Читать книгу Между миром тем и этим. Рассказы белорусского алкоголика - Анатолий Остапенко - Страница 3

Мне кажется, что где-то к середине 80-х годов прошлого века процесс алкоголизации советского народа достиг апогея. Не буду, в конце концов, высказываться за всех, за все население необъятной страны СССР, но относительно одной его единицы – то есть меня – то точно достиг, так как пилось тогда мною «много, но часто», как говорил знаменитый поэт-алиментщик Ленька Шугалей.

…Я получил командировочные и почти все их пропил. Ехать, а точнее – лететь надо было в далекий, но очень теплый город Краснодар. Был конец марта, уже сошел снег, но до по-настоящему теплых деньков еще было далеко. А в Краснодаре, как говорили знающие люди, так тепло, что можно купаться в море, которое совсем близко от города – каких-то двести километров.

На третий день гуляния около пивного ларька – там, где сейчас магазин «Удобный» – я неожиданно узнал, что уже 24 марта. Интересно, что это известие дошло до меня не сразу: только после двух поллитровок «Агдама»; очень уж трудно было прийти в себя после вчерашнего. Все завсегдатаи пивной знали, что мне 25-го нужно ехать во второй минский аэропорт, чтобы там сесть на самолет.

– Ну, за твой безоблачный полет, – сказал Володя Адамчик, мой сосед и коллега по уничтожению «чернил». Он протянул мне полненький стакан с вином и, видя мое временное оцепенение, омерзительным голосом продолжил: – Пей быстрее, освободи посуду, ты же, может, не один.

– Какой полет? – спросил я, все-таки одолев «родимую».

– Завтра же мы тебя к казакам отправляем, в Краснодар. Или ты уже не едешь?

– Завтра? – как гром с ясного неба потрясла меня эта страшная весть. Я знал, конечно, что должен был ехать, но мне казалось, что это событие произойдет когда-то потом, придет специально назначенный день, и я полечу… Но чтобы этим днем было завтра!..

– Тогда наливай… – только и сумел выжать я из своих уст, которые, казалось, совсем перестали слушаться под воздействием «страшной новости» о полете в Краснодар.

Через некоторое время я уже был в «полненькой форме». Домой не шел, а полз. Ну не в прямом смысле, а в переносном. Моя стометровка, выполненная почти ползком, требовала столько же усилий, как, например, подвиг столпничества либо сухого поста в христианстве. Подвиги такого рода известны в мировой истории, как наиболее высокая форма христианского служения. Например, в 1996 году человек из Сибири Иван Конюхов прополз 400 километров от Дивеевского монастыря до Троице-Сергиевой Лавры.

От пивной до квартиры было, может, 100–150 метров, но для меня это были не метры, а длинные версты. И неудивительно, что попал я не в свой подъезд, а в соседний, где точно в тех же геометрических координатах, но, в соответствии с техническим заданием, смещенная на восток на 35 метров находилась квартира как две капли воды похожая на мою.

В этой квартире уже который день гудела свадьба. И народ там был не мой, чужой, но, тем не менее, не трезвее меня… И эти люди не стали долго разбираться, почему я пришел к ним, а сразу перешли к физическому выяснению.

Удары сыпались со всех сторон, но один был самый меткий. Это был удар по правой голени, туда, где выступает такая кругленькая косточка, но не по ней, а немного ниже – где сухожилия. Этот Божий знак был настолько ощутимо болезненным, что я сразу вспомнил, где же все-таки живу. Я мгновенно слетел с чужого шестого этажа и, как птичка колибри, взлетел на свой.

…Проснулся я не от навязчивого щекотания солнечного луча, скользящего по моему опухшему, синюшному лицу. Проснулся от нестерпимой боли, которая шла изнутри и растекалась по поверхности беспомощного, отравленного тела. Попытался встать, но тотчас, как сбитый молнией, упал на пол моей квартиры. Упал от резкой боли, и эта подлая боль распространилась по всей голени, но более всего – ниже той круглой косточки.

– Вставай, скотина! – раздался приятный и родной голос.

Это была моя жена. Я не оговорился – после перенесенных неимоверных физических и моральных страданий последних дней голос моей половины звучал как музыка небесных сфер, и содержание сказанного не имело абсолютно никакого значения.

