Читать книгу Дом из парафина - Анаит Сагоян - Страница 8

Глаза привыкают к темноте, если дать им время. Просто уткнись и жди: черная гуща станет медленно отступать, задвигаясь в углы, вползая в щели. По крайней мере, тебе кажется, что ты берешь над ней верх. А посмотри опять на свет: ты слепнешь, ты выцветаешь. Тлеешь от краев к самому центру. Ты теперь – темнота.

Сандрик скатывался по перилам аварийной лестницы до первого этажа школы. Так проще: на ступенях могло укачать, и потом хоть блюй в пролет. А качало, как на лодке, даже от самого легкого шага. Это еще ладно. После шестибалльного землетрясения и не такое бывает. Вот девятиэтажка по соседству накренилась: Сандрик не ходил туда к однокласснику Вовчику с тех пор, как у того на Сандриковых глазах выпал из рук теннисный мячик и поскакал из кухни по длинному коридору, набирая скорость, а потом завернул в зал и там ткнулся в закрытую дверь спальни. Мать Вовчика отворила дверь изнутри, подумав, что кто-то стучит, а мячик коварно нырнул в прощелину, споткнулся на скорости о косую ножку тумбочки и вылетел в открытое окно.

Это ладно еще. Родители Вовчика накануне закатили грандиозный ремонт, накупили мебели из-за границы, и всю эту роскошь дружно теперь кренило к открытому окну спальни. Крен переиначил все перпендикуляры внутри здания. А жизнь проходила по большей части внутри, по кухням, – такая себе местами креновая жизнь. Короче, бухать в этом доме было категорически нельзя – принял, встал из-за стола, и тебя моментально понесло к окну.

Это ладно еще. Как-то раз Сандрик встретил Вовкиного отца в очереди в пекарню. Так тот, накренившийся, совсем как в своей квартире, склонился к впередистоящей женщине и вперил в нее пустой стеклянный взгляд. Та, себе на уме, даже подумала, что Вовкин отец намекает ей придвинуться в ответ: мало ли что он хочет ей нашептать, а она, возможно, как раз одинока. Вот и приблизилась, ушко аккуратно подставила, а Вовкин отец от неожиданности как отпрянет резко! Но уклона не меняет. Она хмыкнула оскорбленно. Оттолкнула его. Он – гордый и злой – вышел из очереди, повернулся и пошел прочь, отклонившись всем телом назад, будто на скате. Ну, как привык.

Сандрик спрыгнул с перил. В коридор первого этажа школы попадало меньше всего дневного света. К подошвам липли серые мокрые опилки, насыпанные поверх паркета, пахло керосином и плесенью, но в нос изредка пробивался запах свежей краски из кабинета директора. В самом конце жутко маячило перекрытое кривыми досками восточное крыло школы, где при шестибалльной тряске провалилась лестница четвертого этажа, пробила собой лестницу третьего, и дружно они сорвали наполовину лестницу второго. Первый этаж держался. В мутном, вязком ожидании.

Выйдя с платного дополнительного занятия по физике, Сандрик размеренно шагал по пустому коридору. Все уже давно разбрелись по домам, а ему нужна была четверка в году. Так раньше считала мама. Можно было, конечно, сразу купить эту четверку, но физичка была женщиной интеллигентной, хороших манер: оценку нужно было «отмыть» получением дополнительных знаний, которыми учителя не делились на основных занятиях. Ведь запасом знаний не разбрасываются там, где в одном ряду сидят будущие безработные инженеры тбилисских нулевых и уже вполне состоявшиеся торчки девяностых.

– Ноги убери!

Сандрик прищурился, стараясь через стекло разглядеть ребят в школьном дворе. Заляпанное окно мешало узнать их сразу. Те суетились: то забегали за угол, то снова появлялись, будто на шухере.

– Так, ноги убрал!

– Что?… А да, – опомнился Сандрик и учтиво отошел.

