Читать книгу Ад в режиме ожидания - Анастасия Андрианова - Страница 5

Первым, что я увидел, проснувшись, был холст со страшными невнятными мазками. Я поморщился от холода (окно ведь не закрыл вечером) и от того уродства, что создала моя рука в непонятно откуда нахлынувшей ночной горячке.

Включил планшет. На экране светилось уведомление: Мишка написал ВКонтакте. Я зашёл прочитать.

«Привет, приболел. В универ не приду, не жди».

Настроение стало ещё хуже. Не хотелось торчать на парах одному, ну да ладно. Я ответил:

«Чё с тобой?»

Мишка не спал. Тут же появилась надпись в углу: «Михаил печатает сообщение».

Планшет квакнул.

«Походу траванулся шавухой».

«Ясно. Лечись».

Что ж, это похоже на Мишку. Ничему его жизнь не учит, а я ведь предупреждал насчёт того подозрительного ларька.

Я отложил планшет, закрыл окно и медленно, почти крадучись подобрался к холсту. Ну и мазня.

Ночью мне казалось, что я пишу что-то близкое к гениальному. По крайней мере, что-то очень похожее на оригинал. На деле оказалось, я намазал несколько странных грязных полос, а между ними накапал красным и серым. Даже не концептуально. Шизоидно.

Я разозлился и размахнулся на холст мастихином. Крыло прочертил разрез, похожий на рану. Дальше я стал рвать холст руками и успокоился только тогда, когда на подрамнике остались лишь мелкие ошмётки по краям. В ушах шумело. Почему-то я взбесился и не мог успокоиться. Скомкал лоскуты холста и выкинул в окно. Только потом, остыв, подумал, что можно было бы загрунтовать неудавшееся крыло и использовать холст снова.

– Слав, что там такое? – послышался за дверью голос матери.

– Ничего, – ответил я неискренне жизнерадостным голосом. – Иду завтракать.

Я оделся и пришёл на кухню. Умка выскочил из комнаты следом за мной и сейчас уминал свои «аппетитные кусочки в густом соусе». Я получил от мамы тарелку с горячими блинчиками, но думал только об одном. Почему я не смог нарисовать чёртово крыло? Я же рисую с трёх лет. И чёртовых птиц перерисовал с хренову тучу. Так что случилось? Света не хватило? Или устал? Да нет, я часто рисовал при лампе. Моя работа была похожа на рисунок ребёнка, едва взявшего кисть в руки. И, знаете, это сильно меня задело. Вроде как самооценка упала. И тогда меня осенило. Ну конечно, если я так оплошал и нарисовал фигню, как ребёнок, то и продолжу как ребёнок. Не получилось по памяти – напишу по фотографии. Срисую.

Почему-то мне упорно захотелось доказать что-то самому себе. Нарисовать это грёбаное крыло так, как это сделал гениальный уличный художник.

Я быстро доел блины, залпом выпил кофе и сделал вид, что спешу на учёбу. Сбегал за рюкзаком и взял из тумбы деньги, одолженные отцом на телефон. Выбежал из дома и бросился к ближайшему салону связи. Выбрал смартфон – не такой, какой у меня был, а попроще. К тому же, у меня остались деньги, а значит, появилась возможность взять такси и не таскаться по автобусам через весь город.

Как видите, наш с Мишкой план не прогуливать учёбу с треском провалился.

Я нажал кнопку приложения вызова такси и вышел к дороге. От нетерпения ноги сами собой постукивали по асфальту, но на счастье, уже через минуту напротив меня остановилась жёлтая «шкода».

Таксист удивился, услышав адрес.

– Чего ты там забыл, парень? Район не самый благополучный, а ты заявишься туда весь такой чистенький. Как бы не случилось с тобой чего.

Таксист бросил на меня взгляд, который он сам, наверное, находил участливым. Мне стало не по себе, но всё равно я был уверен, что должен попасть к дому с птицей.

– Нет, – мотнул головой. – Мне точно туда надо. Тётка у меня там живёт. Проведать хочу.