– Сейчас встану. Вот что-то прихватило меня, болит, так я присел… – пытался как-то оправдаться я и, стиснув зубы, взобрался на кровать.

– Во сколько твой самолет? Вещи я собрала.

– А что мне… сегодня… лететь? – еле слышно просипел я каким-то чужим, незнакомым голосом.

– Сегодня, сегодня, хоть отдохну немного от твоих пьянок. Кто же тебя так побил вчера? Вот хорошее дело сделал он, молодец…

Я молча подвинулся в ванную. Нога болела ужасно, но ведь надо было что-то делать, как-то двигаться. Подумал, что стоит немного расходиться и боль постепенно пройдет – так раньше бывало при различных «боевых» травмах во время пьяных приключений.

До аэропорта я как-то добрался, но прогноз мой не оправдался – боль не утихла. Миша Деревянкин, мой соратник и коллега, был уже там.

– Что с тобой? – вытаращил свои голубые глаза Миша.

– Пусть не лезут, – произнес я стандартный в таких случаях ответ пьянчуги.

– Как же ты там будешь работать с нашими коллегами в универе?

– Я же не ногами работаю, а головой! – гордо, но абсолютно не в тему вякнул я.

Мы начали подниматься по трапу в самолет. Миша меня поддерживал, но все равно я несколько раз терял равновесие и чуть не упал с трапа. Наверху к нам подбежала симпатичная стюардесса, и общими усилиями мне помогли добраться до кресла в переднем салоне лайнера ТУ-134.

2017 год. Возвращение Антона Кулона с DCCLXXXIV Конгресса Высшей масонской Ложи «Каменщики Вселенной». В наше время Антон Кулон уже не только не упадет с трапа, но и на земле не поскользнется

В Краснодаре мы оказались где-то около шести часов вечера. Меня почти в бессознательном состоянии Миша со стюардессой вытянули из салона на теплый асфальт аэропорта. Подкатил вагончик доставки пассажиров, и вскоре мы были в городе.

Южное солнце Кубани клонилось к вечернему моциону в близком отсюда Черном море. Однако моря не было видно, а вечер, как говорят, был на носу. Нужно было думать о ночлеге. Проблема не представлялась сложной, так как по приезде в город нас встречала толпа местных граждан, и каждый предлагал поселиться только у него, ибо все остальные «дурят приезжих», а он «единственно честный», и у него, разумеется, лучше.

…Утро принесло мне новое нерадостное, если не ужасное, открытие. Нога невероятно распухла, и я не мог на нее ступить даже слегка. Требовался врач. Ни о какой командировке пока не могло быть и речи. Но и Миша не мог меня оставить. Тупик более полный.

Хозяин дома, где мы нашли убежище, дал адрес ближайшей поликлиники, и мы с Мишей двинулись в путь. Точнее будет сказать, не мы двинулись, а Миша двинулся, потянув мое беспомощное тело за собой, приговаривая: «Говорила же тебе мать «не пей, сынок», и я тебе говорил не раз: «Допьешься, Антоша…». От этих справедливых и правильных речей моего правильного и примерного друга моя измученная душа еще больше загрустила. Запоздалое раскаяние незаметно подползло к моему разуму, но не воспринялось им – он был занят другим: каждую минуту и даже секунду надо было думать, как сделать следующий шаг. Боль в ноге становилась настолько нестерпимой, что не оставляла надежд на возможность положительного прогноза будущей прекрасной жизни.

Наконец добрались. Миша бросил меня на первую же скамейку, почти заполненную больными казаками, и пошел искать врача-травматолога.

Я огляделся и прочел: «Адыгелар болгурды кумакды[1]…» – и далее еще строк пять убористого текста, не менее интересного и захватывающего. Правда, к сожалению, непонятного. Но вскоре все выяснилось – рядом с текстом я увидел перевод: «Министерство здравоохранения. Адыгейская советская автономная республика. Центральная поликлиника».

…Травматолог оказался очень приятным человеком. Он нам объяснил, что мы попали в поликлинику этой самой Адыгеи, столицей которой, оказывается (!), и есть город Краснодар. О казаках я еще слышал, но чтобы об адыгейцах!..

Сам доктор оказался вовсе не адыгейцем, а русским, возможно, даже белорусом, потому что был родом со Смоленщины, а это, как известно, исторически белорусские земли.

