Читать книгу Дом из парафина - Анаит Сагоян - Страница 5

Миша постучал в дверь, и Сандрик упал головой на подушку.

Стук отца было невозможно спутать с чьим-либо еще. Сандрику одновременно захотелось и спать, и приковаться к инвалидной коляске, и вылезти через окно шестого этажа.

– Сынок, может, откроешь? – окликнула его Инга. – У меня руки мокрые.

Сандрик вдруг ясно почувствовал, что голова непривычно отяжелела: он пытался поднять ее с подушки и повторял свои попытки до боли в спине. Миша застучал настойчивее и ритмичнее, ворча себе под нос.

– Не могу… – прошептал Сандрик. Он смотрел в белый пустой потолок, в котором растворялись все мысли, как в кислоте. – Мам, открой! Не могу, – повторил он в себя.

Послышался всплеск воды, падение мокрой тяжелой тряпки на пол, и мать, с укором заглянув в зал, где Сандрик лежал на диване, вздыхая пошла к двери.

Отец не входил. Родители застыли друг против друга. Сандрик и сам не понял, как успел подняться и вот уже стоит в проеме между залом и прихожей. Инга начала первой:

– Миша, что не так? Заходи, меня дела ждут.

Миша продолжал стоять у порога как вкопанный. Его руки были прижаты к куртке, а глазами он так и поедал Ингу. И молчал.

Уже через пару секунд она все поняла, нервно махнула на мужа рукой и ушла в кухню.

– Как же ты мне надоел! Ты все равно это сделал! Все равно! Зная, что я против! – жаловалась она уже оттуда, а Миша осторожно перешагнул через порог и, не отнимая рук от груди, медленно разулся с виноватой улыбкой.

– Ну, че стоишь? – шепотом, едва скрывая волнение, начал он. – Иди сюда! – Он слегка оторвал от груди руку и неловко поманил ею к себе.

Сандрик медленно и тихо шагнул в сторону отца, вглядываясь в его полураспахнутую куртку из кожзаменителя: оттуда на него смотрели два сверкающих глаза. Отец полностью распахнул куртку и опустился на корточки. Полосатый, с серыми переливами котенок с дрожащими лапками выкатился на паркет и, шатаясь, посеменил к Сандрику, который нагнулся, осторожно взял его на руки и прижал к груди. Котенок, зацепившись когтями за шею Сандрика, испуганно запищал.

– Дай ему привыкнуть! – Мишины глаза горели. – Нужно еще подумать, чем его кормить будем.

– Так, значит, он здесь задержится?! – Инга вбежала в прихожую и, увидев котенка в Сандриковых руках, с обидой выпятила нижнюю губу. – После всех моих просьб? В квартире животным не место!

– Ингуль, угомонись! Ты даже не почувствуешь присутствия котенка. Беру его на себя, – уверил Миша жену и повесил куртку.

Утром следующего дня Инга на коленях в прихожей отмывала мочу под входной дверью и почти плакала. Сандрика она принципиально не подпускала помочь, а Миша спешно ушел на работу, перешагнув через лужу.

– Только этого мне не хватало! – с одышкой повторяла Инга и вытирала потный лоб о предплечье. – Вот все было хорошо, и для полного счастья привел кошку!

– Мам, мы научим его ходить на лоток. Он пока еще котенок.

– Который вырастет в дрянную кошку.

– Кота. Мы смотрели.

– Ой, да какая разница! Они все потом стоят у двери и воют, наружу просятся. Будет на улице заразу цеплять и домой носить. Ужас, ужас… Кошмар какой-то, – Инга нагнулась и понюхала взбухший паркет. – Фу. Мочу так просто не отмыть. Это же теперь на всю жизнь останется.

На следующий день Сандрик тыкал котенка мордой в то место, куда тот повадился мочиться, пока никто не видит. Тыкал и угрожал ему, что выбросит на улицу, если так продолжится. Котенок сопротивлялся, отворачиваясь от лужи, и истошно мяукал. Отец качал головой, курсируя из комнаты в комнату, а мать лежала без сил на диване, закрыв лицо руками.

Спустя минуту она встала и потухшими глазами уставилась в прихожую, на взбухший паркет.

– Ну что, навоспитывались? Дайте теперь все убрать, – и Инга вдруг сильно закашлялась, достала из кармана юбки платок и утерла мокрый лоб.

Инга всегда хотела второго ребенка. А Миша был против. Они много спорили по этому поводу, дело доходило до ругани. В других семьях мужчинам вообще было невдомек, что можно выбирать, сколько детей рожать. И заводить ли вообще. Детей в семьях просто «клепали», долго не задумываясь. Женщины брали все обязанности на себя, не спали ночами, нянчась с младенцами, а мужчины зарабатывали на хлеб. Но со временем что-то произошло с Мишей. Он вдруг понял, что второго ребенка просто не должно быть. «Время дурное», – любил повторять дед Сандрика, оправдывая сына.