Таксист пожал плечами и нажал на газ. Первые минут пятнадцать я узнавал дорогу, по которой ехал на двадцать восьмом автобусе, а потом машина повернула и покатила через центр. Так, конечно, будет быстрее. Я прислонился виском к прохладному стеклу и попробовал сделать несколько фото на новый смартфон. Получилось, вроде, сносно. Точно сумею отснять крыло со всех ракурсов.

Из магнитолы играла жутчайшая хрень. Знаете, одна из тех песен, которые вдруг оккупируют на пару месяцев все радиостанции, а потом, изнасиловав всем мозги, так же внезапно пропадают. Никогда не понимал, кто такое слушает? Зато водителю нравилось, он даже подпевал себе под нос – вот и ответ на мой давний вопрос.

Мы встали в пробке. Широкий проспект так часто расчертили светофорами, будто каждый из них приносил мэру лишний миллион в карман. Машин скопилось много, и далеко не все успевали проскочить, пока горит зелёный. Пытка модными хитами продолжалась.

Наконец мы кое-как проехали через центр (я посмотрел на добрую половину тех городских достопримечательностей, которые, держу пари, изобразят мои одногруппники для Демьяна Андреевича) и свернули в старые районы, состоящие их тех самых малоэтажек, в окна которых я так любил заглядывать.

– Ну, вот и дом твоей тёти, – хмыкнул таксист и посмотрел на меня как-то странно. – Точно здесь?

Я почти что задремал и встрепенулся, когда машина затормозила. Взволнованно огляделся. В солнечном свете улица выглядела куда менее зловещей, чем дождливым вечером, и я даже не сразу узнал места. Приглядевшись, наконец увидел уродливый чёрный росчерк, проходящий по телу одного из домов. Я радостно кивнул, сунул водителю деньги и выскочил из машины, прочь от навязчиво стучащей магнитолы.

Я сразу бросился к дому с крылом. Кровь зашумела в ушах, когда я остановился у подъезда. Мою грудь распирало какое-то необъяснимое чувство тревоги, смешанной с восторгом. Будто я обрёл что-то, что давно потерял, но не понимал, как сильно страдаю без этого.

Слегка подрагивающими руками я вытащил новенький телефон и нажал значок камеры. Снял сначала с расстояния, чтобы каждое перо вошло в кадр. Потом начал фотографировать по частям, отдельно щёлкал крупными планами детали. Подумал, что, наверное, странно выгляжу со стороны. Будто следователь, снимающий место преступления. Или маньяк с мутными мотивами. Даже останавливался и осматривался пару раз: не наблюдает ли кто-то за мной? Вдруг полицию вызовут, попробуй, объясни потом, что я тут делаю и какой у меня интерес.

Под тёплым сентябрьским солнцем я даже вспотел и снял ветровку, обвязал рукавами вокруг пояса. Делая снимки нарисованного крыла, я то радовался, то дрожал от странного, накатывающего волнами нетерпения. Сам над собой посмеялся: ну точно маньяк! Я немного подумал и сфотографировал ещё те места, где изображение будто проступало сквозь казённую краску, которой его пытались замазать.

Фотографий мне показалось мало. Я сунул телефон в карман джинсов и достал блокнот с карандашом. Наверное, я неправильно выразился. Восемьдесят с лишним фотографий одного единственного подъезда – это очень даже много, но мне всё равно чего-то не хватало. Не хватало уверенности в себе. После ночной мазни у меня поубавилось спеси. Хотелось вновь ощутить себя на что-то способным. Я не привык отступать, и если что-то не получилось с первого раза, то я буду бодаться до тех пор, пока не выйдет по-моему.

Я снова отошёл на несколько шагов и начал быстро водить карандашом по бумаге цвета яичной скорлупы, постоянно сверяясь с оригиналом и вымеряя карандашом пропорции. Вроде, выходило неплохо. Во всяком случае, несравненно лучше, чем ночью. Отдельно нарисовал несколько перьев, чтобы запомнить, как неизвестный уличный художник изобразил их фактуру и переливы света.

