Читать книгу Мы все горим синим пламенем - Анатолий Андреев - Страница 6

– Какое-то кино или ток-шоу, Горяев. Я не могу в себя прийти.

Так говорила Горяеву его жена, Валентина Павловна. Они мирно беседовали на кухне, не получая никакой радости от общения.

– Только в кино сценарии не кровью пишутся, – многозначительно возражал Леонид Сергеевич. – А тут… Постарел лет на пятнадцать.

– Что-то не очень верится в эти басни. Седина в бороду, бес в ребро, девочку в постель, жену на свалку… Никакой крови я тут не вижу, а вот труп один есть. Только его никто не замечает. Всем не до того.

– Это я, что ли, труп? – не чувствуя себя оскорбленным, дернул плечом Горяев.

– Да нет, не обольщайся. Ты – это седина в бороду. Труп – это я. Все, что у нас произошло, – произошло через мой труп. Зря ты ко мне пришел, Горяев. Не могу я тебя пожалеть. Да и себя пожалеть не могу. Мне только Маринку жалко. Бедная девочка! Полюбила какого-то негодяя, ждет от него ребенка. Мой муж ушел к беременной девице. Сын замкнулся, переживает, ни с кем говорить не хочет. Обо мне все забыли. Кино, немое кино. Черно-белое. Под звуки разбитого рояля, над которым склонился нетрезвый тапер.

– Мне больно это слышать.

– А мне наплевать, что тебе больно.

– Ладно, хорошо. Я – бес, целый гоблин.

– Кто?

– Гоблин. То есть порядочная скотина. Допустим. Но в чем моя вина? Разве я совершил сознательную подлость?

– Горяев, если бы ты знал, как мне сейчас противны любые слова. Сознательную, бессознательную… Труп есть, а виноватых – нет. Сама виновата. Может, ты скажешь, в чем моя вина? В том, что я любила тебя? Давала возможность тебе писать свои паршивые романы? В том, что воспитывала детей? Уходи, Горяев. С трупами не о чем разговаривать. Мертвые не потеют.

Шестым чувством Леонид Сергеевич усек, что пора менять тактику. Иначе разговора не получится. Разжалобить ее не удастся; значит, во имя жизни, надо сделать больно. Так сказать, спасительно пустить кровь. Может, тогда отойдет.

Была не была. Больнее, чем правда, люди еще ничего не придумали.

– Валентина, не гони меня. Ты так легко перечеркиваешь нашу жизнь, делаешь из меня опереточного злодея. Погоди, дай мне высказаться. Я не знаю, в чем виноват я, но я знаю, что мне тоже очень тяжело. Я тебе скажу все до конца. Многие живут всю жизнь, но так и не доходят до последней черты искренности. Мы с тобой, к сожалению, дошли. Нам нечего скрывать друг от друга. Да, я встретил девушку, да, я полюбил ее. Да, Валя. Так произошло.

– Тебе угодно называть это «встретил девушку», а мне кажется, ты бросил и растоптал меня. Ты предал меня, разбил мне сердце, сделал бессмысленной мою жизнь. От нас отвернулись дети. Это тоже входит в понятие «встретил девушку».

– Мы говорим с тобой на разных языках.

– Нет, Горяев, просто ты никак не можешь привыкнуть к тому, что трупы не слышат. И не могут жалеть.

– Ладно. Давай разговаривать как чужие люди. Не я первый, не я последний, мадам. Все это происходит на каждом шагу, сплошь и рядом. Даже наша дочь, судя по всему, связалась с женатиком. Почему бы тебе и ей не предъявить претензии? Она тоже прикладывает руку к тому, чтобы кто-то стал трупом.

– Послушай, ты, как там тебя, гоблин, чужестранец, дочери предъявит претензии сама жизнь. Нашел, чему радоваться.

– А я вот рад за свою дочь. Она познала любовь, у нее будет сын. Или дочь. Нет, все-таки лучше сын.

– У дочери будет дочь.

– Хорошо, пусть даже дочь. У всего есть своя логика, у жизни есть свои законы. Зачем же их ломать? Если бы ты захотела, у нас была бы внучка. Или трупам внучки не нужны?

– Горяев, сейчас я тебе как чужому человеку скажу одну вещь. Ты мне изменял, я знаю. Так ведь, в жанре полной искренности, у последней черты? Ну, давай, говори, чего уж там скрывать, дело прошлое.

Такая правда, до такой степени правда не входила в планы Леонида Сергеевича, поэтому он на долю секунды замялся. По укоренившейся привычке не говорить женщинам всей правды, чтобы не испортить дело (правда в отношениях с ними допустима только тогда, когда тебе необходимо окончательно поругаться, вдрызг, непоправимо), он осторожно заметил, намекая на нетривиальность измены:

– Это совсем не то, что тебе могло бы показаться.