– Это потому, что ты нас оставить собрался! Вот и не хочешь второго, – как-то заявила Инга и расплакалась.

– Дура ты! – только и нашел что ответить Миша.

В тот раз они сильно поругались, и несколько дней Инга не готовила ему, а он пропадал вечерами, не приходил вовремя домой.

– Ты думаешь, что этой твоей однокласснице Инессе тяжелее всех, потому что у нее детей нет? – заладила Инга снова уже через месяц. Миша тогда повернулся к ней спиной и стал копаться в коробке со старыми электродеталями. – Все жалеют ее, мол, бездетная, несчастная! А что ей терять? Нечего. Ну нет детей, значит, не успела ни к кому привязаться. А вон у Саркисян трое. И знаешь, кому тяжелее? Знаешь, кого одолевают кошмары по ночам?

– Саркисянам, – с ухмылкой ответил Миша через плечо. – Потому что целыми днями с тремя носятся и себя перестали уже замечать.

– Нет, – Инга снисходительно покачала головой. – Сложнее всего матерям, у которых всего один ребенок! – И она заговорила тише, а Сандрик, подглядывающий через щелочку, сильнее вжался в дверь. – Думаешь, мне не страшно от мысли, что я могу пережить своего единственного ребенка? Смотри, сколько поножовщины в школах! И знаешь, в чем разница между мной и Гаяне Саркисян? Если она потеряет одного ребенка, у нее все еще будет смысл жить дальше, ради двух других. А что останется мне? Что останется мне, Миша?

– Да ты же просто эгоистка! – Миша медленно повернулся к жене и недобро прищурился. – Только о себе и думаешь. Ты же сейчас мысленно похоронила Сандрика, ты это понимаешь?

– А что с того, что другие боятся представить такое о своих детях? Чем они лучше меня?

– Тем, что все их переживания не сосредоточены вокруг их самих. Хватит страдать о себе! Всё о себе да о себе. Опомнись! Делай и дальше для сына все, что можешь. А там как жизнь распорядится, так и будет. Задвинь себя и свое «я» подальше! Ты не одна!

Инга, как женщина изворотливая, все же забеременела от Миши. Она все рассказала ему, не затягивая с новостью. Думала, что он смирится с фактом, и все пойдет по накатанной.

С котенком же дело не ладилось и дальше. Он облюбовал еще пару новых мест, и Инга теперь гнула спину в углу за телевизором и в проеме между кроватью и шкафом в спальне. Запах мочи в спальне окончательно сломил Ингу.

Это были самые непростые месяцы для семьи. Миша чаще выпивал, а то и просто не ночевал дома. Близилась зима, не хватало денег на керосин для обогрева, днем вырубали электричество и воду, а подросший кот так и не приучился к лотку. Никто не понимал, что не так с Ингой. Она задыхалась, поднимаясь на шестой этаж, и, стуча в дверь, приваливалась к ней всем телом, жадно вбирая едва поступающий кислород. По вискам постоянно струился пот, конечности ослабевали. Она все чаще ложилась в кровать днем, потому что ночного сна ей просто не хватало. И этот сухой, непрерывный, раздирающий материнскую гортань и отцовские нервы кашель…

В итоге врачи диагностировали у нее астму. Инга повсюду ходила с карманным ингалятором. Когда она забывала его дома, ее одолевали приступы паники, и волны удушья становились еще сильнее.

Цвет ее лица поблек, она утратила молодость кожи и веру в хорошее. Беременность, протекающая на фоне болезни, давала все больше сбоев, пока однажды Инга не подняла тревогу: ребенок перестал толкать ее в живот. Все внутри нее затихло. Она чаще пропадала в ванной и однажды вышла оттуда с кровавыми тряпками и полными слез глазами. А потом Миша отвез ее в больницу, и оттуда она вернулась домой совершенно подавленная. Миша в прихожей глянул на Сандрика виноватыми глазами и ушел на балкон курить. Он не возвращался оттуда час.

– Я присмотрю за тобой, мам, – начал неуверенно Сандрик, хоть и не знал, что делают в таких случаях.

Инга посмотрела на сына потерянным, совершенно опустошенным взглядом и улыбнулась какой-то затравленной улыбкой. Сандрику хотелось быть хорошим сыном: единственным, потому что Инга больше не могла иметь детей. Так и открылась она ребенку, зная, что он один готов ей посочувствовать.

– Не бойся, мам, ты не переживешь меня, – не нашел более утешительных слов Сандрик, но, сказав их, понял, как они ему не нравятся.

