Читать книгу Срединная территория - Анатолий Андреев - Страница 3

– Он с первого раза отгадал, как меня зовут, – сказала Елена. – И утверждает, что послан мне судьбой.

– Я не утверждаю, – пролепетал я. – Но я готов это допустить.

– Садись к окну, – властным и одновременно небрежным тоном почти оборвала меня бабушка Карина. Вообще-то звали ее Карина Захаровна, но она сразу же грубовато обозначила свое желание: величать ее не иначе как «бабушка Карина».

– Почему? – спросил я.

– По качану, – был скрипучий ответ.

Да, бабушка с внучкой не жаловали скорое любопытство, которое было у меня в натуре. Становилось также понятно, в каком институте благородных девиц получала воспитание Елена (сомнений в том, что бабушка Карина оказала влияние на свою внучку не было никаких). Но при всем при том бабушка Карина вела себя так, что обижаться на нее выглядело бы кокетством с моей стороны, и даже глупостью. Они вели себя естественно и одновременно тестировали меня – вот что я хочу сказать. Я чувствовал, что Карина все время ставит меня перед проблемой выбора: оставаться самим собой или несколько ложно претендовать на достойное обращение, выпячивая уязвленную гордость и все прочее, что должно при этом уязвляться у джентльмена. Я твердо решил быть самим собой: обижаться тогда, когда мне действительно обидно, не удивляться, если меня что-то не удивляет (а должно бы); смеяться, если мне смешно, гневаться, если меня рассердят.

Вот чем я решил их удивить.

– Садись к окну. Смотри туда, вверх. В небо, – она чему-то улыбнулась. – Дай мне свою руку. Ладонью вверх. Левую. Теперь правую.

Она внимательно, хотя и быстро, осмотрела линии на моих руках, формы пальцев – и, ни слова не говоря, отправилась на кухню. Никаких завораживающих манипуляций, никаких ведьмачьих штучек. Обыкновенные чудеса.

– Будем пить чай, – проскрипела она оттуда.

Согласитесь, между «будем пить чай» и «вам чай или кофе?» есть разница. Я больше привык ко второму (хотя всегда выбирал чай), но молча кивнул головой в знак согласия. Что мне еще оставалось? Сделать вид, что мне обидно?

Мне предоставляли шанс унизиться до мелочной обиды, но я сделал вид, что даже не заметил ловушки.

Елена сидела напротив на диване и улыбалась, с любопытством рассматривая меня, – я бы даже сказал, следя за тенями сомнений, скользящими по моему лицу. Но с ней я не чувствовал себя кроликом. Мне приятно было демонстрировать широту натуры. Я был уверен, что это будет оценено.

Порядочным девушкам трудно понравиться: они видят в вас или судьбу – или пустое место. Вот почему за ними легко ухаживать, если становишься ее избранником, и практически невозможно, если тебя отвергли.

Елена смотрела на меня явно не как на пустое место. Она смотрела именно на меня. Я показал ей язык: мне так захотелось. Мне захотелось большей интимности, близости с этой удивительной девушкой. Она внимательно осмотрела мой язык, наклонив голову, как собачка. А я рассчитывал на улыбку.

Никогда не знаешь, что придет в голову этим порядочным.

Карина громко и смачно прихлебнула чай из самой обычной, правда, великоватой для старушки, чашки, украшенной каким-то древним орнаментом. Карина совершенно не старалась производить впечатление – и это впечатляло меня более всего. Возможно, она достигла в этом искусстве «казаться естественной» небывалых высот. Редкой естественности была бабуля.

– У тебя будет великая судьба, – сказала она, прихлебывая чай. – Подай мне изюм, внучка. Спасибо, ангел мой. Люблю чай с изюмом. Нет, не так: у тебя может сложиться великая судьба.

Я, отмеченный какими-то небывалыми знаками, скромно молчал. А мне, неведомому избраннику, никто и не спешил ничего разъяснять. Все пили чай, кстати, вкусный и прекрасно заваренный.

– Как тебя зовут? Я имена-то не мастерица разгадывать.

– Валерий. Фамилия – Белостволов.

Вот. Теперь я понял, какая маленькая заноза мучила меня все время. Елена не поинтересовалась, как меня зовут. Это было неестественно.

– Белостволов, – тихо повторила Елена и улыбнулась.

– Бог мой, какие страсти, – сказала отчего-то Карина.

Я решил надменно промолчать. Но потом, перенимая ее величавую и в то же время непосредственную манеру, спросил:

– Так что там насчет моей великой судьбы?

– А ничего, – совсем уж невнятно предрекла Карина. – Поживем – увидим.

Я понял так, что моя судьба во многом зависит от меня самого.

– Это я и сам знаю, – сказал я.

– Ничего ты не знаешь, – необидно осадила меня Карина. – Покою тебе не будет, вот что. Маяться будешь: большие потрясения ждут тебя. У тебя на руке – красная жилка с тремя звездочками.

Я посмотрел на ладонь и ничего там не увидел, кроме привычной гладкой кожи с желтыми бугорками мозолей, натертых перекладиной турника, прикрепленного при входе на кухню.

– Не на правой, а на левой, – сказала Карина, подливая себе чай.

Действительно, ближе к запястью тихо пульсировал рубиновый рубец, красная нитевидная ссадина, которая, если присмотреться, начиналась и заканчивалась мохнатенькими точками; такая же точка делила рубец пополам. Строго говоря, я не увидел для себя ничего нового: этот лопнувший сосудик, как я про себя его называл, был мне знаком до мельчайших подробностей. Даже три точки, «три звездочки», я разглядел сам, притом давным-давно.

Вот почему я спокойно продолжал пить чай.

– Я слышала о таких метках, – сказала Карина, – но вижу второй раз в жизни. Надо показать его Константину, – проскрипела она в сторону Елены.

– Странный консилиум, – счел необходимым возмутиться я. – Не нужен мне никакой Константин.

– Нужен, – сказала Карина.

И я почувствовал, что мне лучше промолчать. Судьбе угодно было свести меня с Константином. Мне даже показалось, что Константин мне вовсе не помешает. Я быстро привык к этой мысли.

Константин явился через полчаса. Причем, он получил приглашение в форме весьма своеобразной.

– Костя, тут у нас красная метка объявилась.

Карина говорила с ним по телефону.

– Да, да. Только не надо тортов: меня от них тошнит. Изюмчику прихвати. До свидания, мой желанный.

Необычность происходящего стала восприниматься мною обычно, буднично. У меня стал появляться иммунитет к чудесам. Мне даже захотелось разок зевнуть, но присутствие Елены не давало скучать. Скучно не было, а вот интрига не клеилась.

Константин оказался весьма ухоженным стариком, с пышными усами, и даже подусниками на старинный манер, что делало его похожим то ли на барина-графа, то ли на его слугу. Он словно сошел с картины какого-нибудь старого мастера и шагнул к нам в комнату. Время остановилось. На нем была широкополая черная шляпа и пальто из удивительно мягкой на вид темной ткани – такой ткани нынче не сыщешь, хотя она была новая, не выношенная. Костюм также явно подобран был к случаю, да и галстук был повязан с умыслом. Галстук был изумительно в тон к костюму, то есть находился с ним в такой гармонии, что сначала вы его отмечаете как нечто отдельное, он бросается в глаза, а затем ощущаете его как деталь непростого, некрикливого ансамбля.

Дед удостоился от меня пристального, исполненного восхищения взгляда, от Елены – трех поцелуев с касанием подусников, от Карины – объятий, которыми не каждая жена встречает далеко не каждого супруга. Кроме вкуса, Константин обладал еще и манерами. После объятий с Кариной, он бесподобно облобызал ей ручки (исполнил этот аристократический ритуал не смешно: великое искусство), причем Карина с удовольствием позволила ему сделать это, несколько даже жеманясь. После этого хозяйке был с полупоклоном вручен небольшой, но удивительно подходящий к случаю букет из полураспустившихся то ли лилий, то ли еще чего-то экзотического.

Бог мой, что происходило в квартире прямо надо мной! Уму непостижимо! Какой-то неумеренный артистизм, какой-то милый жанр общения демонстрировали милые старики. Что-то из века минувшего. Что-то из другой жизни.

– Это Валерий, с красной меткой, – рекомендовала меня в своем «простецком» стиле Карина.

– Константин, – произнес дед, подавая мне свою сухую и крепкую ладонь.

– Очень приятно, – сказал я, также обнаруживая знакомство с манерами. – А ваше отчество, будьте любезны?

Константин сделал вид, что не расслышал моего вопроса или что вопроса не было вовсе. Мне пришлось сделать вид, что я ни о чем не спрашивал. Константин так Константин. Как скажете, господа чудаки.

– Чаю, конечно, чаю, волшебница, – произнес Константин в ответ на «чаю или кофе?» своим как бы невыразительным голосом, который, однако, заставлял вслушиваться в то, что говорил его обладатель. – Но прежде рюмку коньяку.

– С грушей? – спросила Карина, любуясь этим русским джентльменом.

– Разумеется, – сокровенно произнес Константин.

– А разве коньяк не лимоном следует закусывать? – светски полюбопытствовал я.

– Ни в коем случае, – наставительно, но без раздражающего поучительства ответствовал Константин. – Это дурной, то есть массовый, вкус.

– А я так всю жизнь этой кислятиной душился, – с сожалением сказал я. – Считал это хорошим вкусом.

– Сколько же вашей жизни-то было, молодой человек, – выговорил Константин. – Еще успеете сделать все как положено. Позвольте взглянуть на вашу, гм, ладонь.

Я ожидал пенсне, но явились очки практически без оправы, с тонкими позолоченными дужками, модные и стильные. Очевидно, пенсне было из области дурного вкуса. Да, за стариком было трудно угнаться.

Константин взглянул на мой, словно наполненный красными чернилами рубец, и произнес:

– Он.

При этом побледнел чрезвычайно.

– Ты уверен? – спросила Карина, застыв с подносом, на котором стояли хрустальный графинчик с коньяком и три хрустальных же стопки.

– Он, – повторил Константин, пряча очки в кожаный футляр и придвигаясь к столу.

– Его ждет великая судьба, – сказала Карина, следя за тем, как Константин разливает коньяк по стопкам.

– Великая судьба – это великие испытания, – сказал Константин.

– Великие испытания – это по твоей части, – заметила Карина.

Разговор обо мне в моем присутствии происходил так, словно меня не было рядом с ними, словно разговор шел о ком-то где-то существующем. Это все равно, что о себе говорить «мы» или «принцу хотелось бы услышать». Меня в упор не замечали. Дурной тон.

Мне это надоело, и я сказал:

– Коньяк следует пить из бокалов. Из больших фужеров, но не из маленьких рюмок. Из маленьких – это дурной вкус.

– А вы знаете, из маленьких стопок гораздо удобнее, – поделился сокровенным Константин. – Дурной вкус – это когда целесообразность приносится в жертву форме; хороший вкус – это соответствие формы содержанию. Молодой человек, разрешите мне поднять этот тост за вас, – продолжил он своим сокровенным голосом. – Во-первых, вы вступаете в новую полосу вашей жизни; во-вторых, вы вступаете в новое измерение, на новую, так сказать, территорию. В-третьих, мы рады будем вам помочь.

С этими словами Константин неторопливо, но решительно и до дна выцедил стопку, наполненную до половины.

Мы с Кариной последовали его примеру. На несчастную невесту, казалось, никто не обращал никакого внимания. Расстроившаяся свадьба внучки совершено не интересовала бабушку.

– Признаться, я не совсем понял, за что пил, – сказал я. – Но закусывать коньяк грушей – это отменно.

– Рекомендую, – подхватил Константин, оглаживая огромным батистовым платком густые усы.

– Ты пил за… многое, – сказала Карина. – Мы и сами до конца не знаем, за что. Но за это стоило выпить.

– Вы – наш клиент, – без особой теплоты сказал Константин.

– Что значит «ваш клиент»?

«Клиент» – явно отдавало больницей, рядом с которой предполагалось наличие вросшего в землю морга. Мне это не понравилось. Возмущался я, однако, как-то театрально, жил в предлагаемых обстоятельствах, в стиле, навязанном мне этим сокровенным старикашкой.

Но этот стиль устраивал меня потому, что меня ни на секунду не оставляли глаза Елены. Она внимательно изучала меня, впитывая (в этом не было сомнений) каждую мою интонацию, оценивая способности к разным интонациям. Мне казалось, она прекрасно чувствует, где я переигрываю, где недоигрываю, а где я не скрываю своего истинного лица. Сам себе я начинал казаться масштабным и многомерным. С Вероникой у меня никогда не возникало подобного ощущения; напротив, я всегда чувствовал легкое раздражение или недовольство от того, что меня не понимали, не так понимали. Словом, недооценивали.

– Всему свое время, – солидно сказал Константин, но Карина ласково перебила его:

– Время пришло, Костя.

Он в ответ развел руками, что можно было понять и так: я остаюсь при своем мнении, но спорить не стану.

– Константин – специалист по мрачным и неблагополучным прогнозам, – сказала Карина, а Константин в ответ сдержанно кивнул головой. – Я хочу сказать, Константин никогда не ошибается в своих предсказаниях. Он не шарлатан и не прохиндей. Он не говорит чепухи и ни на чем не спекулирует. Просто у него есть дар получать именно такую, «плохую» информацию.

Константин пил чай, аккуратно пригубляя чашку из орнаментального сервиза, как будто речь шла вовсе не о нем.

– Откуда у него этот дар – неизвестно. Но он у него есть. И здесь дело не в случае, а в том, что стоит за случаем.

Теперь о Константине говорили так, словно он не сидел за столом рядом с Кариной. Здесь каждый был больше, чем он был: обладателем дара, делавшего его посланником судьбы; можно сказать и так: способом проявления каких-то сил или законов. Тайны мироздания причудливо кучковались за обычным столом обычной квартиры, расположенной в обычном панельном доме. Вот почему когда о Константине говорили как о частном представителе всеобщего порядка, он смирено молчал. Ему и в голову не приходило напрашиваться на комплимент или отводить комплимент: он не видел в своем даре личной заслуги. Я же никак не мог смириться с тем, что мой дар – это форма безликости. Я привык всего достигать сам. Вот почему я встрял со своими дурацкими бокалами: так я выпятил свое «я». Выставил себя выскочкой.

– Мой скромный дар, – продолжала между тем Карина, – видеть благоприятное развитие событий, «предсказывать» счастливые зигзаги судьбы. Я вижу только хорошее, если оно есть.

– Ты – богиня, – склонился над ее рукой Константин.

– Оставь, Костя, – сказала Карина, заметно тронутая румянцем. – Тут нет моей заслуги: просто я отзываюсь на информацию…

– Позитивную, – уточнил Константин, при этом никому и в голову бы не пришло считать его выскочкой.

Что за шарм, что за такт был у этих людей!

– Да, я чувствую ее. И сообщаю тем, кому это может быть интересно. Люди называют таких, как я, гадалки. Но я не гадаю. Я всегда сообщаю то, что сообщают мне.

Они не позировали и не играли, они давно смирились со своей необычной судьбой и несли свой крест, судя по всему, весьма достойно. Сейчас они демонстрировали мне нечто вроде мастер-класса. Может, так принято в сообществе медиумов?

Меня осторожно посвящали в клан избранных?

Нет, я определенно не был готов к тому, чтобы быть проводником чьей-то злой или доброй воли. Безликая функция – был не мой формат. Я, продукт и венец человеческой цивилизации, был против внушаемых мне сомнительных правил.

– Кто сообщает вам позитивную информацию?

В моем вопросе не предполагалось ни тени дерзости или сомнения. Только здоровое любопытство. Манеры я практически скопировал у импозантного Константина. Однако Карина занервничала:

– Только не надо делать из меня дуру.

