Читать книгу Мы все горим синим пламенем - Анатолий Андреев - Страница 3

Марина ушла, и в палате воцарилось молчание, сотканное то ли из предгрозовых предчувствий, то ли из желаний зацепиться хоть за какую-нибудь иллюзию.

– Вы давеча сказали, что вам надоело врать. А что значит врать, Леонид Сергеевич? – философски взвесил смыслы Оранж.

– Врать – значит не замечать истины, – не задумываясь, как хорошо усвоенную гипотезу произнес Горяев, показывая тем самым, что он не прочь поговорить ни о чем.

– Браво! Исчерпывающе и потрясающе. Просто гегельянство какое-то. Для детективщика – высший пилотаж. И что у нас есть истина?

– Врать – значит поступать так, – стараясь не уклониться от истины, сделал заявку Горяев, – поступать так, как хочется, успокаивая себя тем, что всем другим от этого только лучше.

– А на самом деле – только хуже?

– А на самом деле только хуже. Хотя не всегда…

– А я вот не знаю, что значит врать. Верите?

– Вы забавный господин. Всё мельтешите, мелко берете… Мелким бесом. Как-то несолидно все у вас получается. Все вы прекрасно знаете. И с удовольствием врете.

– Виноват, вынужден разочаровать вас: вру я без удовольствия. Даже себе.

Впервые голосом Оранж дал понять, что у него есть характер, и не слабый. Но на что он его расходует в жизни – было непонятно. Человеческие загадки – хлеб писателя; может, на это и рассчитывал Алексей Юрьевич?

– Я вам расскажу сейчас историю, а вы исполните роль детектора лжи. Станьте на мгновение совестью человечества, Леонид Сергеевич.

– Ну, вот, опять мелко копаете. Просто звонок какой-то. Звените по делу и не по делу.

– Итак, жил-был я вместе со своею женой. И было у нас… Так получилось, что у нас не было детей. Знаете ли вы, счастливый отец благополучного семейства, что значит цветущей молодой женщине в течение одиннадцати лет не иметь детей, если она ими бредит? Вам просто воображения не хватит. Это вам не пиф-паф, ой-ой-ой… А мне не хочется травить душу воспоминаниями. Только один штрих: у моей жены, Марины, подушка бывала мокрой от слез… И это длилось годами. Вообразили? Врачи вынесли нам приговор, обжалованию не подлежащий. Нам было на роду написано не иметь детей. И мне даже в голову не пришла мысль покинуть жену, уйти от нее, предать ее. Верите?

– Продолжайте, – тоном знаменитого прокуратора Иудеи распорядился Горяев.

– А дальше началась если не чертовщина, то мистика. Подруга ее бабушки, старушенция ясновидящая откуда-то из-под Вологды, накаркала нам светлое будущее. И-и, говорит, милые, не верьте врачам. Чего они понимают, коновалы. Возьмите, говорит, в дом собачку какую-нибудь бездомную, паршивую, блохастую – словом, предельно несчастную. Как будто собаки понимают, что они несчастны. Возьмите, говорит, собачку, и пусть она у вас живет. И ухаживайте за ней, любите ее. И увидите, что из этого получится. Будет, говорит, у вас ребенок. Марина, как утопающий за соломинку, вцепилась в какую-то задрипанную Мусю, отбила ее у живодеров и притащила домой. Холит, лелеет. Даже плакать перестала. И через полгода заявляет мне: «Я беременна. Это Мусенька помогла, зайчик мой хороший». Аисты – это я еще понимаю; но собаки, приносящие в дом детей… Верите?

– Не хотелось бы думать, что вы способны шутить такими вещами.

– Какими вещами?

– Детьми. Дети – это святое.

– Что же вы тогда ушли от детей? Впрочем, речь сейчас не о вас. Слушайте, писатель. Марина действительно забеременела, благополучно выносила и родила прелестного карапуза. Моего сына Димку. Перед тем, как забирать ее из роддома, я вылизал всю квартиру, навел идеальный порядок. А тут как раз эта Муся возьми и начни линять. Шерсть по всей комнате – не продохнуть. Целое испытание. Да еще вдобавок псина заболела чем-то, стала чихать. Мне младенца с матерью забирать, а тут на тебе. Я не долго думая схватил ее в охапку (а она стала огрызаться, забилась под нашу двуспальную кровать) и отнес к добрым друзьям на время. А Муся возьми и сдохни там через три дня самым подлым образом. Вот такое нам спасибо.

– Жалко, конечно, но собака сделала свое дело. Мне кажется, все было естественно и гуманно.

Горяев старался быть объективным.

– Мне тоже так казалось. Как бы не так. Старушенция как только узнала об этом, взвыла и за голову схватилась: что, говорит, вы наделали! Не будет вам в жизни добра! Ай-ай-ай! Не надо было собачку отдавать. Вам это никогда не простится. Жизнь, говорит, пойдет наперекосяк. Будут большие несчастья. И вижу, говорит, пожар впереди, синее пламя. И Марине ты принесешь одно только горе. А больше, говорит, ничего не вижу.

– И что было потом?