Уборщица баба Таня крутыми рывками замазала освободившееся пространство пола мокрой вонючей тряпкой мутно-оранжевого цвета, сильно напомнившей Сандрику кофту, в которой старуха проходила весь прошлый год. И позапрошлый.

– Что встал, господи? Иди вон!

– Да я так. Чем мешаю-то?

Старуха молчит, упорно трет прогнивший паркет.

– Почему вы меня так не любите? – не унимается Сандрик. – Нет, ну правда? Сбивает с ног вас Омарик, а не любите вы меня.

– А что мне тебя любить? Внук ты мне, что ли?

– Можно подумать, Омарик вам внук!

Уборщица уставилась на Сандрика с диким блеском в глазах и засопела.

– А ты меня что, не толкаешь, только чтобы я тебя больше любила? Или, может, чтобы от Омарика отличаться?

– Я не толкаюсь, потому что не хочу, – едва нашел что ответить Сандрик и потупил взгляд.

– Ну вот иди отсюда и дальше не хоти… хотей. А благодарности моей не требуй. Двигайся давай! Развелись тут самовыдвиженцы на доску почета!

Это уж слишком! Сандрик вскипел и грубо толкнул ногой ведро грязной воды. Оно звонко упало набок, и по паркету потекла чернота с мерзкими сгустками, собранными со всего этажа. Баба Таня беззвучно склонилась над ведром, подняла его и стала упорно собирать огромную лужу. Сандрик стоял и ждал: гнева ли ее, проклятий. Голыми руками старуха выжимала муть обратно в ведро и снова принималась тереть. И молчала. Сандрик хотел подойти, помочь. Еще немного, и он бы отнял тряпку. Знак бы, сигнал… Он в едином порыве сдвинул перекинутую через плечо сумку, мешающую нагибаться, засучил рукава, подвернул брюки, чтобы не промочить их во время работы, и, так и не набравшись духу на то, к чему последовательно готовился, рванул к выходу из школы.

Обойдя здание снаружи, он, едва не плача, завернул во внутренний школьный двор. На коже выступили красные пятна, по спине тек холодный пот. Сердце билось так сильно, что это вызвало тошноту. Сандрик упивался моментом чистого, девственного зла, настолько прекрасного, что накрывало с головой. Настолько, как ему казалось, зрелого, что хотелось сейчас же бежать к самой гордой и неприступной однокласснице и жадно всосаться в ее губы. Виски пульсировали, уши горели. В животе будто выросли горы, а потом их растрясло, и случился камнепад. Упоение росло, поднимая планку, и новые горизонты давались юному открывателю непросто: в глазах то и дело мерк свет и наступала никем ранее не описанная темнота. Хотелось в нее опрокинуться и ждать: сейчас проявятся невидимые прежде возможности.

Сандрик набрал разбег и помчался на голоса в заросшем углу школьного двора.

Вовчика беспощадно били. Он безучастно валялся на земле и не сопротивлялся. Даже голову не прикрыл. Почему-то заливался смехом.

Шайка Омарика была известна на весь район, не то что на всю школу. Их любимым занятием было решать вопросы чести. Все обычно начиналось так: у тебя вымогают деньги, и ты их должен обязательно отдать. Если они у тебя есть – лучше просто отдать. Самое неверное решение – врать, что их нет, потому что после убедительной просьбы следовало унизительное повеление подпрыгнуть на месте. Не прыгнуть нельзя было тоже. С тобой говорили спокойно, но ты знал, чего ждать, если ослушаешься. Поэтому прыгать нужно было только будучи «чистым»: не зазвенят монетки – идешь себе дальше. Зазвенят – и тебя за вранье «оттаскают» в несколько приемов. В итоге ты лишаешься и денег, и уважения. Да потому что ты просто жалкий врун!

Но сейчас все зашло слишком далеко. Сандрик вырвал Омарика из шайки и вмазал ему кулаком в лицо. Повалил на землю, закатил ногами в бока. Двое других оставили Вовчика и принялись за Сандрика. Снова упоение, снова накрывает с головой. Камнепад!