Странно: при Константине ее словно подменили, она даже чай стала пить не по-купечески, не «сёрбая», не втягивая его с шумом и плеском в себя, любимую. Ее манеры не то чтобы смягчились – они у нее появились. Очевидно, ее простецкость или грубоватая простота были только имиджем для нетребовательной публики. Она была такой, какой ее хотели видеть. Она была своей для клиентов.

Странно: тот, кто приносит благие вести, должен быть простым и понятным. Он должен быть таким, чтобы его можно было любить. А любить можно того, кто похож на тебя. Карина ради реализации своего дара научилась отказываться от себя и становиться как все. Она служила, а не паясничала. «Не надо делать из меня дуру». Понятно.

А вот ежели ты на короткой ноге с теми службами, что ведают информацией «негативной», ты обязан быть респектабельным и внушительным. Тебя должны бояться – и потому уважать. Любить – Боже упаси: недопустимая фамильярность.

Я решил поделиться своими рискованными наблюдениями с оракулами. Они рассмеялись.

– Совершено точно, – сказал Константин. – Я богат, ибо за плохие новости принято платить много, а за хорошие брать деньги неудобно. Карине платят гораздо меньше, но на жизнь хватает. Понимаете, я будто бы на вредном производстве нахожусь: общаюсь с темными потусторонними силами. Мало ли что я там могу шепнуть на ухо кому следует: порчу напустить или еще какой вред сотворить. Меня ублажают великой мздой как представителя великих темных сил. Деньги – символ власти и силы. Сила – к силе. Будешь отказываться или брать мало – клиентов не будет. Точнее, веры тебе не будет. А дар требует, чтобы им пользовались. Я ничего не сумею объяснить. Просто так устроен мир. Не навреди – мой принцип. Я не вправе нарушать не мною заведенное равновесие. Вскоре вы сами это поймете.

Я был озадачен – в который раз за сегодняшний день.

– И что же вы можете сказать мне, своему клиенту, Константин?

Он налил себе полстопки, не предлагая нам, выпил одним махом и сказал:

– Вами будут весьма активно интересоваться «оттуда».

Он энергично ткнул указательным пальцем вниз. Очевидно, привычный жест.

– У вас будет много неприятностей.

И только после этого аккуратно, как вышколенный породистый пес, откусил дольку груши.

– За такие вести принято благодарить? – вежливо поинтересовался я.

– Судьба у вас, скорее всего, сложится благоприятно, – перехватила инициативу бабушка Карина.

– И что конкретно должно случиться со мной? Что конкретно?

Константин покачал головой:

– Этого я не знаю. Тут уже началось бы гадание. Набор несчастий людских хорошо известен. В принципе все может грозить вам. Кроме старости в ближайшие 30–40 лет, – прибавил он с приятной улыбкой. – Но я не гадаю.

– О каких несчастьях вы говорите?

– Вы не знаете, что такое несчастья?

– Боюсь, что нет.

– Значит, до сего дня вы были счастливы. Боюсь, у вас появится возможность оценить это.

– Не могу с вами согласиться, – пробурчал я, ловя боковым зрением фигуру Елены.

– Болезни, утрата близких, потеря вдохновения, атомная война, непонимание друзей…

– У меня нет близких, – сказал я задумчиво.

– Значит, к несчастью, появятся, – констатировал Константин.

– К счастью, вы имеете шанс соединиться с близкими, – поспешила дополнить его Карина.

– Что же мне надо делать? – воскликнул я, растопырив пальцы на левой руке.

Оракулы как по команде пожали плечами.

– Надо поступать правильно, – сказала Карина. – Сколько вам лет?

– Тридцать три года. Уже или всего, сам не знаю. Вам виднее.

– В эти годы человек уже начинает понемногу соображать, хотя бы на библейском уровне, – сказал Константин, вставая из-за стола. Карина пошла его провожать.

Елена смотрела на меня по-другому. Серьезно и печально.

– Это не бред? – спросил я у нее. Она покачала головой.

– Нет, не бред. Я приду к тебе через час.

Теперь настал мой черед по-другому посмотреть на нее.

Боюсь, что я смотрел на нее как близкого человека.