Закончив и ещё раз сравнив оригинал и мою интерпретацию, я немного успокоился. И тут же пожалел, что не могу войти внутрь и сделать фото тех рисунков, которые тянутся до второго этажа. Может, подождать, когда кто-нибудь выйдет? В тот раз ведь повезло.

Я сел прямо на землю и прислонился спиной к стене. Повернул голову набок и провёл пальцами по рисунку, повторяя очертания перьев. Краска лежала на кирпиче чуть выпукло, шершаво, я ощущал кончиками пальцев крошечные борозды от жёсткой кисти, которой художник наносил мазки. И снова подумал: кто? Зачем? Для чего? Почему не павлин, не попугай, например, которые были нарисованы на стенах детской поликлиники? Почему мёртвый ворон? И ворон ли? Я закрыл глаза, представляя, как крыло уходит за дверь, тянется по стенам подъезда. Представил, что крыло – это моя рука, лежащая на стене дома, а когда вспомнил про червей, мне вдруг стало щекотно и я открыл глаза.

Нет уж, так не пойдёт. Чего я себе навоображал? Бред какой-то. Я встал, стыдливо отряхнул джинсы и украдкой огляделся, надеясь, что никто не видел, как я сидел тут и водил руками по рисунку.

Как назло, никто не входил и не выходил. Я прислушивался, но даже с первого этажа не доносилось ни единого шороха, будто в доме и не жил никто. Мишка, наверное, на моём месте постучал бы в окно и спросил бы код от подъезда. Но я позорным образом трусил. Точнее, испытывал неловкость. Да и беспокоить жильцов не хотел. Сам я бы ни за что не подсказал незнакомцу, требующему код от двери. Сделал бы вид, что никого нет дома.

Я снова достал телефон и посмотрел на часы. Пары скоро закончатся, надо бы двигать домой, чтоб никто не понял, что я прогуливал. Посчитал, сколько осталось денег. Хватит, чтобы обратно тоже поехать на такси. Но подумал, что надо всё-таки разведать насчёт автобусов. И тут же спросил себя: а зачем? Разве я собираюсь сюда возвращаться? Фотки есть, наброски есть, хватит, чтобы выполнить задание. И новая мысль пришла вслед за предыдущей: а для задания ли я снимал и рисовал?

Я поспешил перейти дорогу, пока другие странности не полезли в голову. Бросил последний взгляд на чёрное крыло и в очередной раз ощутил холодок в позвоночнике. Да ну, надо валить отсюда, пока не нарвался на неприятности. Таксист ведь не просто так сказал, что это стрёмный район. Хотя при свете ничего так, выглядит вполне мирным.

Вызвал такси. Забавно, но приехал тот же дядька. Снова посмотрел на меня странно, как на больного или на сумасшедшего. Я попросил выключить мясорубку для мозгов. Обратно доехали в тишине. И без пробок.

***

Из дома я сразу написал Мишке. Он вроде бы оклемался, завтра собирался в универ. Спросил, что было на парах. И тут я задумался. Написать о том, что не ходил? Мишка спросит, где я был и что делал. Обидится, что не зашёл к нему. Почему-то мне не хотелось рассказывать ему правду. Мы тысячу лет дружили, но этот поступок мне и самому казался странным. Как рассказать другу? «Я ездил к чёрту на куличики фоткать нарисованную дохлую птицу»? Да ну. Соврать? Тоже не хотелось. Я решил нагнать туману и написать что-то расплывчатое:

«Помогал матери».

Ну а что, нарисовано-то было просто блестяще. Если бы найти этого художника и уломать его сотрудничать с мамой, было бы здорово.

Ирка громко разговаривала с кем-то по телефону в своей комнате. Отца, как обычно, не было. Мамы тоже. Я покормил Умку, закрылся у себя и натянул чистый загрунтованный холст на подрамник. Спешил, пока образ не ускользнул. Развёл краску. Закрепил на подставке телефон с открытой фотографией, ещё раз просмотрел наброски в блокноте. Разложил кисти. Обмакнул в краску и сделал первые мазки.

