Читать книгу Подсудимые песни - Анатолий Бергер - Страница 3
…И лагерные звёзды светят ярко,
обламываясь о зубцы забора
ОглавлениеСуд
I
Лети былое прахом,
Казнить тебя пора
Руки единым взмахом
И росчерком пера!
Чтоб насмерть – не воскресло,
Не вырвалось из мглы.
О, как жестоки кресла,
Пронзительны столы!
Глядят глаза лихие
И в голосах тех – яд,
От имени России
Навытяжку стоят.
И не спастись, не скрыться,
Не пошатнуть стены.
Вдали родимых лица
Печальны и верны.
… И этот страх барьера
И эта вот скамья —
Моей судьбины мера,
Отныне суть моя?
Встать, сесть имею право,
Отсчитаны шаги.
Налево и направо
Погоны, сапоги.
1970 г.
II
И чем душа кипела,
Чем был годами жив,
Теперь подшито к делу
И брошено в архив.
Родимые тетради,
Знакомых рифм гурьба,
Дрожь сердца в звонком ладе,
Что ни строка – судьба.
Как трепетно порою
Листал, то тешась вновь
Созвучною игрою,
То правил, черкал в кровь!
Сквозь точки, запятые
Мелькали тем видней
Судьбы перипетии,
Со бытья прошлых дней.
И всё, как взрывом – смаху,
Бей штемпель тот, кости!
Грядущее, ты к праху,
А нынче – Бог прости!..
В лихие те картоны,
В железо скрепок тех
Моленья, зовы, стоны,
И праведность, и грех.
1970 г.
«…»
А когда вспоминается детство,
Под Уфою бараки в снегу —
Никуда от печали не деться,
И хотел бы – вовек не смогу.
Завывала пурга-завируха,
В репродуктор ревела война,
И преследовала голодуха
Год за годом с утра дотемна.
И ни сказки забавной и звонкой,
Ни игрушек – весёлой гурьбой —
Жизнь пугала чужой похоронкой,
Заводской задыхалась трубой.
Пахло холодом и керосинкой,
Уходил коридор в никуда,
И в усталой руке материнской
Всё тепло умещалось тогда.
1977 г.
«Эвакуация. Бараки жёсткие …»
Эвакуация. Бараки жёсткие.
Эвакуация. Закаты жёлтые.
Сугробы тёмной чужой зимы.
Эвакуация. Бараки. Мы.
Зима холодная, зима голодная.
Беда большая, общенародная.
А я, знай, бегаю, в снежки играю.
Нету войне ни конца, ни краю.
1975 г.
«Что случилось, что же случилось …»
Что случилось, что же случилось —
С телом впрямь душа разлучилась
В ту проклятую ночь, когда
Била в колокола беда,
И железно койка скрипела,
И краснела лампа, дрожа,
А душа покинула тело —
Не увидели сторожа.
И ключи в замках громыхали
И гудели шаги вокруг,
Чьи-то шёпоты то вздыхали,
То опять пропадали вдруг…
1974 г.
«В проходе тёмном лампочка сочится …»
В проходе тёмном лампочка сочится,
И койки двухэтажные торчат.
Усталого дыханья смутный чад,
Солдатские замаянные лица.
То вздох, то храп, то стон, то тишина.
Вдруг скрежет двери – входит старшина.
«Дивизион – подъём!» И в миг с размаху
Слетают в сапоги. Ремни скрипят,
Но двое-трое трёхгодичных спят,
А молодёжь старается со страху.
«Бегом!» Глухое утро. Неба дрожь.
О, время, ну когда же ты пройдёшь!
И словно мановеньем чародея
Прошло.
Решётка, нары и в углу
Параша. Снова лампочка сквозь мглу,
А за оконцем – вышки. Боже, где я:
Заборы, лай, тулупы да штыки.
Шлифуй футляры, умирай с тоски…
Кругом разноязыкая неволя.
Я на семнадцатом, на третьем – Коля.
А ты, Россия, ты-то на каком?
А, может, ты на вышке со штыком?
Когда ж домой?
Спаси, помилуй, Боже!
Вернулся. Долгожданная пора.
Но не могу сегодня от вчера
Я отличить никак. Одно и то же.
1986 г.
«Как ты снишься отчаянно, Стрельна…»
Как ты снишься отчаянно, Стрельна!
Точно ранишь меня огнестрельно —
То шумящим с разбега заливом,
Плачем чайки и ветра порывом,
То кабиной на пляже безлюдном,
То вдруг псом вороватым, приблудным,
То простором и шорохом парка,
Маятою вороньего карка,
Одиноким вдали пешеходом,
Торопящим строку небосводом…
1971 г.
«До чего же здесь ночи темны …»
До чего же здесь ночи темны!
Небо словно в пожарища дыме,
Город мой вдруг врывается в сны,
Будто бомбою взорванный ими.
Милых улиц узнать не могу.
Эти здания, эти соборы,
Что когда-то не сдались врагу,
Повалились вповалку, как горы.
Всё в снегах, непролазных снегах.
Вьюга рыщет и нет мне дороги.
Боже праведный! В бедственных снах
Ты судьбы ли подводишь итоги?
Эти набережные, мосты,
Эти всадники, эти колонны —
Жизнь моя – это ведаешь Ты.
И во сне мои страхи бездонны.
И наутро – о, как же понять —
То был сон или в пропастях ада
Ночью грозной блуждал я опять
Видя гибель любимого града?
Лене
Вышла замуж за тюрьму,
Да за лагерные вышки —
Будешь знать непонаслышке —
Что, и как, и почему.
И в бессоннице глухой,
В одинокой злой постели
Ты представишь и метели,
И бараки, и конвой.
Век двадцатый – на мороз
Марш с киркой, поэт гонимый!
Годы «строгого режима»:
Слово против – дуло в нос.
Но не бойся – то и честь,
И положено поэту
Вынести судьбину эту,
Коль в строке бессмертье есть.
Только жаль мне слёз твоих
И невыносимой боли
От разлучной той недоли,
От того, что жребий лих.
1970 г.
«То украинскую мову …»
То украинскую мову,
То прибалтов слышу речь, —
Тайную ищу основу,
Смысл пытаюсь подстеречь,
Слов не ведая, внимаю,
Лишь догадкой вслед бегу
(Как бы музыка немая,
Что постигнуть не могу).
Но гляжу на эти лица,
Ярых рук ловлю разлёт,
В складке губ судьба таится
И прищур рассказ ведёт.
От осколка шрам на шее
И в глазнице голой – тьма:
Эту речь я разумею,
Здесь творила жизнь сама.
День за днём сильнее чую
Суть её, крутой исток —
Азбуку её лихую
Нынче знаю назубок…
1970 г.
«В умывальной враз на бетон …»
В умывальной враз на бетон
Тяжко рухнул и умер он —
В сырость, грязь, окурки, плевки,
Ржавой лампы ржавая дрожь
Мрачно замершие зрачки
Осветила – страх, невтерпёж…
Как бы в них отразились вдруг
Дестилетья – за годом год
Те ж заборы, вышки вокруг,
Лай собачий ночь напролёт.
То в столовку с ложкой в руке,
То обратно шагал в барак,
И дымил махрой в уголке —
Что ни день – вот так, только так.
О свободе грезил сквозь сон,
Да подсчитывал, знай, годки —
В умывальной враз на бетон