Может быть, наше землячество и настроило последующий разговор если не на лирический лад, то на дружеский, полный ностальгических воспоминаний, так как мой спаситель, адыгейский доктор Александр Григорьевич, кончил в свое время Минский медицинский институт.

Однако с ногой дела были не так утешительны, как сведения о том, что минские медики работают в 110 странах и везде показывают самые высокие знания и мастерство. Высшая школа белорусских медиков в лице Александра Григорьевича и адыгейского рентгена позволили быстро поставить диагноз: травма, полученная пациентом А. Кулоном, представляет собой «разрыв связок лодыжки» и требует срочной госпитализации либо «приведения травмированной части тела в полную недвижимость сроком от одного до двух месяцев».

Одним словом, мне наложили гипс на левую ногу: от ступни до колена.

– Как же вы получили такой сильный удар? – спросил доктор. – Мне же надо в истории болезни подробно описать происшествие. А может, вас кто избил? Тогда надо в милицию сообщить.

– Нет, никто не бил, – испугался я. И начал лихорадочно насиловать остатки своих пропитых мозгов с целью отыскания правдоподобной гипотезы. «На работе, в здании института, был ремонт, и я поскользнулся, так как опаздывал…» – мелькнула мысль и сразу угасла. «Нет, тогда бы я в Минске начал лечиться… Нужно, чтобы по дороге…»

И тут меня как осенило:

– В Минске был дождь, и при посадке, когда я поднимался по трапу самолета, поскользнулся и упал. Упал на колесо самолета прямо этой ногой, – показывая пальцем на ногу, отрапортовал я, будто бы подать с трапа было моим обычным занятием.

– Хорошо что не головой, – сочувственно покачал головой Александр Григорьевич.

– Или еще чем, – захохотал Миша, который все время молча наблюдал за нашим диалогом.

Интересно, версия падения с трапа потом настолько вошла в мое сознание, что я в нее сам поверил. С течением времени я все более явно и отчетливо видел тот чертов трап, видел его неровные ступеньки и почти физически, реально ощущал страх, представляя, как левая нога соскользнула и поехала в сторону, а правая, в стремлении удержать равновесие, вдруг дрогнула и пошла вверх, а я сам в следующий момент отрываюсь и лечу вниз – и падаю прямо на колесо самолета, со всего размаху ударившись ногой о шину…

Где-то через час мою ногу до колена упаковали в гипс.

– Кра-са-ве'ц! – сказал Миша, осмотрев мою «обновку», и смачно плюнул. – Вот послал Бог коллегу-напарника… Калеку-напарника! Вот послал!..

Затем он фактически принес меня в нашу краснодарскую квартиру и, даже не присев, подался, в конце концов, по месту нашего назначения – в университет.

Миша исчез. А меня объяла глубокая печаль, которая постепенно переросла в сплошное отчаяние и беспричинную панику, которые потом трансформировались в совершенно новое качество – в страшную злость.

Злость на кого?

Конечно, на Мишу! Он, здоровый, полный сил и мощи парень, с двумя целюсенькими ногами и – самое обидное! – с чистой, не захламленной молекулами спирта головой, теперь шагает по красивым улицам южного города в направлении университета. Он уверенно шагает по залитым весенним солнцем улицам, улыбается расцветающим после зимней спячки встречным девушкам, и они отвечают ему стрелами черных кубанских очей…

Нет. Невозможно терпеть такое издевательство над несчастной душой белорусского алкоголика, который оказался далеко от родных «Ясеня» и «Пеньков» и не способен сдвинуться с места в поисках местной пивнушки либо бара. Потому что не транспортабелен. Нога превратилась в нечто огромное, чужое и напоминала многоцентнерный якорь океанского лайнера, сброшенный для длительной стоянки.

Хорошо, что соседи по месту временного жительства посочувствовали. Грыцько и Павло, солидные, крепкие мужчины среднего возраста из-под Запорожья, вошли в мое положение мгновенно. В отличие от Миши, они по приезде не ушли отмечать свои командировочные удостоверения, а с самого утра начали очень знакомый мне процесс опохмелья.

