Читать книгу Мальчик с котомкой. Избранное - Анатолий Константинович Ехалов - Страница 11

Пошло взрастать родовое древо Житьевых, ветви выбрасывать в разные стороны и края матушки России.

А кто еще малым листочком этого древа трепетал на ветру. этого древа. От Андреянова корня сколько уже наплодилось Житьевых? Не счесть. Не зря враг говорил, что из русской деревни народ не вычерпать никогда.

У Николая с Пдатонидой первенцем стала Клавдия, потом Алексей, потом народился Николай, за ним Катюшка. Успели расплодиться….

Лешка впервые ощутил себя на этой вот речке Дороманке. Он помнит яркий солнечный свет, блики на воде, прыгающие тени. Люди ловят из реки рыбу и бросают ее в ведро. И все смеются и радуются. Лешка еще не мог по-настоящему ходить. Но он помнит, как полз по галечнику, Галечник был теплый и манил разноцветьем. А потом Лешка ухватился руками за ведро и приподнялся. В ведре, играя солнечными бликами, плескалась рыба. Лешка наклонил ведро и оно опрокинулось. Вода, сверкая, побежала к реке и рыба, она была пятнистая, упругая и сильная, тоже устремилась к реке.

И Лешка рассмеялся. И все, кто был вокруг, засмеялись.

И более он ничего не помнит из этой истории.

А потом уже в отпечаталсь в сознании другая картина. Лешка уже одетый, стоит на берегу реки, а с той стороны через брод идут его родители с полными корзинами ягод. Это была черника и малина. И они переходят по сверкающей бликам реке и угощают детей ягодами.

– Кушайте, дети, ягодки сколько сможете. Это вам подарок из леса от зайчат и лисички.

…Река, она как живое существо, работное, строгое, ласковое, обильное присутствует во всей жизни. Батька прислал ему с фронта моток лески и крючки в конверте. Где он взял их на Ленинградском фронте? Уму непостижимо. Они стояли на Вороньей Горе.

До сих пор в интернете можно найти хронику, рассказывающую об артиллерийском расчете братьев Житьевых, умело бьющих врагов. Их было пятеро. В числе их и отец Лешкин. Он уходил весной сорок второго вместе со всеми мужиками Соснового, прежними уваровцами.

Много лет спустя в эти края приехала бригада кинодокументалистов во главе с известной тогда журналисткой Светланой Сорокиной. Они снимали фильм «Не поднятая целина», который должен был подготовить политическую почву к введению земельного рынка. Проще сказать, земля в России должна была стать предметом купли продажи и далее перейти в собственность олигархического капитала.

И вот съемочная группа искала свидетельства ужасного сталинского режима и раскулачивания. Приехали они и в Сосновое. Пришли к Алексею Житьеву в его крестьянское хозяйство.

И какое же у них было потрясение, когда с порога, приходящие люди, переселенцы и их потомки заявляли, что они все сплошь сталинисты.

До сих пор потомки этих спецпереселенцев благодарят Сталина, его политику переселения, которая спасла их сначала от голода 30-х в южных регионах, потом от оккупации. Те территории, на которых жили вчерашние уваровцы, стали местом ужасных боев, потом от мясорубки первого года войны, перемоловшей регулярную армию, а спецпереселенцев начали брать на фронт только в 42 году, потом от голода 48 года.

И, верно. Какие замечательные росли в Сосновом овощи на огородах! Ни каких вредителей не было: ни тли, ни бабочек капустниц, потому что лес сосновый кругом, а сосна обладает особыми бактерицидными свойствами. Репа росла удивительная! Сорняков тоже мало было, потом уж, прошли десятилетия, сорняки развелись.

…И вот война, словно подкосила всех. Затихли на улицах песни, не стало гуляющей молодежи, резвящихся детей. Печаль и озабоченность легла на лица людей.

Весной 25 апреля 1942 на фронт пошли уваровцы. Лешка помнит: это был удивительный день. Яркий, солнечный, радостный…

По реке Дороманке весной, по большой воде сплавляли лес. Зимой его заготовляли, складывали по берегам в бунты. Потом бунты спускали в воду и расходился лес в плотах по всей России. Старались сплавить так, чтобы на реке не было заторов.

Но случались и заторы.

Лешка видел такие заторы: от устья Дороманки на десятки километров вверх.

Бывало, столько леса зажмет на реке, что река становилась сплошь деревянной. Страшное дело!

Весь поселок на заторе стоит день и ночь, разбирает его, пропускает бревна к большой реке, в запань. И ребятишки тоже на заторе. Весело прыгать с бревна на бревно, выглядывать зажатую лесом рыбу, которую легко поймать в это время.

Огромные бревна, отборный сосняк, стоит почти вровень с берегами недвижно. И вот где-то ниже по течению люди разбирают преграду и вся это махина, треща и звеня неохватными бревнами, устремляется все быстрее и стремительнее вниз по течению. Успевай уносить ноги!

