Читать книгу Взвихрённая Русь – 1990 - Анатолий Никифорович Санжаровский - Страница 7

Этого Дыроколову было мало.

Он припадошно рухнул на колено, со всего замаха саданул себя растопыренной пятерней по сердцу, отчего голова, будто неживая, сорванно тукнулась подбородком в грудь.

– Просю на тур вальса!

– Пожалуйста, – в чинном поклоне Колотилкин отвёл руки назад, изящно придерживая воображаемое платье, как это делали светские дамы на балах.

И они, предупредительно-вежливо взяв друг дружку за шалашики ушей, без сговора разом загудели каждый себе под нос «Амурские волны», целомудренно понеслись вокруг медвежеватого, тяжёлого стола.

Плащ-палатка широко летела за ними, подымала к потолку вихрем пустые бумажки с зёленого стола, сбивала с ног подвернувшиеся стулья у стен. Громоздкие листки-снежинки неуклюжими лаптями вертелись над ними в воздухе.

С лёту они грохнулись в обнимку на диван, захохотали.

– Ай да папашик! Ай да папашик! – признательно жался военком к колотилкинскому локтю. – Как и благодарить? Не успел я нашалить, как ты бросил Москву и ко мне на выручку! Те-ле-па-тия!

– Сказано в точку, – похлопал Колотилкин Дыроколова по тылу руки. – Эх, дитя, дитя! Дождусь ли я от тебя путя?

– В н-нашей ж-жизни всякое б-бывает! – кинуло Дыроколова петь.

Колотилкин накрыл его губы пальцем.

Военком смолк. Верно, верно! Какие песни в райкоме, когда трудовой народ только сбегается в службу?

– Спасибствую! Оха и выручил!

– А ка иначе? Закадычество обязывает… Как я из этой вот темницы, – Колотилкин накрыл грудь рукой, – выну двадцать наших геройских годков? Меня уже в четвёртый район перекинули… Хэх… За наши тихие успехи, за наше громкое поведение нас не давят. Только перебрасывают с повышением… А куда ж я тебя из своей из сборной команды? Однодельцы… Куда тренер, туда и нападающий…

– Раз труба зовёт, я под козырёк…

– А мог же остаться без козырька. Ну вляпаться! За неделю чуял… Взял для наглядности… Ляжь-ка визой[20] в диван.

Военком лёг.

Колотилкин на цыпочках протиснулся в узкую дверь рядом с соседней дверью, куда проводил раннего колхозного гостя, и стал поднимать на стене карту страны. Карта была большая, подробная. Наконец, она свернулась в рулон у портрета Горбачёва. Колотилкин намотал шпагат на гвоздь сбоку.

– Просыпайся, народ! И давай сюда на боевые учения!

Дыроколов вошёл и обомлел. Он долго не мог ничего сказать. Только как-то очумело таращился на картину.

– Вот это экласс! – прошептал. – Сэкс-беспредел! Шедевра из шедевров! Тигр трахает бабу!

– Да. Суть, дитя, уловил ты метко.

– Но почему он её не ест?

– Лишь потому, что и ты вчера не съел свою согревушку.

– Сравнил! Так посмотришь на первые глаза… Сидят и ничего. Никаких делодвижений. Никаких сексуальных позиций. А они – сидя!

– На пустяках тебя заело. В суть зри! А суть в том, в чём уважаемый товарисч тигр?

– В тапочках? Как я? Так нет…

– Одевше! – нетерпеливо выкрикнул Колотилкин. – Вот в чём анафемская суть! Честно-благородно делает своё дело. Но не состёгивает с себя шубейку, не вешает на гвоздок. Знает, повесь – тут же уметут. Тигр зна-ает! А доблестный райвоенком не знает! Потому ты, полкан,[21] и остался в одной кепчонке со звёздочкой. Не позорился б!

– Ещё ты будешь меня учить…

– Ещё ка-ак бу-уду! Учись, пока живой. Ты на день меня младше? Младше. Я папашик, ты сынок. Уговорились? Вот и слушай. Военный должен всё делать в походном, в боевом состоянии! А он растелешился. С комфортом ему подай! Разложился, как на базаре. Учись у тигра. Всё своё держи на себе. За полста занесло. Понимай!

Дыроколов не терпел скулежа.

Из принципа отвернулся от картины и запереодевался в своё из свёртка.

– Ни хрена ты не понимаешь! – озлённо пальнул Колотилкин. – Два товарисча делали одно дело. Тигр и ты. Тигр после дела пошёл от объекта страсти с гордым достоинством. А ты – побежал. Как заяц! Позорище!

– А что мне оставалось делать? Мне угрожали топором!! А тигру никто не угрожал!

– Потому что товарисч тигр всё делал с умом! А ты? Залез в чужую солому, ещё и шелестишь! Расчехлился наголо, как у себя дома…

– А что? Надо одетым?.. Или ты забыл, что «секс – общение, основанное на голом энтузиазме»? Тигру хорошо. У него из амуниции одна шубейка.