– Ты на него не обижайся, – говорил старший, приятного вида запорожец Грыцько, – он все делает правильно. Надо же кому-то и работать… А тебе нужно прежде всего подлечиться. Тебе же не ногами работать, а головой, а ей нужен «жидкий аспирин», типа портвейн «Анапа», – граммов так триста, и будет то, что надо…

Павло, младший запорожец, во время этой поучительной речи после каждой законченной фразы в знак согласия кивал головой, поддакивал – чем, почему-то, вызвал у меня необычное доверие, и я тоже начал во всем соглашаться со своими новыми друзьями.

– Правду говорите, дядька. Правду.

– Так, на еще малость прими на грудь, – в очередной раз протянул мне полненький стакан Грыцько, приговаривая: – Бог троицу любит.

Стопарик был, правда, уже четвертым, а не третьим, но я спорить не стал, из поговорки, как и из песни, слова не выкинешь.

– Правду говорите, дядька, Бог троицу любит, а я и четвертую не оставлю сироткой… – в унисон с приятным молодым запорожцем сказал я, опрокидывая, если не пятую…

Но на этом тосте и закончилась приятная часть нашего знакомства. Пришел Миша и разогнал наш дружный коллектив. Однако дело было сделано, опохмелье состоялось. Мне опять повезло.

«Нет, жить можно и с поломанной ногой, – подумал я, когда разъяренный Миша, хлопнув дверью нашей комнаты, вышел на кухню, – везде найдутся добрые люди… похмелят».

Из кухни доносились звуки Мишиного баритона и звон посуды. Он о чем-то спорил с запорожцами и даже повысил тон, кажется, до «фа» второй октавы, когда Грыцько попробовал и его спровоцировать на сто граммов. «По сто за знакомство, только по сто!» – донеслась сакраментальная фраза до моих ушей и сразу за ней громкий Мишин голос: «Прочь от меня, пропойцы. А если вы еще раз подойдете к моему коллеге, я вам уши пооткручиваю!»

«Хорошо жить на свете, – продолжал я свою мысль, – хорошо!»

Краснодарское солнце, вобрав в себя за день протьму весенних даров, пропиталось багрянцем и лениво ложилось спать в невидимое Кубанское море.

* * *

По приезде в Минск мне надлежало стать на учет в поликлинике по месту жительства и продолжать лечение порванных связок на моей многострадальной ноге. Надо было снова обращаться к травматологу.

Звали врача обычно – Алексей Петрович. А вот фамилия была польская – Чепеловский. Он и сам любил подчеркивать свою «польскость», рассказывая пациентам о своих якобы польских корнях, о канадском родственнике графе Прушинском, у которого при поляках было имение – усадьба под Волковыском, но пришли большевики и отобрали… Но придет время, граф приедет и переоформит усадьбу на него, Чепеловского, так как он единственный наследник.

Разбитые и покалеченные пациенты молча слушали врача и не возражали – еще не так зашьет, не то отрежет… А этот мог…

Если что-то не так, не угодил, скажем, чем-то пациент, то разговор был короткий: «На операционный стол его!» Чепеловский брал страшный хирургический нож – и через несколько чудовищных манипуляций с телом несчастного собирал его по частям, резал, зашивал и отправлял домой.

Этот стол травмированные бедолаги прозвали «сковородкой», а самого Чепеловского – Чепелой. «Придет Чепела и положит тебя на сковородку!» – пугали новичка. Прозвище Чепела прочно закрепилось за хирургом-травматологом, и под такой кличкой его знала вся Серебрянка.

Здесь следует сделать одно существенное замечание. Популярность Чепелы объяснялась вовсе не его польским происхождением. Вовсе нет. «Пусть бы и немчик, и жидок – лишь бы человек хороший!» – говорила моя покойная бабушка. И действительно, Чепела для определенного контингента жителей микрорайона Серебрянка был человеком не просто хорошим. В некоторых ситуациях он был просто необходимым.

Травматолог – это врач, который лечит травмы. А какие травмы бывают? Ну, переломы, резаные или рваные раны, вывихи. И просто сильный удар.

Теперь посмотрите на характер травмы. Перелом вам покажет любой рентген. А врач только констатирует этот факт, наложит гипс и выдаст необходимый документ о нетрудоспособности.