– Потом меня бес попутал. Я влюбился. Да так влюбился, что голову потерял. Все понимаю: жена, долгожданный ребенок – и ничего не могу с собой поделать. Фигура, глаза цвета моря… Взял, дурак, и все честно рассказал Марине, то есть жене. Вы бы видели ее. Она окаменела. Никаких истерик, никаких сцен. Просто выбросила меня, как я Мусю, – и все. Как в кино.

– И что же вы, собираетесь прогнозам этой старушенции поддаваться?

– А что бы вы сделали на моем месте?

– Во-первых, я пожелал бы вам не быть на моем месте; а во-вторых… Может, еще одну собачку взять в дом?

– Ну, прозаик, с вами не соскучишься. По-вашему, дворы просто кишат волшебными собаками? Как чуть что – так пса блохастого в дом. Давай, песик, пошамань! Благодарю покорно. Да и потом, собаки, как я понял, помогают в определенных случаях: от бездетности, может, еще от чего-нибудь. А сейчас у меня, боюсь, другая проблема.

– Какая?

– Возлюбленная моя грозится родить совсем не нужного мне ребенка. И даже двоих.

– Ну, приятель, вы и влипли. Может, сейчас, кошечка помогла бы? Я имею в виду, котика сопливого взять в дом…

– А может, лапку сушеного таракана истолочь и смешать этот порошочек с пыльцой, растертой из крылышка летучей мыши? А? Или в гороскоп заглянуть? А?

– Не надо нервничать. Я ищу конструктивный выход из тупика. И потом… Я детей теряю, вы приобретаете. Неизвестно, кому хуже. Если это вас утешит.

– У вас скоро внуки пойдут…

– Не говорите. Найдет, такого как вы. Вот будет радости-то. Как ее зовут?

– Кого?

– Вашу пассию.

– А-а… Это неважно. Женщины в каком-то смысле все на одно лицо. Только возрастом отличаются. И фигурой. Зачем я это все рассказал вам?

– Тоже, наверно, не с кем поделиться.

Приятели долго молчали, не испытывая при этом неловкости.

– А какой, у моря, интересно, цвет? – спросил вдруг Горяев.

– Зеленый.

Горяев глубоко задумался.

– Я знаю Черное море, слышал о Красном. Даже Мертвое море могу себе представить. И все они – синие.

– Есть еще Балтийское. Вот оно до боли зеленое. Не отвлекайтесь от сути моей притчи. Как бы мне так поступить в моей ситуации, чтобы не соврать?

– Боюсь, правда в вашем положении несовместима с жизнью.

– И вы олицетворяете гуманность современной литературы?

– Правда жестока, Алексей Юрьевич. Но справедлива.

– Боюсь, вы избалованы счастливыми концовками ваших детективов. А жизнь богата на сюрпризы. Интересно, а что считать правдой в вашем положении?

– У меня хоть Иринка не беременна, – бодро и несколько ниже пояса парировал Леонид Сергеевич. Он держался молодцом.

– С вас хватит одной Маринки.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду непримиримую позицию вашей дочери: или она – или Ирина. Одной двадцать два года, другой – двадцать один. Или это пустячок?

– Нет, это еще та дилемма, конечно.

– Дилемма! Что-то вы стали очень косноязычны. Выражайтесь яснее: это просто капут.

Алексей Юрьевич явно намерен был взять реванш.

– Перестаньте каркать. Все равно у вас положение гораздо хуже моего.

– Да?

– Да!

– Эх, сказал бы я вам, папаша… Настроение не хочется портить. А следовало бы.

– В моей жизни, – задумчиво произнес Горяев, забыв обидеться на слова Оранжа, – не было паршивых собак и вологодских старушек. И я, вроде бы, делаю все правильно. Я поступаю порядочно, мне не в чем себя упрекнуть, по большому счету. Но я чувствую себя жутко виноватым. Мне просто стыдно в глаза дочери смотреть. Жену мне жалко, сына я обожаю. А Ирину – люблю. Да. Я бы не удивился, если бы оказалось, что я ее люблю. Хотелось бы в это верить…

– Все это тоже несовместимо с жизнью, спешу вас утешить. Так что пусть Ирина быстрее беременеет: это хоть какой-то выход.

– А что! – искренне взвился с места Горяев. – В вашей ахинее намечается хоть какой-то просвет. Если угодно – выход.

– Конечно, выход. Будете, как ишак, разрываться на трех работах, и вскоре загнетесь естественной смертью. Падете смертью глупых на жизненном фронте.

– Я уже разрываюсь на трех.

– Три работы, три женщины… В ваши годы надо себя щадить.

– Вы злоупотребляете моей откровенностью, – повел бровью Пилат.

– Извините. Это все оттого, что вы меня разочаровали.

– Как это понимать?

– Я надеялся, что вы, человековед, духовный пастырь, хоть теоретически укажете мне перспективу. Набросайте мне приемлемый сценарий жизни. Что делать?

– Теоретически – вам только в петлю; но на практике бывает и иначе.

– Все это – слова, слова, слова…

В этот момент раздался троекратный стук в дверь.

Сердце Горяева тревожно сжалось.