Мишу что-то на ней прочесть. Миша долго смотрел на карточку, и его стало почему-то трясти, затем он рухнул на колени и, кажется, заплакал.

Рая долго отказывалась встать на колени, пока муж не дёрнул её руку вниз, и она опустилась на землю рядом с ним.

Священник накрыл их обоих покрывалом и стал молиться.

Неожиданно над покрытыми головами Миши и Раи появились две яркие светящиеся точки, священник продолжал молиться. Когда он перекрестил сначала голову Миши, а затем – Раи, точки превратились в два светящихся ярко-белых нимба. Это был обряд венчания.

Когда священник снял с них покрывало, преображение было изумительным. Миша и Рая светились изнутри, они не приподнялись с колен, а словно взлетели и сделались огромными, много выше человеческого роста. Нимбы над их головами сияли нестерпимо золотым светом.

Дима не мог видеть их лиц, но силуэты их фигур поразили его: они, эти силуэты, чем-то неуловимо напоминали ангела, увиденного Димой сразу после смерти. Храм тоже преобразился: свечение его стало столь интенсивным, что вся равнина от края до края наполнилась сиянием, затем золотистые силуэты и ярко-белый свет храма слились воедино.

Через какое-то время всё успокоилось, и бесконечная равнина вокруг храма погрузилась в прежний тёмно-синий свет.

Следующим был Дима, он подошёл к священнику, и теперь у него была возможность рассмотреть его получше.

Перед ним стоял довольно молодой человек, не старше пятидесяти, типичной южнорусской наружности: карие глаза, смуглое загорелое лицо, русые прямые волосы, лучистые морщины, видимо, очень доброго человека. Недлинная, с проседью, борода.

Дима с удивлением отметил, что священник не прошёл через смерть, и сейчас пребывал в том мире, откуда пришёл Дима. Он также понял, что называть священника следует отец Андрей, что он православный священник и находится здесь, чтобы крестить Диму. Отец Андрей выжидал, приветливо улыбаясь.

– Господин священник, я не могу назвать вас отцом и не могу принять обряд крещения или любой другой христианский обряд, так как я верующий еврей, – Дима решил не тратить время на выслушивание проповедей.

– Дмитрий, о небесном царстве господа нашего Иисуса Христа, – отец Андрей перекрестился, – сказано, что не будет там ни эллина, ни иудея, и священное таинство крещения – единственный путь для вас.

– Я не намерен с вами спорить, господин священник, и, прошу вас, называйте меня Иегуда, я давно уже не Дмитрий.

– Хорошо, Иегуда, я не смею вас задерживать, вход – вот он, перед вами, идите.

Дима помедлил какое-то время и подошёл к стене храма. Он закрыл глаза и стал молиться: «Барух ата адонай элогэйну, мэлэх гаолам…» Дима молился долго и горячо, но в какой-то момент осознал, что делает что-то неправильно, так как ничего вокруг не происходит: он всё так же стоит рядом с каменной стеной храма посередине бесконечной тёмно-синей равнины.

Затем он почувствовал, что отец Андрей подошёл к нему и хочет что-то сказать. Он обернулся.

– Поймите, Иегуда, вы молите бога о прощении, но он вас давно простил. Те, кого он не простил, не попадают сюда, не видят свет архангела.

Вы прощены, и удел в грядущем царстве вам уготован. Вы не можете войти туда потому, что вас не пускают грехи, – грехи, совершённые вами в отношении людей. И поэтому, по милости Божьей, человек – живой грешный человек, а не ангел, находится тут с вами. У вас есть возможность раскаяться в ваших грехах, вот, посмотрите – отец Андрей взял брошюрку с Минхой, которой Дима покрыл голову, и протянул её Диме.

Дима взял брошюрку в руки и открыл первую страницу. Тут же он ощутил, что за каждой буквой стоят будто сотни файлов: он мог увидеть каждый свой грех в отдельности, их было немыслимое множество.

Диму охватил ужас отчаяния, он понял, что отец Андрей прав, что миллионы невидимых нитей греха соединяют его с земным миром, и именно поэтому он не может быть принят в мир архангела. Диме очень хотелось заплакать, но он не мог, просто упал на колени. Его трясло.