– Суки! Пиздить вас надо! Оставьте Вовчика! Больно, тварь? На, получай еще! Жри! Вовчик, ты чего, вставай! Я один тут долго не продержусь!

Вовчик приподнялся и, вцепившись в сумку на плече Сандрика, дергал ее и тянул на себя. Замок у сумки щелкнул. А потом Вовчик резко отпрянул. Снова упал. Омарик, следивший за каждым движением Вовчика, разинул рот и хотел было злобно расхохотаться, но после очередного удара схватился за бок и скорчился от боли.

Двое побитых братков Омарика тоже теперь лежали на земле, схватившись за головы. Сандрик держал одного за волосы и, стиснув до скрежета зубы, съездил окровавленным, сжатым до дрожи кулаком ему по носу: до звона в ушах хотелось ломать кости, давить хрящевые ткани. Тем временем привстал, покачиваясь, Омарик, и Сандрик пошел на него. Хотел было замахнуться, как тот неожиданно выставил вперед руку с ножом. Во двор забежала остальная Омарикова шайка. Через них было не прорваться домой. Сандрик немедля развернулся, одним рывком поднял Вовчика за воротник, и они понеслись в другом направлении, перелезли через изгородь. Впереди были только горы и старое заросшее кладбище.

– Бегите, дружки! – кричала вслед школьная шайка. – Поосторожнее там с волками, суки! Мы вас ждем внизу! И ночью не уйдем, так и знайте!

* * *

– Папа меня убьет, черт, он меня убьет! – завывал Вовчик.

– Что это было с тобой, чувак?

– Я это… Да они долго, блять, били! Мне было уже все равно. Пусть, думаю, бьют, твари, – Вовчик засуетился, поднимаясь в гору. Споткнулся, пробурчал что-то себе под нос. А потом снова заладил: – Точно убьет отец!

– Да не ссы ты! Переждем и вернемся. Че, думаешь, они и вправду там ждать будут? Делать им нечего!

– Им не впервой околачиваться ночами.

– Вот поднимемся еще выше, и весь район как на ладони будет. Мы их выследим. Как уйдут, спустимся.

– А если не уйдут? – Вовчик оглянулся и различил в сумерках внизу Омарика, который немедленно поднял вверх средний палец.

– Да не оглядывайся ты, придурок! Идем дальше!

– Тебе-то легко вот так, дома никто не ждет. Пускаешь только пыль в глаза, что с дедом живешь. А он у тебя всего лишь прописан.

Сандрик резко обернулся, схватил обеими руками Вовчика за куртку и засопел.

– Я тебя выручал, тупица! Я бы уже давно дома был! Один, не один, ждут, не ждут: я был бы дома! – сказал он и гневно толкнул Вовчика вперед. – Идем. Вон там холм, за ним скроемся и проследим.

За холмом развернулась небольшая равнина. Там паслись коровы, неподалеку мирно лежала собака и пастух грыз семечки, сидя рядом с ней на большом валуне. Сандрик подумал было все рассказать и просить о помощи, но в мышцах рук и ног снова забурлила кровь: хотелось быть сильным до конца. Сильным одиночкой.

Холодало, легкие куртки уже не спасали. Солнце давно скрылось за горой, и ровный умирающий свет накрыл равнину. Вовчик ткнул локтем Сандрика:

– Слушай, давай спросим о волках.

– А что спрашивать?

– Ну, спросим, часто ли он видел их здесь?

– Иди, Вовчик, спроси. Мне как-то пофиг. Объявятся волки, голыми руками придушу. Выхода все равно нет.

Вовчик нетвердым шагом добрался до пастуха. Сандрик последовал за ним. Хорошо, думал «сильный одиночка» в глубине души, что хотя бы кто-то здесь есть. Не так жутко.

– Извините… ээм, – Вовчик почесал затылок, а пастух, смуглый худощавый мужчина средних лет, медленно повернул голову и равнодушно уставился на него. – Мы тут с другом поход устроили. А волки здесь часто бывают?