– Ах, оставь… Ну что за разговоры! – Ингу снова одолел сильный кашель, началась одышка.

– Я сейчас принесу таблетки от астмы. Они остались в кухне, – Сандрик уже бежал за ними, как вдруг Инга остановила его тихим и безразличным тоном:

– Выбрось их в мусорное ведро. Все упаковки. А ингалятор принеси.

– Что значит «выбрось»? – не понял Сандрик.

– Говорит мать «выбрось», значит, выбрось, – тем же тоном добавил с балкона Миша.

Сандрик не знал, что делать.

Постучали в дверь. На пороге стоял Мишин дальний знакомый. Они обменялись парой незначительных фраз, потом Миша поймал кота, который тут же истошно завопил, чуя неладное. Кота он передал в руки своему знакомому. Тот что-то коротко сказал о своих дочерях и уже через минуту спешно спускался по лестнице.

Сандрик стоял в прихожей, не в силах собрать слова в вопрос. Миша молча прошел мимо, сел на диван и уставился в телевизор. Сандрик успел привязаться к злополучному полосатому коту, привык его кормить, наказывать, тыкая носом в лужу.

– Подними челюсть и принеси маме ингалятор. Видишь ведь, задыхается! – сухо бросил Миша.

Сандрик машинально отправился в кухню и вернулся с ингалятором.

– А что, лекарства просроченные?… – неуверенно предположил он.

Инга присела на кровать, запрокинула голову, сделала глубокий вдох и одновременно сильно нажала на дно баллончика, обхватив его губами.

– Нет, – ответила она уже после. – Просто эти лекарства от астмы. А вчера врачи сказали, что нет у меня никакой астмы. У меня теперь ни ребенка, ни астмы.

– Тогда что это? – спросил с опаской Сандрик.

– Скоро закончатся ваши бессонные от моих приступов кашля ночи. Нужно только дом проветрить и хорошо отмыть. Уже встаю, хватит лежать. – Инга говорила обнадеживающие вещи, но голос ее звучал глухо и безжизненно.

Всю неделю она тщательно отмывала квартиру, и с каждым днем ей действительно становилось лучше. Болезнь отступила, ингалятор она тоже выбросила. К ней вернулись цвет лица, энергия и сила. Она походила на мертвеца, в которого влили кровь, и та отчего-то потекла по венам с пущей скоростью.

Миша стал реже выходить на работу, чаще засиживался на диване у экрана. Почти все время молчал. Сандрику хотелось кого-то обнять, но родители казались неприступными, монолитными скалами. Кота забрали. «Ну и хорошо!» – думал Сандрик, вспоминая о матери. И все же скучал по нему.

Миша кота тоже любил. Тот подползал к нему и терся боком о его ноги. Он даже к Инге приходил – и оставлял на ней немало своей шерсти. Она панически стряхивала ее, заходясь кашлем и хватаясь за ингалятор.

Миша был уверен, что Инга делает это нарочно громко и жалобно. Он же демонстративно закрывал уши своими огромными ладонями, чтобы ее не слышать. Даже Сандрик стал невольно жмурить глаза во время маминых приступов, потому что нервная система уже не выдерживала. А кот мстил. За непонимание, за нелюбовь, повисшую, как облако, под потолком. Мутное облако, которое люди выдыхали в свои комнаты.

В один из дней новой семейной жизни без кота Миша сидел на диване в зале как-то совсем иначе, чем обычно: держал осанку и все время молчал, с каменным лицом провожая пестрый видеоряд на экране. Инга готовила в кухне, выздоровевшая, воспрявшая, окаменевшая. А Сандрик сидел в спальне и листал очередной одолженный у Вовчика каталог с игровыми приставками, вид которых кружил голову.

«Папа купит мне вот эту приставку!» – заладил повторять Вовчик, пока отец не привез ему из Турции ту самую приставку. Ребята на районе не особо любили Вовчика, потому что он обладал игровой приставкой, мечтой любого мальчишки, а родители запрещали ему звать на игры «всякую шпану со двора». Вовчик жаждал признания, но получал только угрозы от хулиганов. Однажды он перестал ловить мячи в воротах: вдруг необъяснимо быстро разучился играть. Первую неделю ребята думали, что он не в форме. На вторую неделю они перестали брать его вратарем в игру. А играли они обычно против той самой «шпаны со двора»: те приходили на поле с ножами и стеклянными бутылками, которые могли в любой момент, если случится необходимость, превратиться в «розочки».

– Что не так, Вовчик? – взъелась на него команда, устав проигрывать.

– Если поймаешь, выебем! – обещала шпана из команды постоянных соперников.

Сандрик вспомнил, как услышал эту угрозу на одной из игр, когда Вовчик по тайному принуждению соперников вернулся в игру. И еще вспомнил его испуганные глаза: взгляд мальчика, у которого самая современная приставка, но страх, который чуют хулиганы.