Я быстро вошёл в раж. Всегда радуюсь, когда так бывает. Кто-то называет это состояние вдохновением, да только я не верю ни в каких крылатых муз, которые прилетают и становятся за плечом. Я называю это потоком. Из космоса, из самого себя – откуда хотите. Он захлёстывает с головой, и ты не успеваешь даже решить, стоит туда нырять или нет. Затягивает омутом, а когда выплывешь – через минуту или через пять часов – не знаешь сам.

Так и получилось. Поток нашёл меня. Можно часами искать то самое «вдохновение» и не находить. А можно научить себя вызывать этот поток тогда, когда нужно тебе. Я научился. И гордился этим умением.

Я так хотел скорее написать это крыло, что даже забыл про обед. А ведь после утренних блинчиков с кофе я совсем ничего не ел.

Кисть плясала по холсту почти независимо от меня, подчиняясь каким-то неведомым вибрациям. Потоку. Мне показалось, что даже если бы я закрыл глаза, кисть продолжила бы рисовать чёрное крыло исполинской мёртвой птицы.

Мазок, другой. Немного индиго, немного умбры – для глубины оттенков. Это только со стороны кажется, будто чёрный – это просто чёрный. На самом деле всё не так. Возьмите обычную чёрную краску и получите грязно-серый, тусклый и неинтересный цвет. Смешайте несколько других тёмных цветов: индиго, фиолетовый, изумрудный – и получите совсем другой чёрный. Богатый. Переливающийся. Глубокий. Не погасший уголь, извалянный в пыли, а бездонную тьму ночи. Черноту сна без сновидений. Глубину… смерти.

Душный запах масляной краски заполнил комнату, но я не мог отвлечься, чтобы открыть окно. Я боялся спугнуть поток. Боялся вынырнуть и не нырнуть в то самое. В одну реку нельзя войти дважды, помните? Я не сразу понял значение этой пословицы. Кажется, по-настоящему понял только сейчас.

Крыло вырисовывалось, наполнялось глубиной, обрастало деталями. Распласталось чёрным веером по холсту, в точности такое, какое было на фотографиях. Я осторожно прорезал мастихином тоненькие прожилки в перьях, пока краска не высохла и бросился рисовать дальше. Рисовать то, чего не было на фото.

Не знаю, сколько прошло времени. Я не считал минуты. Очнулся только тогда, когда услышал щёлканье ключа в двери. Очнулся и посмотрел на холст так, словно видел его впервые. Короткие волоски на затылке встали дыбом.

Кажется, я немного увлёкся.

Когда я смотрел на холст в последний раз, я видел лишь крыло с просветами костей. А теперь на холсте распростёрлась целая птица.

Мёртвая.

С пустыми глазницами. В них копошились белые черви.

Разверстая грудь зияла несвежей бурой плотью.

У плеч совсем не осталось перьев – только серые кости.

Я сглотнул и отступил назад. Перед глазами рябило от долгого напряжения. Нестерпимо воняло краской. Джинсы и рубашка были безнадёжно испачканы маслом. Я медленно поднёс руки к лицу и едва не закричал.

Вместо пальцев у меня были кости с остатками плоти. Совсем как у пролежавшего несколько недель мертвеца.

Я моргнул, и наваждение исчезло. Мне стало так легко, что я рассмеялся. Ну и идиот! На какой-то страшный миг я правда подумал, что стал мёртвым, как моя птица. Конечно, такого не бывает.

Я провёл ладонью по лицу, встряхнулся и открыл окно. Ветер развеял запах краски, освежил меня, и я уже с холодной головой взглянул на холст.

Недурно. Весьма недурно.

Конечно, я увлёкся и нарисовал не то, что хотел. Но мёртвая птица вышла впечатляюще реалистичной. Интересно, кто это? Ворон? Грач? Орёл? Я никогда не был силён в орнитологии.

На всякий случай я ещё раз посмотрел на свои руки и, убедившись, что на костях есть живая плоть и розовая кожа, с чувством мрачного удовлетворения вышел из комнаты.