Отец Андрей помог ему встать:

– Я вас очень хорошо понимаю, Иегуда, вы правильно полагаете, что раби Аризаль и многие другие вошли во врата архангела без крещения, но ведь они всеми силами стремились жить без греха, а если совершали грех, то шли и каялись. Шли просить прощения не у Бога, а у человека, перед которым провинились. В мире, куда вы можете войти, нет греха, там есть только Бог.

Помните, тот мидраш, где раби Аризаль почувствовал тяжесть перед субботой: оказалось, кто-то не заплатил его работнице, как положено, и он бросился тут же просить прощения и исправлять дело.

– Я помню, – Диму продолжало трясти.

– Но ведь вы же не из таких. Только последние три года вы прожили более или менее праведно, но ведь раньше… Самое страшное, что есть люди, связанные с вами грехом, и этих людей уже нет в живых, и невозможно просить у них прощения. Невозможно ничего исправить, вы это понимаете?

– Я понимаю.

– Смысл в том, что, приняв крещение и став членом церкви, вы получаете возможность прикоснуться к таинству соборности. Грехи, совершённые вами в отношении людей, будут прощены членами церкви, каждый день поминающими праведников и грешников, живых и умерших.

Но без крещения нет и соборности. Это – таинство, и счастливы те, кто чувствуют свою смерть и имеют возможность исповедаться и причаститься в последний свой день.

Спаситель пришёл в наш мир и ради праведников, и ради грешников…

– Я понимаю, о чём вы говорите, – Дима чувствовал, что отец Андрей говорит правду, – но я должен войти в эти врата, как еврей.

Глаза отца Андрея наполнились слезами.

– Простите меня, Иегуда, я не могу убедить вас даже в очевидном, но я хочу вам помочь. Подойдите как можно ближе к стене, встаньте на колени, можете даже лечь лицом вниз.

– Я понял, отец Андрей, – Дима подошёл к стене и лёг.

Какое-то время он просто лежал, очень тихо, с закрытыми глазами, потом почувствовал, что словно окаменевает. Трудно сказать, как долго это продолжалось…

Из оцепенения его вывел голос, звавший его по имени: «Иегуда, Иегуда…»

Дима открыл глаза и увидел смутные контуры человека, которого сразу узнал: это был довольно известный в Израиле рабай, перешедший в христианство, когда Дима уже учился в «Шааревы Тшува».

Раби Залтсман стоял рядом с ним, без кипы, в синих потрёпанных джинсах и белой рубашке.

– Иегуда, у меня совсем мало времени, и если отец Андрей, афонский схимник, не сумел тебя переубедить, то я точно уже не смогу. Скажи мне просто, как ты думаешь, что с тобой происходит?

– Я очень рад вас видеть, рэбе, я думаю, что Бог испытывает меня. Я не верю в крещение и тем более в крещение мёртвых, – Дима почувствовал вдруг, что у него есть какой-то выбор.

– Я тоже, Иегуда, я тоже очень рад тебя видеть.

Слушай очень внимательно: пока ты видишь свет Габриэля, у тебя есть шанс принять господа нашего Иисуса Христа. Когда ты смотрел на свои грехи, ты уже раскаялся. Всё, что тебе нужно сделать, это сказать: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Аминь», – раби Залтсман перекрестился. – Запомнил?

– Запомнил. Ну а если я не скажу?

– Если ты не примешь Христа, то свет Габриэля угаснет. У тебя есть только сорок земных суток с момента смерти. Как быстро они пройдут в твоём мире – я не знаю, затем ты попадёшь в мир, о котором лучше не упоминать, – раби Залтсман ещё раз перекрестился. – И ещё. Ты прощён перед Богом, и смысл в молитве пропадает. В тот мир ты можешь внести только одну молитву, выбери её прямо сейчас, пока у тебя есть силы, и повторяй её неустанно. Это всё, что я могу тебе сказать.

– Зай гезунд, рэбе.

– Зай гезунд, Иегуда.