– И он не стал ею разбрасываться…

– Потому что не отстёгивалась…

– Да нет. Он благоразумно помнил об ответственности момента… Не терял головы…А ты?..

Дыроколов пыхтел.

Всё никак не влезал ногой в рукав.

– На зад чего рубаху пялишь? – язвенно хохотнул Колотилкин.

Дыроколов зло сплюнул.

Нечаянно глянул вверх и снова его заклинило. Не хотел, не хотел же больше пялиться на хламьё этого стольного экстрасекса, а глаза всё никак не сорвёт с картины повыше тигриной любви. Сидит девулька с симпатическими телесами. Ножки враскид. И чернобурка на застёжке. Молния не рисованная. Натуралиш. Магазинная. Вставили в полотно. Хочешь – вжик! – закрыл радость, хочешь – вжик! – открыл.

Дыроколов даже два раза сладко жикнул молнией туда-сюда по империи страсти и на восторге трудно отошёл. Чувствует, с такого перепляса температура в нём поднимается.

Он деловито перебегал с места на место и, всё сильней цокая в восхищении языком, пялился по стенам на привезённые из Москвы картины. Когда только и успел этот шустряк Колотилка развесить? С каждой новой точки картины казались Дыроколову всё превосходней. Да что-то вроде чего как и не хватает. Так чего? Наконец он понял. Света! Света в резиденции у первого не хватает!

– Слушай, Колотилка! На дворе утро. Солнце полыхает. А у тебя темно. Чего кукуешь в темноте?

– Не в темноте, а в свете решений КПСС!

– Так в этом свете решений КПСС ни хрена не разглядишь толком божественные творения!

Дыроколов включил люстру.

Картины на свету стали ещё неотразимей.

Дыроколов положил руку на плечо Колотилкину, и они, не сговариваясь, приварились вожделенными взглядами к молнии.

Бог весть сколько они так простояли, пока Дыроколов не бросил на горьком вздохе:

– На сегодня хватя. Хорошего понемножку… А теперь ты б прикрыл свою малую секстретьяковку. А то кто нечаем ворвётся…

– Пожалуй… Сворачиваем боевые учения.

И сожалеюще Колотилкин опустил карту.

– Говорят, – криво усмехаясь, сказал он, – в гражданскую в этом доме был штаб дивизии и в нише, на месте нынешней карты, висела карта боевых действий…

– А ничего не говорят, где эти картинищи берут?

– В Измайлове, говорят. На вернюсаже… Парк. Асфальтовая просека версты на полторы. Там и тусуется вся-який сбродище. Вечно народу невпротолк. Чего душонке угодно добудешь. А совсем недалече пруды. Пётр Первый потешные запузыривал там бои.

– А твоя всю эту потеху под картой видела?

– Сама таскала на этот вернюсаж. Первый раз в канун Мая.

– Хорошеет?

– Хорошеет цесарочка! Не какой там червяк в корсете…[22] Разденется – эдельвейс у неё так и смеётся зовуще! Так и играет! На ратные подвиги манит! Так бы кушал и кушал без перерыва на завтрак, на обед, на ужин.

– На жрачку перерывайся, – строго посоветовал Дыроколов. – А то подкатит перерыв на собственные похороны. Грустней будет.

– Перспективонька… А что? За полста заехал… Утоптался… Того и жди, что на погост нарвёшься.

– Ох, бабичи. Про погост запели. – Дыроколов печально покивал своим мыслям. – А было казацкое времечко! Не мы ли по трижды разводились? Не наши ли детки уже отцы-матери и не знаются с нами? Не мы ли снова вольные-холостые? Не мы ли перекрёстным методом опыляли ночных бабочек?.. Сначала всяк свою?.. Потом всяк чужую?.. Волнительно, экзотицно… В сладких бабьих колодцах мы и потонем…

– Вещие слова… Пора б седым козлам угомониться. А как увидишь свежатинку… Моя прибежала ко мне на приём… Записалась честь честью… Я так тогда и не понял, чего моя Алюня ко мне приходила. Уже потом разжевала… Оказывается, у нас перепроизводство флагов, вымпелов там лучшим дояркам, свинаркам, конюхам… Никто не берёт! Ссыпали в уценёнку. Вымпел тридцать копеек! Краска с серпа сшелушилась. И за так не нужен. Тогда их списали. Как раз под день рождения Ильича.

А назавтра красная суббота. Осияла кого-то идея. На красную субботу вымоем полы красными флагами! Не выбрасывать же добро. Ещё бесхозяйственность пришьют!.. Ну, другие посмеиваются, умывают полы, а моя павуня аж взбеленилась. Нe буду и не буду! «Он ведь с нашей кровью цвета одного»! А ей спокойненько вбубенивают: «Молода ещё коммунисточка срывать важное мероприятие, целый ленинский субботник! Лучше не брыкайся. Мой. Этим жёлтеньким, то есть серпом и молоточком, хорошо грязь оттирается». Не стала! Шваркнула флаговый ком в угол и бегом в райком. Благо, мы тут рядышком промышляем с торгашиками. Слышу – секретарке-раскладушке: запишите к Василию Витальевичу на сейчас. Срочно! Важно! Церберка моя: девушка, я записываю, но на понедельник. А сегодня нет приёма. Субботник!