– Да, бывают, – безучастно ответил мужчина и снова защелкал семечками.

– Та-ак… – Вовчик старался не потерять и без того вялого темпа общения. Постоял, подумал. Подбирая слова, поднял руку, взглянул на часы. – А не подскажете, во сколько здесь выходят волки?

Пастух снова равнодушно уставился на Вовчика и Сандрика, потом на свои часы, потом опустил руку и молча осмотрелся по сторонам.

– Что ты несешь, Вов? – шепнул Сандрик. – Что за на хер «во сколько»?! На работу, что ли? Добрый вечер! – обратился Сандрик к пастуху, налаживая беседу.

Оказалось, что того зовут Кхличбе, а его собаку – Соломон. Пару минут спустя Сандрик случайно оговорился, назвав пастуха Соломоном. Тот оскорбился, окинул Сандрика презрительным взглядом и, не прощаясь, ушел, увел стадо далеко за холмы. Ребята снова остались одни. Тем временем почти стемнело.

– Вот думаю, спуститься сейчас и пойти под ножи или все же переждать? – Сандрик с холма следил за шайкой. Те даже с места не сдвинулись.

– Папа хочет пристроить меня в немецкую школу после девятого.

– Пристроить?

– Ну да. По-другому туда не попасть. Там только дети «шишек» учатся.

– Молодец твой папа. А ты-то сам хочешь?

Вовчик не сразу ответил, а Сандрик надеялся услышать, что Вовчик просто не может ослушаться, что Вовчик сам не желает по окончании учебного года покидать родные стены аварийной школы или скажет еще какую-нибудь убедительную ерунду в оправдание своего перехода в новую школу.

– Я-то хочу. Да вот справлюсь ли? Там занятия. Нужно впахивать. Как ты думаешь, я потяну?

Сандрик тоскливо улыбнулся.

– Конечно, потянешь! Ты умница. Только навещай иногда. На физкультуру приходи, что ли.

– Что?… А, да. Хотя нет, во время занятий не получится. Ну, во дворе видеться будем.

– Странный ты, Вовчик. Сам не свой.

– Почему это?

– Да так, – Сандрик укутался глубже в куртку, оперся спиной о врытый в землю валун и закрыл глаза.

* * *

– Эй, вставай. Слышишь? Поднимайся, парень… Окоченел он, что ли?

Сандрик медленно открыл глаза, но едва мог сфокусироваться. Была глубокая ночь. Послышалось сразу несколько взрослых голосов. Вскоре Сандрик узнал отца Вовчика. Тот обнимал самого Вовчика, потирающего спросонья голову. Отец утешал его, злобно озирался на Сандрика, которого тряс районный милиционер, часто захаживавший в школу. Имени его никто не помнил, а прозвали его просто: Ментол. «Шухер, Ментол!» Или: «Ментол снова торчит в директорской». Или: «Переждем в туалете, пока Ментол не свалит».

– Проснулся? Ну так вставай! В отделение идем.

– Какое отделение? Мы с Вовчиком ничего не сделали. Нас вообще-то пытались зарезать! Вон, вон они! – Сандрик указал пальцем на Омарика, который чудным образом стоял неподалеку, изображая испуг.

– Верю я тебе лишь наполовину. Вовчик, бедняга, по глупости своей и наивности в беде оказался. Не в той компании. Проблема в тебе, сынок. Идем! Мне твой одноклассник Омарик обо всем уже доложил.

– Никуда я не пойду!

– Вот пусть тогда волки и жрут тебя здесь! – вспылил Ментол и с омерзением добавил: – Вставай!

– Вовчик, о чем они вообще? Что произошло, пока я спал?! – недоумевал Сандрик.

И тут Вовчик расплакался.

– Он сказал, что волков покажет! Говорил, «не бойся»! – выдавил он, всхлипывая.

– Что-о?! – взревел Сандрик и дернулся с места. Вовчик неумолимо врал, но плакал большими, настоящими слезами.