Рэбэ Залтсман растаял, и Дима увидел довольно далеко впереди себя архангела. Каким блаженством было ощущать его свет! Дима даже улыбался, повторяя много-много раз, как сказал ему рэбе Залтсман, молитву – ту самую, которую он решил взять с собой: «Шма Исраэль Адонай Элагэйну Адонай Эхад…»

Архангел тем временем всё удалялся от него, пока не превратился в маленькую светлую точку, едва различимую в кромешной синей тьме.

Как только светлая точка пропала, Дима почувствовал, что стоит на ногах, и ему холодно, он даже сказал вслух: «Мне очень холодно».

Он стоял с задранной вверх головой и смотрел в беззвёздное чёрное небо. Опустив голову и осмотревшись, он обнаружил, что находится на перекрёстке проспекта Славы и Бухарестской улицы, впереди него был пустырь, а сзади – родное питерское Купчино.

Шёл мелкий сухой снег, тупо горели редкие фонари, и, судя по тому, что к автобусной остановке у кинотеатра «Слава» медленно стекались люди, тут было раннее утро буднего дня.

Дима перешёл проспект Славы, потом – Бухарестскую, пересечённую трамвайными линиями, и встал на углу. Одет он был по-прежнему в больничную пижаму, больничные пластиковые шлёпанцы, на голове всё так же лежала брошюрка со списком его грехов.

«Мне очень холодно!» – громко сказал Дима, обращаясь непонятно к кому, но люди, довольно бодро шедшие к автобусной остановке, не обращали на него никакого внимания. «Если я действительно в Питере, то можно ехать на любом автобусе до метро, по крайней мере там тепло», – Дима двинулся к остановке.

Проходя мимо очередного столба, он заметил, что на торчащем из столба ржавом крюке висит замызганная клетчатая рубашка. Он тут же схватил её; несмотря на холод и снег, рубашка была тёплой, правда, очень пахла потом и водкой. «Сойдёт», – решил Дима и надел на себя рубашку, которая была ему велика размера на три. Сразу же стало теплее.

На остановке стояли человек двадцать и ждали автобуса. Время от времени кто-нибудь выбегал на проезжую часть и смотрел, не идёт ли автобус…

Ждали довольно долго, и народ всё прибывал, наконец, вдали показался двухсалонный жёлтый «Икарус». Люди на остановке сформировали четыре кучки напротив с шумом открывшихся дверей. «Вдохнули!» – выкрикнул кто-то громко и весело, и кучки двинулись вовнутрь. Казалось, залезть в столь плотно набитый автобус просто невозможно, но каким-то образом в него забрались практически все, включая Диму.

Несмотря на давку и дикое количество людей, в автобусе было очень тихо, иногда скрипели, шипели и лязгали внутренности самого автобуса, обрамляя траурную тишину.

Дима смотрел на людей вокруг себя, из их плотно закрытых ртов шёл пар.

Дима вдруг почувствовал, что у всех этих людей гнилые зубы, он физически ощущал их гниение. «Скрежет зубовный», – вспомнилось ему из писания…

На остановках всё как-то оживлялось, тут и там он слышал деловые голоса: «Вы на следующей выходите?», «Вы сейчас выходите?» и просто «Вы выходите?».

Народу становилось меньше, и Дима мог уже свободно стоять на круглой платформе посередине автобуса, рассматривая узоры инея на гигантской гармошке резиновых стен. Потом он умудрился даже сесть у окна, за которым всё так же было очень темно и шёл снег. «Вот так и буду ездить», – решил Дима и стал молиться:

«Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…»

На одной остановке, правда, ему захотелось сойти: через широко открытую дверь он увидел гигантскую советскую стройку, судя по виду, замёршую лет десять назад, посередине которой, на бессмысленно искорёженных бетонных плитах, спрятавшись за чугунную ванну, сидел абсолютно голый человек, в котором он узнал своего давнишнего питерского приятеля Лёшу Бармотина. Рядом с ним стоял какой-то дикого вида рыжий ретард с деформированным церебральным параличом телом и обильно текущей изо рта слюной, он наливал ему что-то в стакан из объёмистой бутыли. Вокруг прохаживалось множество жирных ворон.

