Читать книгу Человек в моей голове - Анастасия Борисова - Страница 7

Сеанс 2

– Эшли, тебе необходимо попасть на минус первый этаж. Что ты сделаешь?

– Зайду в лифт. Нажму кнопку.

– Зайди в лифт.. (тик-так.., тик-так..) нажми кнопку минус первого этажа.

– Она не загорается.

– Почему? Лифт исправен?

– Лифт исправен. Но ОН не хочет, чтобы я приходила.

– Будь настойчивее, Эшли. Нажми кнопку ещё раз.

– Кнопка не срабатывает.

– Эшли, как ты узнала, кто есть на минус первом этаже?

– ОН наблюдает. ОН знает лазейку.

– Эшли, сейчас мы будем ловить его на живца. Приманкой будут твои мысли. Тебе нужно будет во всех деталях вспомнить вечер, когда ты в последний раз потеряла сознание. Каждую эмоцию, каждое ощущение, будто проживая это второй раз. И когда ты почувствуешь, что ОН идёт, нажимай кнопку.

– Поняла.

– Когда я досчитаю до трёх, ты сможешь ярко и отчётливо вспомнить тот вечер. Прочувствовать всё снова. Один.. (тик-так..), два.. (тик-так..), три.. (тик-так).

Эшли лежала тихо, только движение глаз под закрытыми веками и прерывистое дыхание выдавало глубокую работу подсознания.

– ОН идёт.

Эшли застонала, выгнулась всем телом, а затем открыла глаза.

***

Мистер Пристли смотрел в глаза человеку, сидящему на диване напротив. Внешне это была девушка. Но взгляд был такой, какой бывает у очень пожилых людей —в нем читалась вселенская усталость, опыт… И недовольство. Мимика изменилась: вместо открытого юного лица Эшли с дивана на него смотрел хмурый старик, он сводил брови, плотно сжимал губы и смотрел скорее исподлобья. Когда человек заговорил, гипнотерапевт почувствовал, как его прошибает холодный пот. Голос был, как у старика – трясущийся, глухой.

– Ну привет, док. Всё таки ты меня достал на поверхность. Зачем, позволь узнать?

Несмотря на испуг и нетипичность ситуации, доктор был в первую очередь профессионалом. Моментально взяв в себя в руки, мистер Пристли ответил:

– Здравствуйте. Меня зовут доктор Пристли. Эшли обратилась ко мне за помощью. Я считаю, что в её обмороках в какой-то мере виноваты вы. Расскажите, кто вы, почему вас двое?

Незнакомец хрипло расхохотался, затем закашлялся, а справившись с кашлем, осведомился:

– В какой-то мере виноват я? Док, не трать время. Это я её отключаю.

– Зачем?

– Чтобы мужики меня не трогали!!! – лицо исказила гримаса злобы, боли и отчаяния.

– Как вас зовут?

Собеседник несколько раз медленно вдохнул и выдохнул.

– Знаешь, док. Я расскажу тебе всё. Меня эта ситуация тоже достала. Но я не знаю, как быть дальше. Может, и не зря ты меня вытащил. Может, раз смог до меня добраться, то сможешь и помочь, кто знает?

Мужчина в теле подростка подобрался, сел поудобнее и сцепив пальцы рук стал рассказывать:

– Меня зовут Анатолий Федотович Конюхов. И это вторая моя жизнь. А может и не вторая, кто знает, сколько их было раньше? Я уже умирал. И снова родился.

– С этого места поподробнее, пожалуйста, – попросил озадаченный врач.

– Я родился в 1920 году. В простой деревеньке. Мать и отец работали в колхозе. Было трое старших братьев, младшая сестра и младший брат. Жили совсем небогато. Но мы ведь совсем детьми были, мы и не знали другой жизни. Летом взрослые работали в поле, а кто помладше – дома хозяйничали: поесть сготовить мамке помочь, скотину покормить, огород прополоть-окучить, за малыми присмотреть… А осенью школа. Хех, помню, даже обуви толком не было. Летом носишься в рубахе да босиком. Зимой пимы да тулуп. А осенью… Пимы носить рано, промочишь —испортишь. Бегали в школу кто в чунях, кто босиком. Конец октября, с утра и грязь подмерзла чуть, и лужи корочкой покрылись, а я несусь. Босиком. Пятки только сверкают. Или бежишь быстро, или получишь обморожение. С утра коров прогнали, лепешки лежат ещё тёплые. В лепешку коровью-то встанешь, ноги погреешь – и дальше бежать. Ещё и боролись с пацанами за лепешку побольше…

Анатолий Федотович будто помолодел на глазах, взгляд изменился, и несмотря на то, что рассказывал он о непростой жизни, он вспоминал её с теплом и ностальгией.