– Спокойно, парень! – Ментол поднял Сандрика за воротник, заломил ему руки за спину и нацепил наручники. Покопавшись в его сумке, он вытащил за поршень использованный шприц с влажными разводами внутри и демонстративно поднял вверх, как трофей.

– Ты посмотри-ка на это! – возликовал Омарик и оглянулся на Вовчика.

– Все за мной вниз! Смотрим по сторонам! – коротко заключил Ментол.

* * *

В отделении глубокой ночью было тихо и безлюдно. По крайней мере, в коридорах. В камерах постукивали, харкали и вяло ныли.

У Омарика, Сандрика и Вовчика поочередно снимали отпечатки. В пакете на столе лежал тот самый шприц. Отец ждал Вовчика снаружи.

– А отпечатки зачем? – испугался Вовчик.

– Для протокола, идиот! Обязательная процедура. Скажи еще спасибо, что так отделался. А дружка твоего сразу в колонию отправим. – Ментол вдавил палец Вовчика в чернила.

– А может, пока с уликами разберетесь, прежде чем Сандрика сажать? – осторожно поинтересовался Вовчик и покосился на Ментола, стараясь прощупать ход его дальнейших мыслей на этот счет.

– А что с ними разбираться-то? Есть шприц, есть мера наказания. Что делу висеть, а? И так висяков по горло уже, – небрежно бросил Ментол.

Сандрика отправили в отдельную камеру, остальных отпустили. В камере Сандрик проспал до вечера. Разбудил его скрип отворяемого замка.

– Выходи, есть разговор! – на лице Ментола было сложно что-либо прочитать.

Сандрик встал и последовал за ним в кабинет. Там он сел на жесткий холодный стул, а Ментол грузно развалился в своем рабочем кресле.

– Я вот все же решил снять отпечатки со шприца, знаешь? Хотя зачем, казалось бы? Все улики налицо, – начал он и замолк, уставившись на белую стену. Немного погодя продолжил: – Чего один-то живешь?

– Не один, – буркнул Сандрик. – С дедом.

– А соседи уверяют, один. Отец бросил вас с матерью. Мать померла. За дедом смотрит родственник. Да и в шкафах только твоя одежда, ну и матери покойной. Сам проверил. Короче, тут дело такое… Отпечатки-то на шприце – не твои.

– Оно и понятно, – безучастно заметил Сандрик. – Мне его Омарик подбросил.

– Во время драки, значит?

– Откуда вы знаете про драку?

– Утром уборщица из вашей школы приходила в отделение. Видела, говорит, из окна, как ты бежал в школьный двор друга своего, Вовчика, выручать.

У Сандрика на душе заскребли кошки. Навалилась щемящая тоска.

– А чего она приходила? Вызвали, что ли? – спросил он.

– Да нет, сама пришла. Говорит, Омарик домой вернулся под утро, и спрашивала, всех ли отпустили или только его.

– Как домой? К ней домой?

– К себе, дурак! Баба Таня опекает его с тех пор, как родителей пацана убили. Тоже, кстати, за наркотики. Родня отняла квартиру. Мальчик практически на улице остался.

– Бабушка, значит, она ему?

– Нет, соседкой просто была. К себе забрала, опекунство оформила. Так вот, на чем это я остановился?… – Ментол подался вперед и сцепил пальцы на рабочем столе. – Отпечатки-то не твои. Подбросили, получается.

– Теперь Омарика посадят?

– Омарика?… Нет пока. Но тебя отпустим. – Ментол не сводил с Сандрика глаз.

– А че это вы добрый такой, дядя? Вам же таких, как я, ловить и ловить – милое дело!

Ментол снова откинулся в кресле и залился смехом.

– А что с тебя взять? Вот с шайки Омарика соберешь дай бог. И с дружка твоего тоже. В колонию забирать не будем, но сдерем три шкуры. А ты иди-иди, покуда я добр!

– Но с Вовчика зачем сдирать? За глупое, наивное вранье про волков? Он же просто испугался. Оставьте его, слышите!