– Лёха, Лёха! – заорал Дима из автобуса, но тот его не услышал.

Двери закрылись, и автобус тронулся дальше. Дима вскочил, побежал в самый конец, и ему удалось ещё раз увидеть Лёху, который уже стоял, избивая рыжего дебила ногами. Автобус завернул за угол, и Дима вернулся на прежнее место.

«Доеду до кольца, а потом, когда поедем обратно, найду Лёху», – пообещал он себе.

На следующей остановке в «Икарус» вошёл контролёр:

– Предъявите билетики, ваши билетики, пожалуйста, билетики попрошу…

Дима попал в идиотскую ситуацию, он решил просто сделать вид, что спит – закрыл глаза, прислонившись к холодному стеклу.

– Ваш билетик, молодой человек, – услышал Дима прямо перед собой.

Дима даже не шелохнулся, он отчётливо слышал мерзкое сопенье контролёра прямо над своим лицом, ему стало страшно.

«Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад, Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…» – забарабанил он про себя.

– Молодой человек, вам плохо? – контролёр стал дико трясти Димино плечо, и ему пришлось открыть глаза.

Прямо над ним нависла огромная обезьяна: маленькие чёрные глазки, чёрная шерсть, полураскрытая пасть, ярко-красная внутри, из которой так же, как и у других пассажиров, валил белый пар. Одета обезьяна была в тёмно-серое пальто, на голове криво сидела шапка.

– Ваш билетик, молодой человек!

Диме казалось, что внутренний ужас разрывает его на части. В этот момент у обезьяны, видимо, зачесалось подобие носа, и она, сняв свою лапу с Диминого плеча, конвульсивно почесалась.

– У меня карточка, – неожиданно для самого себя заявил Дима.

– Так предъявите карточку, – обезьяна почесалась ещё раз.

Дима стал копаться во всех карманах, затягивая время, и, к своему великому удивлению, нащупал в широком нагрудном кармане своей «новой» рубашки пластиковую карточку, которую и предъявил обезьяне-контролёру.

Обезьяна покрутила карточку со всех сторон, даже понюхала её, потом вернула карточку Диме и отправилась восвояси, ворча про себя, но Дима услышал: «Мудила грёбаный…»

Дима закрыл глаза и решил больше их уже не открывать: «Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…»

Через какое-то время автобус остановился, открылись все двери, и стало очень-очень тихо. Дима ждал, но ничего не происходило, и он всё же решился открыть глаза.

Автобус стоял посередине тёмного поля, и только где-то вдали мерцали огоньки приземистых новостроек. Ему стало опять очень холодно, холодно и страшно. Дима выскочил из автобуса и побежал в сторону города. Бежал он долго, но когда обернулся, то увидел, что находится всё там же, рядом с жёлтым икарусом, край неба над городом покрыла мутная грязная синева.

«И так – целую вечность…» – подумал он.

Впрочем, кое-что изменилось: Дима вдруг увидел два ярко-жёлтых огня, приближающихся к автобусу, он вперился в эти огни, и его стало трясти.

Огни оказались фарами машины, чёрного новенького «Хаммера», который шикарно притормозил прямо перед Диминым автобусом. Дима забился в самый угол задней части автобуса и понял: только теперь он и приехал в свой ад.

Из «Хаммера» выскочил сухопарый, очень смуглый парень. «Эфиопский еврей, а может, просто мулат», – подумал Дима. Бугристая голова парня, обритая наголо, аж блестела, одет он был в просторную, разукрашенную какими-то птицами и слонами гавайскую рубашку и чёрные мешковатые джинсы, свисавшие довольно низко с его узких бёдер. Дима даже увидел полоску трусов с фирменной надписью «Joker». С ним были две развесёлые девицы. Мулат подошёл к двери автобуса, снял чёрные очки и наполовину просунулся вовнутрь:

– Димон, ёпть, ты где спрятался, выходи уже, приехали…

Девицы весело заржали.

– Димон, – продолжал мулат вполне дружелюбно – ты чо, сковородок, что ль, приссал? Не боись, нет тут сковородок, всё это – ложь и пропаганда мудаков-конфессионеров, – девицы ржали где-то рядом, как заведённые.

Дима каким-то чутьём понимал, что пока он не заговорит с мулатом, он не в его власти.

– Дим, у тя серьёзные проблемы с религиозной ориентацией: патлатому уёбку с кадилом ты не поверил, еврейцу перебежчику тоже, – девицы продолжали гоготать. – Дим, ну так ведь тоже нельзя, уймись уже.

Дима старался не смотреть в сторону мулата, а смотрел прямо перед собой и вдруг увидел две пластиковые буквы, прилепленные к внутреннему стеклу кабины водителя. Это были еврейские буквы «Заин» и «Шин», нечто тёплое и знакомое исходило от них. «Заин» – значит «оружие», «Шин» – «зуб».

В Диминой душе родилась надежда.

– А я ведь тоже еврей, – продолжал мулат, всё так же дружелюбно. – Вот, посмотри, – он расстегнул свои шаровары, и из них вывалился огромный змеевидный член, который тут же ожил и стал двигаться, словно принюхиваясь к происходящему в автобусе, – вишь, обрезанный! – тут он сам засмеялся звонко и весело.

Дима продолжал смотреть на буквы и видел теперь, что они не прилеплены, а их держат чьи-то руки. «Неужели рэбэ Сафир, неужели?..»

Как только Дима произнёс про себя имя старика, тут же увидел улыбающегося своим беззубым ртом старого рэбэ.

– Дим, ты ж хотел с евреями обучаться в небесной ешиве, так у нас тут полно евреев! – мулат загоготал так, что автобус затрясло.

Раби Сафир не обращал внимания на выходки мулата, он был совершенно спокоен. Неторопливо он стал показывать Диме свои буквы, точь-в-точь так же, как неоднократно проделывал это на занятиях в «Шааревы Тшува».

Первой была – «Алеф».

Как только Дима увидел «Алеф», он почувствовал, что брошюрка, всё ещё покрывающая его голову, словно ожила.

Рэбэ показал – «Бет», и Дима понял, что, собственно, происходит. Он схватил брошюрку в руки и открыл страницу наугад – ну, конечно же, во всех словах, в которых должны были быть «Алеф» и «Бет», были пробелы.

«Когда он покажет мне все буквы, список грехов будет стёрт».

Старик показал Диме «Гимел», и пробелов стало ещё больше, теперь – «Далет»…

Мулат вдруг прекратил смеяться и внимательно посмотрел на Диму.

Из списка пропали уже «Гей» и «Вав».

– Ты чо, Дим, жидов, что ль, сюда приволок? – мулат повернулся в сторону кабины водителя и увидел рэбэ Сафира. В остервенении он тряханул автобус так, что оба, Дима и старый рэбэ, упали, и всё-таки из списка ушли все «Заин».

Он тряс автобус, но буквы продолжали уходить одна за другой.

Тогда мулат схватил одну из девиц и оторвал ей голову. Девица дико завопила, а её испуганная голова загорелась изнутри. Разгневанный мулат отошёл на шаг и метнул горящей головой в автобус, пробив в нём внушительную дыру. Автобус загорелся, и Дима стал терять из виду рэбэ Сафира; мулат тем временем молча и яростно отрывал один за одним куски обшивки автобуса, отбрасывая их в сторону. Из списка пропали все «Ламед».

– Дим, я тя этим сионистам в лапы не отдам, – услышал Дима голос успокоившегося мулата. – Держись, братан, прорвёмся, под Кандагаром было круче! – девица гоготала где-то совсем рядом.

Дима бросился к круглой платформе посередине икаруса, он уже не видел рэбэ Сафира, но чувствовал, что тот ещё здесь. То, что он увидел за стеной огня, наполнило его восторгом – перед ним стоял сам рав Аризаль в праздничном субботнем одеянии: белоснежный талес, тфилин на голове, золотые кисточки цицит.

«Рэбэ!» – воскликнул Дима и бросился под его защиту.

Мулат тоже был в автобусе.

Рав Аризаль выдвинулся вперёд, оставив за собой Диму и рэбэ Сафира, который показал Диме букву «Мэм» – вода.

Мулат бросил свой шар, но Аризаль выставил руки вперёд, уперевшись ими в невидимый экран. Огненный шар ударился в него и, как мячик, отскочил.

Когда в Диму полетел второй шар, экран Аризаля принял видимые очертания чёрной сетки еврейских букв, а Рэбэ Сафир уже показал следующую букву «Нун» – рыба, змея, затем – «Самех» и «Аин».

Мулат подошёл совсем близко к экрану, схватил его и разорвал с треском, как простынь. Аризаль отступил.

Оставалось только шесть букв, всего шесть… теперь пять… – Дима увидел букву «Фэй».

Мулат схватил Аризаля за плечи так, что тот не мог двигаться, но вдруг вскрикнул от боли: из глаз Аризаля вырвалось два лучика, а на груди у мулата проявились огненные ряды букв. Он выпустил на секунду рэбэ, и тот, высвободившись, стал переставлять горящие буквы прямо на груди вопившего мулата.

Дима увидел буквы «Цади» и «Куф», осталось всего три: теперь в списке его грехов пробелов было значительно больше, чем букв…

В этот момент мулат потерял своё человеческое обличье и превратился в гигантского демона, одним ударом повалившего Аризаля на пол. Горящие буквы на его груди пропали.

Дима успел увидеть «Рейш», прежде чем почувствовал, что демон обхватил его… Ещё секунду – и Дима растворится в нём, для спасения ему оставалось увидеть только две буквы, и он увидел их: буквы «Шет», что значит «зуб», и последнюю, «Тав» – «знак».

«Тав» и «Шет» двумя огненными гвоздями, выпущенными Аризалем, вонзились в глаза демона, и тот заревел, сжигая всё вокруг себя громоподобным рыком.

Дима почувствовал хлопок внутри себя и вырвался, как ему показалось, наружу.

Он взлетел над равниной высоко-высоко, он точно знал теперь, кто он есть и кем был всегда – светлым крылатым ангелом, которому нет уже дела до битв, каббалы и греха.

Дима увидел светящуюся точку, которая приближалась всё быстрее и быстрее, превращаясь в белый уютный комок. Он узнал свой новый дом, в котором Бог заповедал ему жить, как странно, вместо крыльев у него руки, подумал Дима и устремился туда, в свой новый дом и слился с ним воедино…

Роды были ужасными. Мученья продолжались двое суток, и Сашу предупредили, что ситуация критическая: его жена – без сознания, и нужно спасать прежде всего её. Ему дали бумаги на подпись, какое-то время он был в замешательстве, но в итоге не подписал: пусть будет, что будет.

Ребёнок родился.

Измученный доктор Турски вышел к Саше:

– Всё в порядке, мистер Рудаков, у вас родился сын. Примерно через час вы можете его увидеть. Он не дышал, когда только появился, но сейчас – всё в порядке. Слышите, как плачет? Восемь паундов три унции, богатырь! Ваша жена пришла в сознание, с ней тоже всё в порядке. Пока идите вниз, вам нужно подписать сертификат о рождении.

Саша не ответил, он прислушался – где-то там, за стенкой, раздавался жалобный писк. Его переполнила радость, он бросился вниз по лестнице и проторчал какое-то время в туалете, рыдая, потом спустился ещё этажом ниже, там, в кресле спала его старшая дочь. Он разбудил её:

– Ну что, Светик, замучилась? Зато у тебя теперь есть брат!

Света тёрла глаза и зевала, всё-таки четыре часа утра…

Вместе они пошли в кабинет регистратуры, чтобы подписать сертификат.

– Как назовёте мальчика? – спросила их вежливая девица с серьгой в носу.

– Джон, – ответил всё ещё хлюпающий Саша.

– Мидл нэйм давать будете?

Саша на секунду задумался:

– Да, запишите, мидл нэйм – Иегуда, полное имя такое: Джон Иегуда Рудаков.

– Папа, а почему Иегуда, спросила проснувшаяся Света, – мы же не евреи?

Саша не знал, как ответить:

– Красивое имя, – в итоге нашёлся он…

Света устало зевнула:

– Ага…