…И вот весна сорок второго. Только что закончили сплав. А сплавщикам и лесорубам на фронт надо. И Даниле Андреяновичу – на фронт, уже третью войну одолевать, и сыновьям его, и Алексею Мурановуу и всем, всем, всем, кто может в руках держать оружие. Не сегодня, так завтра. Готовься. Враг подступает к Москве…

Лешка отчетливо помнит эти проводы 25 апреля.

Их было в первой партии тридцать человек. Все пришли как на праздник на берег в хороших одеждах, белых рубашках, с гармошками, кто умел играть. Нужно было попадать в райцентр – село Усолье.

Уставшая от сплава река, уже входила в свои берега, но изредка по ней проплывали молью одинокие бревна. А вот лодки не было. Какой-то раздолбай угнал ее на ту сторону реки и оставил там.

Надо переправляться.

И тут по реке поплыла пачка бревен, собравшаяся крест на крест. Видимо, слишком много леса спускали из бунтов. Вот она и задержалась.

Алексей Муранов схватил багор, зацепил эту пачку, прыгнул на нее и перебрался на ту сторону.

Река все еще играла, течение было быстрое и Муранова снесло метров на двести.

И весь поселок стоял на берегу и переживал за Алексея: сумеет ли добыть лодку, не пропадет ли в бурной реке…

Николай вместе с мужиками стоял внизу у уреза воды, ожидая Муранова с лодкой. А на берегу, на самом высоком месте отдельно от всех стоял, как памятник, вороной конь со всадником. На коне восседал новый начальник лесопункта, присланный откуда издалека, Михаил Травин.

Он по-хозяйски окидывал взором поселок, реку, баб и детей, провожавших на фронт мужей, и ноздри его хищно раздувались. На сердце у Николая стало еще тревожнее. И тут же тревога эта стала закипать яростью:

– Ну, ладно, – сказал он сам себе. – Мы обязательно вернемся и подведем итоги. Кто и чем помог стране?

И вот, наконец, Муранов поднялся, пригнал лодку и принялся перевозить мужиков через реку.

Как в иной мир, из которого нет возврата. По крайней мере нет возврата прежнего мужа, отца, сына… Потому, как война, если не убьет, то покалечит, не покалечит, так искорежит душу…

Всех мужиков перевез Муранов, одна баба с последним рейсом туда уплыла с ним, чтобы вернуть лодку.

А мужики пошли по дороге наверх в сосновый бор. Шли друг за другом, не оглядываясь. На войну пошли.

Так и остались в глазах у Лешки эти сосновские мужики, идущие спасать отечество по той стороне Дороманки..

А на этом берегу – горе, плач и рев непрерывный. Бабы плачут одна перед другой целыми днями.

И платки в слезах, и платки валяются на земле по улице. Ревет-ревет иная, платок потеряет. Да как не рыдать, если в соседних деревнях, на русских-то, местных, которые первыми на войну ушли, уже прислали похоронки. Причем, в подробностях описано было: ваш отец, муж убит так-то и где, ранен смертельно так-то..

Теперь и их мужики ушли на погибель туда. А кто и вернулся, то калекой: без рук, без ног, без глаз…

И потом проходит какое-то время, где-то в 43-м году к осени ближе поднимаются из большой реки по малой два карбаса полуторатонника. И на них горы старых шинелей, бывших в употреблении, и все шинели в крови. Видимо, они с убитых солдат. С фронта.

И тут началась невообразимое. Жуткая сцена: стали разбирать бабы эти шинели. Их приказано было отстирать и привести в порядок, ушить, заштопать.

Одна баба берет шинель, а она вся в крови. То ли с убитого, то ли с раненного жестоко. Зарыдала в голос.

Это отпечаталось в памяти на всю жизнь.

У Кати Мурановой в похоронке на Алексея было написано: «Ранение в живот.»

И она увидела шинель:

– Это его шинель!

Рев и стон стоял на рекой и лесом неимоверный. Рыдали все. Стали искать в этих окровавленных шинелях свои, зная, кто и как из мужей или сыновей ранен был…

Многих женщин без чувств дети домой уводили.

…Николай оставил на плечах Платониды четырех нахлебников. Расставались когда, плакал…

– Как же ты, Платоша, справишься?

И вот леску прислал. Немецкую. Крючков. А до речки пятнадцать метров от порога. Утром Лешка поднимется рано, мать закажет:

– Много не лови. Хватит и одной щуки.

А она уж хлеба творит. Щук на противне запекали. Если же ничего не говорит, тащит и двух или трех. С первого заброса редко, когда не схватит щука. Второй раз, бывает, сорвется, кинет Лешка еше раз. И все равно, наловит столько, сколько нужно.

Стали ту войну переживать… Грибами, ягодами, рыбой, дичью лесной…