Нарочитое молчание. Ментол потянулся в кресле и, ухмыляясь, покачал головой.

– Я бы оставил, да вот только… Вот хорошо ведь, что взял я отпечатки у пацана. Эти богатенькие, они как «киндер-сюрпризы», – сладко шепнул Ментол, склонившись к Сандрику. – Откроешь, а там – негаданный подарок.

– Нет! Врете! – Сандрик замотал головой, заерзал на стуле. – Но его били! – ухватился он за последнюю ниточку, которая тоже рвалась от натяжения.

– Мало ли что они там не поделили, наширявшись? Мальчик, опомнись! Тебя кинули! Свои же кинули.

Сандрик молча опустил голову. Губы дрожали. Ладони обмякли.

– Иди, иди уже! Но знай, я тебя все равно запомнил. Свободен! – жестко завершил Ментол.

Сандрик встал и разбитый поплелся к двери.

– Значит, Вовчика все-таки сажать будете? – спросил Сандрик, обернувшись уже у самой двери.

– Сейчас? Нет. Сейчас сдерем бабла, семья небедная. А посадить всегда успеем. Таких, как Вовчик, можно подловить в любой момент. Еще не раз послужит.

– Каких «таких»? – не понял Сандрик.

– Начинающих, – с ухмылкой ответил Ментол и подмигнул на прощание.

* * *

Выйдя от Ментола, Сандрик наткнулся на отца.

– Чего пришел? – негодующе спросил он, едва завидев Мишу у порога.

– Тебя забрать пришел.

– Я звал Сержа.

– Он с ребенком. А ты, если не желаешь меня видеть, лучше не попадай в такие ситуации. Или хотя бы не попадайся.

– Легко сказать.

– Я в этой же школе учился. Опозорил меня перед старыми учителями! Чего ты вообще полез спасать неблагодарных? – возмутился Миша, нагнувшись над Сандриком, который без сил свалился на жесткий стул в коридоре. – Это их личные разборки! Не поладили сегодня – поладят завтра.

Обычно на вопросы отца: «Почему?», «Ради какой цели?» – Сандрик всегда отвечал: «Просто». Это Мишу всегда злило. И Сандрика тоже. И теперь Миша снова ждал этого короткого, раздражающего ответа.

– Ну? Чего совался? Я уважаемый человек, между прочим. А ты, мать твою, загремел сюда!

– Следи за словами, слышишь! – Сандрик вскочил со стула. – Грузчик с высшим образованием!

– Так, собирайся давай! Меня дома ждут. Вот твоя сумка. Вот ключи, – последовал холодный, немного надрывный ответ Миши.

– За поворотом разойдемся, – поставил условие Сандрик.

– Не вопрос. Походишь, поразмыслишь.

«Вот так всегда», – подумал Сандрик и не затеял нового спора.

Вдвоем они вышли из отделения милиции и побрели до первого поворота. Холодный вечерний воздух покалывал лица, пробирался под воротники, мерзко скользил по спинам. Поблизости двое парней расклеивали агитационные плакаты одной из политических партий: в несколько рядов уместили штук двадцать одинаковых листовок на гнилой стене заброшенной лачуги. Косые электрические столбы вдоль автострады, что расположилась неподалеку, поддерживали друг друга одним лишь натяжением проводов между собой: сколько, казалось бы, проявления воли и взаимовыручки! Сбоку моргала кривая вывеска кафе, носившего гордое название «Парадиз». Впрочем, таких названий попадалось на один квартал по два или три. Был еще, помнится, где-то в подвальном помещении публичный дом «Престиж» с полуокном из-под земли. Обычно над всеми этими зданиями нависали деревья со вздутыми, как тугие паруса, целлофановыми пакетами на ветках.

Миша и Сандрик дошагали до поворота и неловко остановились.

– Между прочим, у тебя есть теперь сестра. А ты даже не поинтересуешься о ней.

Сандрик молчит, уставившись в серый туман позади отца.

– Даже не спросишь, как ее зовут?

– А я должен? – следует невозмутимый вопрос.