– Не важно. Главное, что это все-таки было. Не знаю, догадывался ли ты о том, что мне известно о твоих похождениях.

– Не догадывался. Я был уверен, что никто ни о чем не узнает.

– Дурак.

– В смысле?

– Какой же ты был дурак. Еще тогда.

– Не будем унижать себя, зачем переходить на личности?

– Боже мой, какая чувствительность. Какое пылкое сердце, какая ранимая душа. Какое сокровище я потеряла.

– Для трупа ты чересчур язвительна.

– Откровенность за откровенность, гоблин на букву «б». Хотя на «г» – тоже ничего. Мне было тогда очень больно, не скрою. Вот как сейчас.

– Мне очень жаль. Sorry.

– Мне было так больно, что я решила отомстить тебе. Я решила тоже изменить тебе, Леня. Но сделать это так, чтобы ты ни о чем не узнал. Как видишь, я тоже дорожила спокойствием в семье. Так сказать, погодой в доме, моральным климатом.

– Я тебе не верю. Ты врешь, чтобы ложью своей досадить мне.

– Как ты думаешь, с кем я тебе изменила? Ни в жизнь не догадаешься.

– Я не хочу обсуждать эту тему.

– Тему твоих рогов? Да тут и обсуждать нечего. Я тебе изменила только раз в жизни. С твоим лучшим другом, дочь которого ты впоследствии имел счастье полюбить.

– Вот теперь началось кино. И зря ты ждешь немой сцены.

– Зря. Потому что еще не время. Немая сцена будет сейчас.

– Не надо нагнетать, не надо этой дешевой драматургии. Что может быть хуже измены?

– Хуже измены оказалось то, что в результате измены я забеременела.

– И что же?

– И у меня, как тебе хорошо известно, родился второй ребенок, твой сын.

Очевидно, немая сцена все-таки случилась, потому что дальше Валентина Павловна с удовольствием произнесла:

– Мне очень жаль. Sorry.

– Такими вещами не шутят.

– Конечно, не шутят. Это было бы бесчеловечно. Так ведь я и не шучу.

– Это какие-то совсем уж… дьявольские штучки. Я пойду к Ивану и спрошу у него.

– Неужели ты полагаешь, что Ивану известно, что наш ребенок – это его ребенок? Для него это тоже был всего лишь сладкий акт мести. Ведь от его жены я и узнала, что ты мне изменял с ней. А я, само собой, обо всем рассказала ему.

– Кошмар! Как же вы, бабы, умудрились такой кошмар устроить. Выходит, что я воспитывал сына моего друга Ивана, а мой друг Иван получает внука, отцом которого являюсь я? А я-то думаю, почему женщины так обожают мыльные сериалы.

– Главными героями мыльных сериалов, если ты заметил, являются не только брошенные женщины, но и обманутые мужчины.

– Я тебя за всю жизнь ни разу не оскорбил, ни разу не припечатал грубым словом, не так ли?

– Я тебе никогда не давала повода.

– Так вот, Валентина, ты сучка. Полный труп.

– От гоблина слышу. На букву «ж».

– Я надеюсь, у тебя хватило ума не рассказать эту историю нашему сыну, Николаю?

– Наш сын и так достаточно страдает от того, что вытворяет его папаша.

– Какой папаша?

– Горяев Леонид Сергеевич.

– Зато с мамой ему исключительно повезло.

– Я вижу, ты уже не так философски относишься к законам жизни. Ты сердишься, Горяев. Значит, ты не прав. Я желаю и тебе превратиться в труп.

– Не дождешься!

– Дождусь. Труп – это прямое следствие неправильного отношения к законам жизни. Ты же производишь детективы и хорошо знаешь: труп – это следствие роковой ошибки. А ты уже совершил непоправимую ошибку, Горяев.

Злокозненный джин правды витал над руинами разрушенной семьи, которая держалась, оказывается, на крепких сваях святой лжи, покоилась на граните веры в самое лучшее, что только можно предположить в человеке, и дерзко устремлена была в светлое будущее, которое принято проектировать и строить, невзирая на темные и сомнительные стороны природы человека.

Совместима ли правда со счастьем?

Правда в том, что человек, дитя природы, вынужден регулировать свое поведение способами культурными – симпатичными, но малоэффективными. Момент счастья (который слабым людям хочется считать моментом истины) наступает в результате культурного целеполагания и культурного же самоосуществления. Счастье как категория из области культуры может покоиться только на мифах; природа душевно толкает к счастью, но всенепременно сама же и разрушит его с помощью своего парадоксального слуги и господина – товарища разума. Хочешь правды – разрушай счастье. Как жить с такой правдой?

Те-те-те, кажется, меня понесло. Мне на секунду показалось, что я и есть Горяев. Чертовщина какая-то.

Ну, уж дудки, господа, не хотел бы я побывать в его шкуре.

Бр-р-р! Пусть выпутывается сам.