В Сандрике росла ярость: игра в тот день не заладилась с самого начала. Вместо того чтобы следить за мячом, он сбивал с ног соперников, а потом наступал на лежачих или на бегу пинал их. Поднялась высокая желтая пыль, из которой, внезапно появляясь на пути, Сандрик выскакивал и сносил противника. Хотелось крови, спекающейся на горячем песке. Хотелось показать Вовчику, как справляться со своими страхами. В итоге на Сандрика, а заодно и на всю команду, ополчилась команда соперников. Их окружили со всех сторон рослые старшеклассники и, дико сопя, накинулись с битыми бутылками. Ребята не отделались бы легкими порезами, не выгляни из окон близстоящих панелек соседи. Отец Вовчика прокричал со своего этажа:

– Сука, сына не трогай! – И, напоказ размахивая беспроводным домашним телефоном, добавил: – Звоню в милицию! Подонки!

И подонки сразу рассосались по углам, незаметно выбираясь из квартала окольными путями.

– А ты – домой! – скомандовал Вовчику отец.

– Получи напоследок! – тихо процедил сквозь зубы Сандрик и съездил Вовчику по челюсти.

Ярости в нем не убавлялось, и он едва себя сдержал, чтобы не продолжить бить друга, упавшего на землю и на миг оторопевшего. Вовчик держался обеими руками за подбородок, ребята непонимающе уставились на Сандрика. Тот вытер рукой рассеченную бровь, стряхнул кисть, и кровь брызнула на желтый песок…

– … Соб-баки! – бросил Миша в экран телевизора, где крупным планом проступали сальные поры очередного чиновника, и осанка его стала еще прямее. Как будто он сейчас встанет, вот только досмотрит новостной эфир.

Голос отца вернул Сандрика в спальню. Под ним скрипел старый деревянный стул, в запотевших руках пошли волной тонкие страницы каталога. Он хотел и не решался что-нибудь сказать отцу. С каждым новым днем ему все чаще казалось, что между ними все же возможен мир. Что дело в нем самом, в Сандрике. Он тогда набирался смелости, пытался сосредоточиться на этом ощущении, но смелость постоянно куда-то утекала, как керосин из ржавой, разъеденной до дыр канистры. И в этот момент нужно было, насколько возможно, усилить напор, чтобы утекало всегда меньше, чем прибывало, а потом поймать этот временной зазор, пока канистра полна, и действовать, идти напролом, ни о чем не думая. Как в тот день, когда их били на футбольном поле: в баке Сандрика было тогда столько керосина, что жидкость пробилась через все ржавые дыры и выплеснулась из горловины.

Сандрик смотрел из спальни на отца, и сердце колотилось как перед прыжком. Глотая воздух, словно через забитый фильтр в гортани, он сжал страницы каталога, выгибая и сминая его, и ржавые пробоины в его животе стали нещадно пропускать керосин. Больше напора, больше! Сейчас он спросит отца о каком-нибудь фильме. Миша любил обсуждать фильмы. В эти моменты он чувствовал себя непризнанным сценаристом или режиссером. Или просто – непризнанным.

– На Западе меня оторвали бы с руками и ногами! – уверял он, когда они с Сержем, мужем Ингиной сестры, обсуждали какую-нибудь сцену из кино. – Нет, ты посмотри: дешевая игра. Постгорбачевское кино – ну ни в какие ворота! Пусть берут пример с Голливуда.

– Ты что, в кинокритики туда, в Голливуд, подался бы? – любил иронизировать Серж.

– Да нет, не обязательно.

– Но кто-то конкретный должен ведь тебя с руками и ногами рвать?

– Да я хоть в кинокритики, хоть в политические советники сгодился бы. Эх, Серж, это здесь не ценят людей… – Тут Миша обычно небрежно махал рукой и уходил в другую комнату, чтобы тем самым закончить спор и остаться победителем.

И вот Сандрик сидит: его осанка стала прямой, как у отца. Они будто на пару готовятся к чему-то очень важному, судьбоносному. И Сандрик поймал себя на мысли о том, как они сейчас похожи: спина, плечи, руки. Словно он вглядывается через проем двери в зеркало. Сандрик только открыл было рот, набрал воздуха для слов, как сердце его забарабанило, отбивая ритм в голове. Он опустил голову, а под ногами шел рябью багровый песок.

В этот момент его живот треснул, и оттуда бесконтрольно полилось мутное горючее. Миша рванул с места, одним решительным движением расправил мятые свои спортивки и ушел в прихожую. Не прошло и десяти секунд, как за ним навсегда захлопнулась входная дверь и послышались Мишины спешные шаги вниз по лестнице.