А теперь – внимание! Вы получили удар. Удар – это тоже травма. И может быть серьезным и, как перелом, требует лечения и соответственно больничного листа. А может быть несерьезным. И если вы сунетесь с такой «болячкой» к врачу – он вас погонит и ничего полезного, чтобы оправдать вашу неявку на работу, вам на руки не даст. А рентген при ударе, как для первого, серьезного, случая, так и для несерьезного – абсолютно ненужная вещь. Вердикт выносит исключительно врач.

Поймал ли читатель нужную волну? Поняли ли вы, куда я клоню? Я полагаю, что догадались. А если все же не догадались, даю последнюю, самую «забойную», как говорят, наводку: Чепела любил выпить! И не просто выпить, а хорошо выпить.

И опохмелиться любил.

Нет, для описания процесса опохмелья глагол «любить» не подходит. Если человек похмеляется, то он это делает вовсе не от любви к процессу, а по жестокой необходимости. Он – лечится. Потому что он – алкоголик.

Таким образом, я полагаю, читатель понял: Чепела находился в глубокой зависимости от алкоголя. И поэтому ему всегда требовались деньги. Его профессия в условиях развитой советской бюрократической системы, где без справки вас никуда не пустят и ничего не дадут, как никакая другая, позволяла иметь так называемые левые доходы. Он выдавал справки как оплачиваемые, то есть бюллетени, так и неоплачиваемые. И пьяницы платили. Кто 10 рэ – за неоплачиваемую справку с диагнозом «бытовая травма», кто 25 рэ – за оплачиваемый больничный лист. За продление бюллетеня – еще 25, ну и так далее.

«…Упал с трапа самолета», – громко прочитал Чепела фразу из истории моей болезни, которую я привез из Краснодара. Он посмотрел на мое сконфуженное и измученное лицо, поднялся и вдруг расхохотался.

– Каких только пьянтосов я не видел, каких только историй я не наслушался на своем веку травматолога, но с такой богатой фантазией встречаюсь впервые. Долго ты думал над этим шедевром «изящной словесности»? – омерзительным голосом прокурора, обличающего преступника, процедил Чепела. И, повернувшись к медсестре, сидевшей напротив, продолжил: – Вы только послушайте, Люба, – «упал с трапа самолета»!

Я молчал и думал со злостью: «Ты-то не упадешь здесь в уютном кабинете. Во, харю отъел на нас, несчастных пьяницах…»

На самом деле Чепела совсем не «отъел харю». Лицо его хоть и было округло-надутым по форме и красно-фиолетовым по цвету, но совсем по другой причине – вчера травматолог-хирург Чепеловский отмечал День Военно-Морского Флота и немного перебрал. Я, конечно, этих интересных фактов из биографии моего доктора не знал, но момент истины уже был близок…

– Любаша, выдайте этому краснодарскому казаку пустую трехлитровую банку. Она вон там, за ширмой, стоит, – приказал Чепела.

Медсестра Люба закончила смеяться и принесла банку.

– А теперь слушай мое первое докторское предписание, – обратился он уже ко мне. Ты по дороге сюда видел пивной киоск, возле кинотеатра «Салют»?

– Видел, как же. Мимо трудно пройти.

– Бери эту банку и принеси нам пива. Понял? Быстренько, одна нога здесь, другая там.

Я посмотрел на свою многострадальную ногу, что прочно скрылась в килограммах гипса, перевел взгляд на костыли и хотел что-то спросить о других докторских предписаниях и курсе лечения, но не успел, так как послышался голос испуганной медсестры:

– Алексей Петрович, он же загипсованный, как он дойдет? Я бы сама сбегала, но нельзя же, на работе я. Может, Сеньку, сантехника, послать?

– Как профессиональный хирург скажу вам, что лечение пациента, который «упал с трапа», на данном этапе требует срочного тренинга травмированной ноги, – надув и без того толстые щеки, важно сказал Чепела и добавил: – А поход за пивом – это первый этап лечения, но не последний…

«Какой же следующий этап будет?» – задавал я себе вопрос, волочась за своей больной ногой, которая «бросилась» выполнять предписание врача. Двигаться на костылях я уже научился, но сумка с банкой ощутимо мешала движению, так как при естественных шатаниях периодически била меня то по правой – больной ноге, то по здоровой – левой.