Миша сердито качает головой.

– Ну а как ты думаешь? Можешь прийти, навестить ее. Дорогу знаешь.

– Понимаешь, Миша…

– Отец.

– Да. Так вот, Миша, понимаешь, эти твои мосты – они вот зачем тебе: затем, что не на кого, видимо, сваливать все свои неудачи. Женушка новая твоя, небось, прыткая, спуску не дает. А нужно, чтобы рядом был козел отпущения.

– Ах ты сволоченок, снова привязался к моей жене!.. – И они сцепились. Миша со всей силы прижал сына к ближайшей стене.

– Давай! – орет Сандрик. – Поднял руку и вмазал!

– Как ты вообще с отцом разговариваешь?!

– Поднял руку и вмазал! – глотая слезы, завопил Сандрик. Утробный и необычно низкий голос исходил с самой глубины горла, вызывая спазмы. – Я жду! Никуда не ухожу!

– Да что это я? – вдруг спохватился Миша, отпустил руки и растерянно оглянулся по сторонам. – Ты перенервничал сегодня, иди домой, слышишь? Все, иди! – И коротко указал пальцем прочь. – А тогда мы все здорово налажали.

– Да. И поэтому ты просто сорвался с дивана и трусливо смотал! – Сандрик помешкал, расправляя свою смятую куртку, но вскоре стал уверенным шагом уходить. Пройдя метров сто, он вдруг встал как вкопанный и нервно подтянул ремешок сумки. Оглянулся на отца: в темноте было не понять, там он или уже нет. Хотелось кричать в черную, вязкую гущу пустоты.

* * *

Вернувшись домой, Сандрик устало разулся и стал разгружать вещи. Всю дорогу по пути назад сумка казалась тяжелее, чем вчера. Под спортивной сменкой лежал небольшой мешочек. Вытащив его на свет, Сандрик пренебрежительно хмыкнул: это была картошка. Еще он достал по пачке сахара и макарон. А уже под ними оказался совсем маленький сверток: в нем звенели монетки. Раскрыв сверток, Сандрик обнаружил и пару мятых купюр, которых хватило бы на месяц или даже на два месяца пропитания – это смотря как растянуть. Разгневанный Сандрик в первую очередь принялся за продукты: он вышел в подъезд, спустился во двор, сделал несколько шагов и, размахнувшись со всей силы, закинул продукты на мусорную горку, которая в ночи выглядела как сторожевая башня. Просто, чтобы не расширять территорию мусорной горки, люди увеличивали горку в высоту: замахивались от души полными целлофанами. Дети даже устраивали соревнования по метанию мусорных пакетов.

Поднявшись домой, Сандрик принялся за сверток с деньгами. Взял купюры и, уже готовый их разорвать, вдруг замешкался. Деньги сладко захрустели меж пальцев. В этот самый момент желудок издал глухие тоскливые звуки, и резко подступил голод, а у продуваемого из щелей окна тряслась и скрипела пустая ржавая канистра для керосина.

Отложив деньги, чтобы собраться с мыслями, Сандрик открыл спальню матери, в которую не заходил с момента похорон, молча подошел к шкафу и распахнул его. Одну за другой перебирал он ее вещи. Материнский запах все еще узнавался в них. Или это был запах стирального порошка, которым она пользовалась? Какая разница. Все напоминало о маме. Даже то, как падал в комнату свет. Как он ложился на заправленную кровать. Одежда была сложена ее рукой. Никто к ней после не прикасался. Сандрик вытащил из глубины полки мягкий бежевый свитер и, развернув его, прижался щекой. Мама любила именно этот свитер и боялась его износить. Надела всего-то два раза: на юбилей отца и когда после очередной химиотерапии волосы повыпадали. В те дни ей сильнее всего хотелось быть красивой.

Сандрик снова сложил свитер и вынес из комнаты. Наутро баба Таня обнаружила его аккуратно упакованным и оставленным без единой записки в кладовой школы, откуда она обычно забирала ведро и тряпки.