"Кто же он? Альтер-эго? Фантазия слишком хорошая для второй личности в одной голове…"

– Окончил 10 классов, поехал в город, работать на завод и учиться. Получил образование инженера – спасибо родителям, последние деньги собрали, чтобы я в городе устроился, не голодал, чтобы мог учиться. Потом меня призвали на срочную службу в советскую армию. А потом началась война…

Выражение лица снова изменилось. Теперь собеседнику явно не хотелось вспоминать свое… Прошлое?

– Меня, как человека с образованием и пытливым умом, решили использовать иначе, чем пушечное мясо. Как инженер, я мог понимать технические схемы разных устройств и машин. А значит, меня можно было использовать как разведчика, и даже шпиона, чтобы раскрывать и передавать секретные технологии производства немецких танков, машин, самолётов… Но сперва я прошёл школу разведчиков. Не было времени на полноценное обучение, поэтому уже через полгода обучения и активной практики немецкого языка мне вручили ксиву, форму и выдали поручение на внедрение. Я должен был получить работу в конструкторском бюро в Лейпциге, где занимались разработкой и улучшением конструкций танков и боевых машин. Стратегически он был недалеко от Берлина, и я мог относительно легко связываться с коллегами и передавать добытую информацию. Но сперва мне предстояло стать своим среди чужих. Создать своего персонажа. Завести знакомства. Обосноваться с жильём. И я блестяще с этим справился. Получил работу в том конструкторском бюро, и стал делать вид, что работаю на Рейх, оставаясь при этом верным Родине.

– Какая непростая история жизни… – мистер Пристли не знал, что думать. Он мог бы поверить в эту историю, если бы перед ним сидел девяностолетний дед. Но перед ним была юная девчушка. Девчушка со взглядом ветерана военных действий. И ангельским голоском курильщика со стажем. Картина мира дробилась, не укладывалась в привычные понятия. Пристли слушал.

– Однажды мне в составе изобретательской группы пришлось выехать на полевые испытания новой модели танка. Полигон был выбран недалеко от линии фронта, именно там были подходящие условия для тестирования улучшенной ходовой части и сбалансированной пушки. Она так и не появилась потом в вооружении нацистов, испытания были провалены. Во время испытаний мы попали под обстрел диверсионной группы. Были это советские разведчики, антифашисты или ещё кто – я не знаю. Тогда я впервые столкнулся со смертью. Я ведь до этого даже на фронте не был. С родными связь поддерживать не мог, ничего им не сказал. Они так и не узнали, вероятно, что со мной произошло, считают пропавшим без вести. Тогда я ещё не умер, но умерло много моих… Товарищей, наверное? Я ведь тогда был "немец". Меня тяжело ранило в ногу, раздробило кость, а от разорвавшегося неподалеку снаряда меня контузило. Не добили, видимо, потому, что решили, что я готовенький. Не проверили.

Очнулся я уже в полевом госпитале. Как выяснилось позже, с поля меня вынесла молоденькая медсестра из немецкого Красного Креста. Её звали Анна Нойманн. Я был обязан ей жизнью. Она брала дополнительные смены, почти не отдыхала, выхаживала меня. Я долго не мог слышать и нормально говорить. Были сорваны барабанные перепонки, я заикался и трясся. К тому же раздробленную ногу хоть и удалось спасти, но заживала она долго, тяжело. Анна успокаивала меня, когда я ночью кричал от кошмаров и боли. Вытирала пот со лба, ставила обезболивающее, которое, конечно, ни черта не помогало, но становилось легче уже от её присутствия. Я понимал, что, вероятно, предаю родину, но не мог заставить себя не любить её. Белокурая, голубоглазая, пухлые губы и ровные зубки… Она при этом оказалась не замужем и симпатизировала мне.

Когда через три месяца я покинул госпиталь, оказалось, что везти меня обратно в Лейпциг некому. Погибли почти все сопровождающие нашей группы, и те, кто были ранены не так сильно, давно уже уехали. А я остался. По другую линию фронта, с тяжёлым ранениеми полным непониманием, что делать дальше. Не было денег, не было одежды. Был только фальшивый паспорт на имя Гюнтера Штокки. Анна помогла мне найти приют. Она отправила меня жить к её родителям. Условием было – помогать её родителям по хозяйству. И я помогал. Я решил не возвращаться к шпионажу, а попробовать обжиться в Германии. Скажете, предатель?

– Не мне вас судить, Анатолий. Кто знает, как поступил бы я на вашем месте.

Анатолий поджал губы, коротко кивнул и продолжил.

– Я нашёл работу. На оборонные заводы всегда были нужны рабочие руки. Особенно мужские. После ранения я не мог и не хотел продолжать участвовать в войне. Ага, попробуй от неё отгородись, от родимой… – Анатолий вздохнул и запрокинул голову назад, будто пытаясь сдержать слезы. Затем продолжил.

– Так и пошла жизнь своим чередом: жил у родителей Анны, работал на заводе. А потом она вернулась, и это было огромное счастье! Её тоже ранило, но она быстро восстановилась, и решила вернуться в город, к родителям. А там я, ждал её. И теперь уже моя очередь была окружить её заботой, терпением и любовью. Через некоторое время мы поняли, что не можем друг без друга, и решили пожениться. В войну такие решения принимаются легко и быстро, особенно когда уже увидел, как страшно умирают молодые. Как в глазах тускнеет искра, а жизни-то он ещё и не видал. Водки не пил, девок не щупал, детей не родил, дом не построил… Ничего. Не успел ничего. И тогда сам ты стараешься успеть сделать все возможное и поскорее, спешишь жить, пока война не прожевала и тебя и не выплюнула в канаву, за обочиной жизни…

– Видимо, она действительно была особенной… – Пристли не заметил сам, как научный подход в его восприятии уступил место восприятию простому, человеческому.

– Она была ангелом. Моя Анна… – голос старика сорвался и затих. Он хлюпнул носом и продолжил рассказ.

– Мы совсем недолго успели побыть мужем и женой. Однажды ночью к нам домой пришли солдаты СД. Родителей Анны они расстреляли в упор, как только они открыли им дверь. Анна завизжала от ужаса, за что тут же получила тяжёлую пощёчину от офицера. Но им нужен был я.

Он истерически засмеялся, заплакал, а потом продолжил, размахивая руками:

– Они знали, что я был шпионом. И хоть на тот момент я уже не передавал информацию —да скорее всего я уже числился погибшим – я все ещё был вражеским солдатом на их территории. Но меня некому было подставить, ведь никто не знал. Умерли все, кто мог бы меня заподозрить. Уже позже, когда нас с Анной пытали, я понял, что произошло…

– Вас пытали?

– Им нужно было признание. Меня сдала сотрудница отдела кадров с завода. Когда она проводила работу с моей личной карточкой, она заметила, что скоба в моем паспорте слегка заржавела. Мелочь, казалось бы. Но именно это выдало меня. В Германии для документов использовались скобы из нержавейки. Ржавая скоба означала, что паспорт скорее всего изготовлен не в Германии, а значит – поддельный. Она сообщила, куда следует. И за мной пришли. Они хотели знать, кто я, откуда, какое выполнял поручение. И кто были мои покровители среди их людей. Я молчал. А Анна кричала. Они пытали её, чтобы заговорил я. Боги, словами не передать моего отчаяния! Анна ведь тоже ничего не знала. Я врал ей. Я был для неё её Гюнтером. Она даже не понимала, за что страдает. Смотрела на меня и спрашивала: "Любимый, о чем они говорят?!". А я не мог сказать. Тогда я попытался сделать хоть что-то, освободить Анну. Я кинулся на офицера, и тогда стоявший рядом солдат просто впечатал мне прикладом автомата по лицу. Я слышал, как треснула кость. В глазах потемнело, звуки стали пропадать. Кажется я кричал, чтобы они не трогали Анну. Потом я отключился. Пришёл в себя я уже в подвалах СД, если слышали о таких. Служба безопасности рейхсфюрера СС. Анны я больше не видел. Меня пытали несколько дней, ломали мне кости, вырывали зубы, а затем… Затем, наконец, расстреляли.

Повисло тягостное молчание.

– Молчите… Я бы тоже не нашёлся, что сказать. Знаете, на сегодня я хочу закончить. Уйти снова в подземку и забыть это все. Мне ещё есть, что вам рассказать. Дайте пару дней, а затем приходите снова. Я включу для вас кнопку.

И человек на диване закрыл глаза.

(тик-так.., тик-так.., тик-так..)

– Эшли, ты здесь?

– Да

– Пора возвращаться. Нажимай кнопку второго этажа.