У нас действительно был субботник. Переложил я на столе стопочку обкомовских цидулек с угла на угол. И больше делать нечего. Со скуки задремал. Ан слышу недурственный голосок. Открываю дверь. Ба! Какой розанчик!

Кадрия Измаиловна, говорю ласково своей церберше Милёхиной, раз у девушки срочное, разрешите её принять?

Никаких проблем, стрекочет Кадрия, и моя Алюня у меня в золотой клеточке.

Алюня с порога мне про какую-то флаговую дичь у себя на базе. А я слушаю и не слышу. А я слепну во хмелю. Пик коммунизма вскочил колом! Народный мститель! Край стола поднял!

Не утерпел я, под столом цапнул вроде невзначайку за сомлелый молодой окорок повыше коленки. Раз-зок давнул от души и бегом моя шаловливая ручонка назад.

Лепечу: я нечаянно… извините…

А она, оторва, смеётся:

«Пожалуйста, пожалуйста!»

Тут же без передыху мылю лыжи на новый забег. Голодным зверем рыщу своей грабелькой по заповедной зоне. Чёрте что несу как заклинание:

«Честное партийное! Не т-трону!.. Честное ж партийное! Ну не трону ведь!.. Даю святое слово коммуниста!.. Верного ленинца!.. Чего ж ещё?!..»

Она в хохот.

Я дверь на ключ. Распустил перья… Посадил этот розанчик… эту царицу цветов на край стола и навстоячки! Принял посетительницу – грех обижаться!.. Субботничек на ять!

– До дивана лень было донести?

– Некогда!

– Прямо на столе?

– Прямо. Михал Сергеич, – показал за плечо на портрет, – не даст соврать. Единственный свидетель. Немой. Потому и надёжный. Весь год почти каждый вечер… У какого плетня и не тёрлись… Надоела мне эта бездомная кустотерапия. Думаю, наши, как бы ты сказал, неуставные отношения надо узаконить. И узаконил. Взял к себе на баланс в рейхстаг инструктором. Вишь, до чего допекли горячие молодые окорока? «Хороша моя подруга и в постели горяча – в этом личная заслуга Леонида Ильича!»

– Вру-убель!..[23] Всё нормалиш. Всё по инструкции. Велено ж вам брать на партийную работу хорошо и всесторонне проверенные кадры? Ты и проверил… Просто фундаментально подошёл к выполнению служебного долга.

– Стало спокойней, домашней. Куда в колхоз – вместе. Куда в командировочку и за пределы района – вместе. Моя походная партраскладушечка… Среди дня прижмёт – дверь на щелчок, примешь сеансик… Успокоительный сеансик диванотерапии… Усиживаемся допоздна, залёживаемся, – глянул на диван, – до утра. Холостяку что дома, что здесь… Здесь престижнее. Бывает, из области дежурный с тоски звякнет – я сниму. Он доволен. Первому доложит об моём рвении. Мол, и по ночам с поста не уходит. Всё бдит… А то сам по нахалке дзинькнешь по какому пустяку в полночь домой первому. Тот со сна подхваливает… Так и обезьянничаешь…

– Ты зачем сослал её в ту дурацкую высшую партшколу?

– А-а… Пускай массирует мозги. Ну чего в нашем вонючем болоте гнить? Хорошуточка не глупа. Пусть учится. Ученье – атаман, неученье – комар. Всё поплавок в житейском море. С техникумом же по нашим… хэх, судьбоносным временам далече ускачешь? Характеристочку нарисовал – без звучика приняли. Ей нравится пока. А хорошо ей, хорошо и мне.

– Ой ля! То чернобурку с шиком подавали прямо на диван по первому кивку. А теперь за своим же родным кисельком тащись в ту Москву?

– Ничегошеньки. Там у неё завелись знакомцы. Нa мой приезд подносят ключ от целой загородной пустой дачи. Залюбись конём! На дачке кр-рысота-а! Всё в цвету. Как молоком облито. Май!

– О! Напомнил! Ты на Первое мая был на Красной площади? Что там стряслось? «Правда» плакалась, президента обидели.

– Он сам себя обидел и страну.

Дыроколов насторожился.

– Что-то новое… Неуставняк… И от тебя? Ты своими глазами видел?

– Своими, своими… Алюня еле уломала пойти.

– Так побоку сексушек! Давай, пан Колотило, докладывай про Май в столице. И обстоятельно! Развернуто!

Дыроколов приготовился обстоятельно слушать, довольно мурлыча себе под нос навязчивую песенку: