Читать книгу Чужие ордена - Анатолий Полянский - Страница 14

Позже Михаил Афанасьевич не раз с тяжелым сердцем вспоминал их заключение в тюрьму по приезде домой. Он не понимал: разве нельзя было поместить вырвавшихся из плена генералов в какое-нибудь приличное помещение, пусть даже изолированное? Они же не думали скрываться, бежать от допросов или что-то утаивать. Были все на виду, в готовности отвечать на любые каверзные вопросы. Кто ж это до такого додумался?!

Этот каверзный вопрос он вскоре задал не кому-нибудь, а самому Лаврентию Берии. Тот через несколько дней сам приедет в Бутырку. И не к кому-то из двадцати двух бывших пленных, а именно к Романову…

Поздним вечером в камеру к Михаилу Афанасьевичу ввалился сам начальник тюрьмы – грузный полковник с отвисшей челюстью и изрядным брюшком. Внимательно осмотрев помещение, он поинтересовался, нет ли у задержанного каких-либо претензий к содержанию: хорошо ли кормят, достаточно ли тепла для обогрева?

Романов даже удивился. C какой стати такой высокий чин интересуется житейскими делами своих подопечных? Такого еще никогда не было… Однако через полчаса все стало понятно. На пороге появился Лаврентий Павлович Берия. Сверкая очками, протянул руку, чего Романов никак не ожидал и, поздоровавшись, неожиданно сказал:

– Рад видеть тебя целым и невредимым, Романов. Признаться, никак не предполагал, что когда-нибудь буду лицезреть тебя живым и здоровым. Хорошо сохранился, хотя было, наверное, ой, как нелегко?

– Да уж чего скрывать, – усмехнулся Михаил Афанасьевич. – Досталось нам всем изрядно. Немцы с пленными не церемонились.

– Даже с генералами?.. А мне докладывали, что условия для вас создали весьма терпимые. Разве не так?

– Ну, это как посмотреть… Тюрьма есть место заключения, где все сидящие там равны. Никому никаких поблажек. У нас ведь тоже так.

Берия присел на одинокий стул возле привинченного к стене крохотного столика, окинул взглядом камеру и вздохнул:

– Пожалуй, ты прав, Романов… – И помолчав, снял очки, протер платком, извлеченным из кармана, и, водрузив их на место, тихо и даже немного сочувственно сказал: – Небось на волю душа рвется?

– Еще бы! Одного только не понимаю, зачем нас дома-то в тюрьму упекли? Мы ведь бежать не собирались. На все вопросы готовы были дать ответы. А за решеткой уже немало насиделись у фрицев. Жизнью рисковали, чтобы вырваться оттуда.

Насупившись, Берия сердито посмотрел на собеседника и резко отчеканил:

– Порядок такой! Надо ж было во всем разобраться. Не допустить никаких послаблений. Вы же все-таки в плену были.

– Но и бежали оттуда с боем, рискуя жизнью. Двое погибло!

– А вот в этом во всем нужно было еще разобраться.

– Так в английской печати все было прекрасно описано.

– Мало ли что наболтают иностранные газетчики. Мы по своим каналам проверяли.

– И как, убедились?

– Теперь да. Особенно в том, что касается твоей особы. Претензий нет. – Берия снова выразительно помолчал и вдруг с неподдельным интересом спросил: – Ты с Власовым в плену сталкивался?

Романов понял, что собеседник, конечно, знает об их встрече с командующим РОА и не зря задает этот вопрос. Личность Власова его, видно, очень интересует. Тот ведь до сих пор не пойман и продолжает свою предательскую деятельность.

– Так точно, Лаврентий Павлович.

– И что же он тебе предлагал?

– Служить вместе с ним, воевать против большевиков, которых он ненавидит. Место своего зама обещал дать… Я, разумеется, сразу же наотрез отказался. Идти против своего народа – страшнее преступления не бывает!

– Правильно. Молодец, Романов!.. За тобой вообще никаких грехов в плену, – мы это проверили. Завтра тебя из Бутырки выпустят… Что ты намерен дальше делать? Где работать?

– Так я же армеец до мозга костей! Больше ничему не обучен. Хотелось бы на службе остаться.

Берия задумался. На его высокий лоб набежали тугие морщины, а глаза за стеклами очков потемнели.

– Понимаешь, Романов… – медленно протянул он. – Есть строжайшее указание: бывших пленных в армии не возвращать ни под каким предлогом. Только сам, – поднял он палец, – может это решить. – Посмотрев на сразу помрачневшего Романова, понятливо хмыкнул: – Ладно. Я сегодня у него буду, попробую доложить. Только ничего заранее не обещаю. Как он решит, так и будет!..

На том они пока и расстались.

Ночью Романов долго думал об этой встрече. Он, конечно, многого не знал о Берии, но основные этапы пути того во власти были знакомы. Там было немало черных, буквально трагических страниц. Одна из них хорошо запомнилась Михаилу Афанасьевичу, ставшему свидетелем многих страшных репрессий тридцать седьмого года. Лаврентий, будучи перед войной близок к Сталину, по его заданию вместе с Маленковым и Микояном проводил чистку партийных органов в Армении и Грузии. Пострадали тысячи честных людей, вина которых была совершенно не доказана. По малейшему подозрению и доносу коммунистов, всю жизнь свято боровшихся за советскую власть, хватали без разбора и решением «тройки», без суда приговаривали к высшей мере наказания, в лучшем случае – к длительному заключению. Закавказье тогда буквально умылось кровью. Руководил Берия и операцией по выселению чеченцев, ингушей, курдов, крымских татар и месхетинских турок уже во время войны. Тоже было загублено много народа…

Но знал Романов и другое, не менее важное: о реабилитации тысяч армейцев в предвоенные годы. Тогда Берия возглавлял НКВД, и без его разрешения ни одного заключенного не отпустили бы. Проявил себя Лаврентий уже в войну и в руководящей области. Будучи заместителем председателя Государственного комитета обороны и отвечая за производство боеприпасов и вооружений для фронта, он обеспечил их производство в необходимом количестве, чем во многом обеспечил нашу победу.

В ту последнюю тюремную ночь Романов почти не спал. Если и вздремнул немного, то перед самым рассветом. Все остальное время в голове его была сумятица: то вспоминалось далекое прошлое, то переносился он мысленно в сегодняшний день, то думал о будущем, представлявшемся почему-то совсем не радужным. Ведь клеймо пленного, как бы ты потом ни отличился, все равно останется с тобой… А его ой как нелегко нести! Не станешь же каждому доказывать, что очутился ты в руках врага не по своей воле, а в весьма плачевном физическом состоянии, что никогда и в мыслях не допускал измены Родине и боролся с врагом в любых, самых невероятных условиях… Кто у нас правильно поймет и оценит такое? Это за границей сумели осознать случившееся и даже наградить его орденом. А в России-матушке тут царит полный беспредел: Женевскую всемирную конвенцию о бережном отношении к военнопленным заткнули за пояс… Да о ней просто никто не знает, и несчастных людей, попавших случайно и уж, конечно, не по своей воле в руки врага, пусть даже отличившихся потом в боях, все равно клеймят беспощадно…

Все самые худшие опасения его оправдались буквально на другой же день. Утром после завтрака его снова посетил Берия. Он сдержал свое обещание; поговорил с Верховным насчет Романова. Когда Лаврентий сообщил об этом Михаилу Афанасьевичу, у того сердце замерло.

– И что же сказал товарищ Сталин? – со страхом спросил он, не ожидая ничего хорошего.

Берия был умнейшим мужиком и сразу понял, что творится в душе у собеседника. Он усмехнулся и, неторопливо поправив очки, одобрительно протянул:

– Он понял твое стремление остаться в армии и даже одобрил его. Все правильно, сказал, у военного человека служба всегда стоит на первом месте. Вот только два условия имеются для того, чтобы снова надеть тебе погоны.

– Какие? – почему-то с еще большим страхом, словно предчувствую какой-то подвох, спросил Романов хриплым голосом.

Берия посмотрел на него с пониманием, вздохнул и тихо пояснил:

– Генерала мы тебе дать не можем. Все-таки плен!.. И потом, надо сдать орден Бани. Вернуть его в английское посольство. Сам понимаешь, негоже советскому офицеру носить заграничную бляшку… Только давай без выпендрежа, Романов! Скажи сразу – да или нет.

Что оставалось делать Михаилу Афанасьевичу? Отказаться от возвращения в армию он просто не мог. Все его существо восставало против. И в то же время было так смертельно обидно…

– Может, в гражданке тебе работенку подыщем? – после паузы смущенно предложил Берия, заметивший колебания и неуверенность Романова. – Там тоже дел невпроворот.

– Нет! – уже твердо и безоговорочно заявил Михаил Афанасьевич. – Вся моя жизнь принадлежит армии!

– Я почему-то был уверен в этом, – сказал Берия со вздохом облегчения. – Ну, будь здоров! – протянул он руку.

На том они и расстались, чтобы больше уже никогда не увидеться…

Через пару часов Романов, получив все свои вещи и необходимые документы, покинул Бутырку.