Но нет худа без добра – статус инвалида оказался полезным около пивной: увидев мою красноречивую фигуру при двух костылях, ноге, завернутой в гипс, и с трехлитровой стеклянной банкой в правой руке, очередь мгновенно расступилась.

Обратный путь был особенно тяжелым, так как полная банка била меня уже на всю катушку. Кроме того, меня все больше и больше тревожил вопрос следующего этапа лечения у неприступного травматолога всей Серебрянки.

Вскоре все выяснилось. И нужно отметить, что второй этап лечения оказался еще более интересным, чем первый.

– Ставь банку на столик, – сказал Чепела, когда я робко открыл дверь хирургического кабинета. – Пора лечиться!

С этими мудрыми словами первый хирург Серебрянки открыл невзрачный, серый шкафчик у операционного стола и достал оттуда большую бутылку со знакомой и такой родной надписью: «Портвейн Агдам». Сердечная, добрая медсестра Любаша составила нам компанию…

Еще до этого эпохального знакомства с травматологом Чепеловским я заметил одну интересную вещь, даже закономерность, которая касается невероятного покровительства и любви Господа к пьяницам. Где бы пьяница ни был, в каких, казалось бы, безвыходных ситуациях он ни оказывался, в какое тяжелое экономическое положение ни загоняла бы его судьба – он все равно похмелится! Однажды на берегу Немана, недалеко от своей дачи, откуда до ближайшей виноводочной точки 10 км, под жесточайшим контролем жены я смог выпить хороший глоток того же «Агдама». Этот глоток размером в 300 граммов предложил мне незнакомый рыбак, который неизвестно как там оказался.

И таких примеров – уйма.

…Второй этап лечения «по-Чепеловскому» прошел еще более продуктивно и эффективно. Во-первых, было выпито три бутылки вина «Агдам» и трехлитровая банка пива. Во-вторых, больничный лист, выписанный в Краснодаре, был продлен на неопределенный срок. Но явиться на какие-то процедуры необходимо было завтра.

* * *

…С момента той встречи лечащий врач, ведущий травматолог микрорайона Серебрянка Алексей Петрович Чепеловский и его пациент – ведущий инженер НПО «Центр» Антон Кулон на неопределенный срок составили новую структурную единицу поликлиники № N г. Минска, особенностью которой было полное единство и понимание процесса лечения. Иногда процесс лечения заходил в такую фазу, где уже невозможно было разобраться, где – врач, а где – пациент. Благодаря второму закону термодинамики, а также неизбежному его результату – тепловой смерти Вселенной, уже через каких-то шесть недель Кулон потерял свою квалификацию специалиста по кариолисовым силам и механике тел вращения. Зато Чепеловский стал постепенно разбираться в конструкциях устройств по разделению суспензий и даже съездил на полигон испытаний новых конструкций центрифуг в город Березино, где посетил знаменитую сауну ВИП-персон и попил пива со знаменитым космонавтом Василием Коморовским.

Антон Кулон через два месяца понес наконец закрытый бюллетень на работу в НПО «Центр», где узнал, что его начальник И.П. Зубков не дождался конца совместных работ по проекту «Краснодар – Минск» и уволился. Говорили, что краснадарцы обвинили минчан в нарушении правил Аэрофлота и разорвали с ними договор. В качестве аргумента они приводили документальные факты о группе командировочных, которая свалилась с давно не ремонтируемого трапа самолета, и при этом была утеряна вся документация по центрифугах. Скорее всего, тот трап подпилили американские шпионы – и есть неопровержимые доказательства этому преступлению века, но никто в НПО «Центр» почему-то не стал во всем этом разбираться.

Антону Кулону пришлось также уволиться, так как он совсем перестал разбираться в теоретической физике и философии ранних агностиков. Расстроенный теми печальными событиями, он, однако, не пал духом, окончил курсы «Теории механизмов и машин» при политехническом институте и написал большую работу «Безопасные лестницы, эскалаторы, трапы и тротуары», где на 350 станицах машинописного текста были изложены различные конструкции полностью безопасных механизмов. Где-то через год проект конструкций трапов был включен в пятилетний план развития народного хозяйства СССР – так называемую «пятилетку», а сам А. Кулон стал лауреатом премии Ленинского комсомола.

На все вопросы любопытных журналистов Кулон всегда говорил одну фразу, что объясняло его успех: «Не стоит падать с трапа самолета!».