Читать книгу Будешь моей, детка - Анастасия Градцева - Страница 5

Форма, в которой надо было убирать квартиру, оказывается мне мала. Но это я понимаю только в тот момент, когда переодеваюсь в подсобном помещении этой элитной высотки, взяв ключи у консьержки. Рубашка туго натягивается на груди, а брюки, которые должны были быть свободными, так туго обтягивают попу и ноги, что наклоняться в них будет непросто. Но что делать? Попробую как-то справиться. Хорошо хоть сменная обувь у меня своя, и в ней мне удобно.

Я беру в этой же подсобке тележку, проверяю по списку все моющие средства, и везу ее к лифту. Пока еду на десятый этаж, мысленно прокручиваю в голове порядок своих действий: постучаться в квартиру, убедиться в отсутствии гостей, войти внутрь, оставить тележку перед дверью, включить везде свет, открыть окна для проветривания, сменить постельное белье, заправить кровать, затем протереть мебель, зеркала – двигаться по часовой стрелке…

Ох. Как все сложно. Убираться дома гораздо проще.

Я стучусь в дверь. Жду. Потом стучусь еще раз. На всякий случай, потому что так положено. Та девушка, которой меня перепоручила Рита, объяснила мне, что хотя квартира формально снимается на сутки, по факту гости там проводят несколько часов. А иногда и того меньше. В приложении обычно отмечается, до какого часа планирует пробыть гость. В примечаниях к этой квартире было написано, что до трех ночи, так что я с чистой совестью приезжаю на уборку к шести утра. Мне ведь надо будет после работы еще на пары успеть! Какой смысл в том, что я собираю деньги для оплаты учебы, если я на эту самую учёбу не буду ходить?

В ответ на мой стук тишина, как и ожидалось. Но я на всякий случай делаю контрольный и кроме стука еще кричу:

– Уборка квартиры!

Ну как кричу. Просто говорю чуть громче обычного, потому что все же на часах шесть утра, а люди по соседству наверняка спят. В любом случае ответа я не получаю, поэтому спокойно открываю дверь своим ключом, оставляю у входа тележку, включаю свет и вздрагиваю: на полу обувь. Мужские мокасины и женские шпильки. И в этот же момент понимаю, что в ванной, вход в которую справа от меня, шумит вода. Гости еще в квартире?! Но почему? Их же не должно тут быть?

– Уборка квартиры, – говорю я придушенным голосом и, словно партизан из окопа, осторожно выглядываю из-за угла в комнату. И там меня ждет новый повод для шока – абсолютно голая красавица, которая стоит у зеркала и флегматично раздирает расческой свои длинные черные волосы.

– Уборка квартиры, – механически повторяю я, изо всех сил стараясь на нее не смотреть. – Было написано, что вы уже съедете, поэтому я пришла… а вы…

По правилам я должна извиниться и уйти, а убраться только тогда, когда гости уйдут, но блин! Тогда я не успею в универ!

Поэтому я все еще тут и ужасно надеюсь, что ситуация как-то разрешится в мою пользу. И, кажется, мне везет.

– Да мы уснули, – вдруг по-свойски говорит мне красавица. – Этот придурок набухался и вырубился. А я куда пойду? Он же еще не запла… в общем, пришлось тоже тут остаться. Ты короче начинай, не обращай внимания. Мы сейчас уже уедем.

– Хорошо, – радуюсь я.

Решаю окно пока не открывать, чтобы не заморозить голую красотку, и начинаю снимать постельное белье с кровати. От него несет какими-то мерзкими сладкими духами. Черт, как надо было облить себя парфюмом, чтобы даже кровать после тебя так пахла?

Сдергиваю простыню с матраса, и на пол падает надорванный квадратик фольги. Даже мне ясно, что это, хоть и чисто теоретически. Поднимаю эту бумажку, и меня скручивает одновременно стыдом и отвращением. Я вдруг думаю, насколько по силам мне эта работа. Здесь еще на первый взгляд все прилично, а если в квартире будет валяться не просто упаковка, а использованный презерватив? Или еще что похуже?

Начинаю перестилать кровать, морщась от того, как узкие штаны впиваются в мою попу, а еще краем глаза наблюдаю за тем, как красотка дефилирует по квартире уже в белье: черное, кружевное, оно смотрится на ее идеальном теле так, что меня немного берет зависть.

Слышу, как выключается вода в душе, распахивается дверь, а эта девушка вдруг весело кричит тому, кто там только что мылся:

– Тимур, прикройся хотя бы полотенцем! Тут уборщица.

Это нормально, что от имени «Тимур» меня насквозь продирает страхом и еще чем-то, чему сложно найти название? Я закусываю губы, расправляя складки на простыни, и думаю, мало ли в нашем городе Тимуров. Думаю так секунды три, ровно до тех пор, пока не слышу низкий хриплый голос, который безошибочно узнаю. Соболевский.

Черт. Чертчертчертчерт…

– Бля, ты почему еще в трусах? – грубо спрашивает он. – Мне ехать надо.

– Ну ты-то вообще без трусов, – хихикает она, и я вяло удивляюсь, как резко поменялся ее голос. Со мной она говорила спокойно, уверенно, приятным естественным тембром, а тут подобострастно пищит и манерно тянет гласные.

– Я за минуту оденусь, а ты нет. Давай, Лиза, блин, шевелись. Я не планировал тут ночевать.

– Сам же вырубился, а на меня ругаешься! – говорит она тоном обиженной маленькой девочки.

– Лиза!

– Поняла, поняла. И это… знаешь, я тут про такую новую косметологическую процедуру узнала, эффект обалденный. Жаль, что дорогая! – она картинно вздыхает.

– Сколько?

Я не слышу ее ответа, она говорит слишком тихо, но слышу, как Тимур цедит:

– Отправлю тебе на карту. А теперь одевайся, если хочешь со мной в такси поехать.

У меня трясутся руки, когда я меняю наволочки на подушках, потому что слышу его шаги за спиной. Он входит в комнату.

– День добрый, – буркает он. Видимо, мне. То есть моей спине.

Я мычу что-то неопределённое и с ужасом думаю, что мне ведь рано или поздно придется повернуться. Но я не могу. Интересно, а может быть такое, что они быстро уедут? И насколько нормально, что я стою над уже заправленной кроватью и делаю вид, что ужасно занята? Черт, и почему так сильно давят эти ужасные штаны?

Слышу, как падает на пол полотенце, как звенит пряжка на ремне. Наклоняю голову еще ниже, чтобы он меня ни в коем случае не узнал. «Уезжай, уезжай», – мысленно твержу я, но тут он сам идет ко мне.

– За беспокойство, – лаконично говорит Соболевский и кладет на тумбочку тысячную купюру. В этот момент я машинально чуть поворачиваю голову на его голос, и наши взгляды встречаются.

Пауза.

– Ты? – выдыхает он неверяще, но тут же рявкает: – Ты! Какого хрена! Что ты тут, твою мать, делаешь?

– Я здесь работаю, – говорю я с достоинством, но глаза не поднимаю. Потому что Соболевский хоть и натянул штаны, но выше пояса он по-прежнему голый, и смотреть на его грудь с рельефными, красиво очерченными мышцами я не буду! И на эти капельки воды на смуглой коже тоже не буду.

Не буду, говорю! Во-первых, это невежливо, а во-вторых – мне совсем неинтересно. Всё, не смотрю, не смотрю, не смотрю.

Я усилием воли заставляю себя рассматривать идеально заправленную кровать, но взгляд все равно автоматически соскальзывает на торс Соболевского, как будто мне там медом намазано. Черт, хоть зажмуривайся!

– В смысле, блядь, ты тут работаешь? – зло переспрашивает Соболевский, хватает меня за руку и заставляет повернуться к нему.

– В прямом! – я машинально вдыхаю терпкий свежий запах влажной кожи. Очень мужской запах. Приятный. Смущающий меня еще больше, чем его голый торс.

– Детка, но ты же не всерьез?  – скалится он. – Проспорила кому-то, признавайся?

– Не ваше дело, – я старательно держу дистанцию через вежливое «вы». Потому что я на работе, он клиент, и мне нельзя ругать его последними словами, даже если хочется.

– Мое дело! – упрямо говорит он.

– Ваше дело вот там стоит, – с неожиданной язвительностью говорю я и кидаю красноречивый взгляд на его девушку, с которой он вообще-то ночь провел. Еще и заплатил ей за это. Какая это все-таки мерзость!

Я дергаю руку, чтобы вырваться, но безуспешно. Хватка у Соболевского стальная.

– Отпустите меня, – шиплю ему, – и не мешайте мне, пожалуйста, выполнять свою работу.

– Нет, не отпущу. И никуда ты, бля, не пойдешь, пока не объяснишь все нормально.

– Тимур! – возмущённо подает голос красотка. Она уже успела надеть на себя платье, в котором выглядит еще более голой, чем без него. – Что происходит? Я ничего не понимаю! Ты что, знаешь эту уборщицу? Она украла у тебя что-то? Давай полицию вызовем!

Соболевский оглядывается на нее с таким видом, будто только сейчас вспомнил о ее существовании.

– Рот закрой, – цедит он. – И какого хрена ты тут еще, я не понял?

– Мы же хотели вместе с тобой поехать, – уже не так уверенно говорит красавица. – Нам ведь в одну сторону.

– Я передумал. Давай сама.

– Ты офигел, Тимур? Сначала уснул тут, пьяный, потом еще так со мной разговариваешь! Такси мне вызови хотя бы! – требует она капризно.

– Лиза, – говорит он с такой отчётливой угрозой, что та вздрагивает. И, судя по ее вытянувшемуся лицу, понимает, что выбрала неверную стратегию. – Ты, кажется, меня с кем-то спутала. Командовать мной не надо, поняла? Сама вызовешь тачку, не переломишься.  Я тебе достаточно бабла скинул. С запасом.

– Ну и козел же ты, Соболевский, – зло говорит она. – И почему я только с тобой поехала, а?

– Потому что косметология и прочая херня сама себя не оплатит? – хмыкает он цинично.

– Да пошел ты! – на идеальных скулах вспыхивают некрасивые алые пятна. – Пусть в следующий раз вот эта тупая уборщица в своих зассанных тряпках перед тобой ноги раздвигает, понял? А я не буду!

Ее злое оскорбление неожиданно меня задевает. И не просто задевает, а входит в сердце так глубоко, словно осколок острого стекла. В груди становится больно, а из глаз сами собой, точно кнопку кто-то нажал, льются слезы. Горячие капли текут по щекам, и я закусываю губу, пытаясь их остановить.

Почему так до ужаса обидно? Может, потому, что вначале эта девушка показалась мне нормальной и даже приятной? Она так по-человечески со мной разговаривала, что я совсем не чувствовала свою работу унизительной. А сейчас чувствую. И себя ощущаю какой-то бомжихой. Человеком низшего сорта.

– Подошла и извинилась, – резко говорит Соболевский. И вот такого тона я у него ещё ни разу не слышала.

– Чего? – фыркает она. – Вот я ещё перед обслугой не извинялась! Может, мне ещё на колени перед ней встать?

– Надо будет – встанешь, – тяжело роняет он и, кажется, не шутит. – Подошла, блядь, и извинилась.

– Или что? – воинственно интересуется она.

– Или больше никогда не найдёшь работу в этом городе. Ни в каком качестве. Даже сортиры мыть.

– Ах ты су…

– Я жду, – напоминает Соболевский. Бросает непроницаемый взгляд на меня и добавляет: – Мы ждем.

Мне от всего этого ужаса хочется провалиться сквозь землю. Вот почему так? Некрасиво повела себя она, а стыдно почему-то мне? И не нужны мне ее лживые неискренние слова прощения, вот правда. Лучшим извинением будет, если она свалит. И желательно с Соболевским под ручку. А я спокойно доделаю уборку, переоденусь и поеду на учебу.

– Ну! – Он, кажется, уже теряет терпение. А та, с которой он сегодня спал (почему мне неприятно об этом думать?) медленно приближается ко мне, будто идет на казнь. Вот такая –  с перекошенным от злости лицом – она уже не выглядит красоткой. Скорее ведьмой из сказки.

Наконец она оказывается около меня и быстро, сквозь зубы, бормочет:

– Извини.

– Ничего страшного, – неловко отвечаю я.

– Хочешь, чтобы она встала на колени? – спокойно интересуется у меня Соболевский.

Я отчаянно мотаю головой. Нет! Ни в коем случае! Ненавижу чужое унижение.

– Ну и зря, – мрачно говорит он. – Она бы тебя поставила. Злее надо быть, детка. Ты пожалеешь, а вот тебя саму жалеть никто не станет.

Я никак на это не отвечаю. Девушка вообще пропускает эти слова мимо ушей.

– Всё? Доволен? – зло спрашивает она у Соболевского.

– Нет, – лениво говорит он и посылает ей неприятную ухмылку. – Но ты можешь идти.

Она бросает на него острый ненавидящий взгляд, хватает сумку и идёт в коридор с видом оскорбленной невинности. Стук шпилек по плитке, а потом оглушительный грохот закрывшейся двери. Она так ею хлопнула, что я не удивлюсь, если штукатурка с потолка посыпалась.

– А вот теперь, – мягко говорит Соболевский, но в его голосе звучат хищные, опасные нотки, – поговорим без свидетелей. Правда, детка?