Читать книгу Знак креста - Анатолий Самсонов - Страница 6

Низкие серые тучи двигались с запада над водами Атлантики, не спеша пожирая утреннее синее небо. Восходящее солнце, зависшее над горизонтом, казалось, всеми силами пытается остановить это мрачное серое наступление. Но тщетно.

Гранд стоял на палубе парохода, покинувшего испанский порт Сантандер и взявшего курс на север к берегам Англии, и наблюдал за борьбой стихий. Широким фронтом тучи проплыли над кораблем, накрыли еще видимые с борта судна порт и город, и безжалостно поглотили солнце. Все вокруг изменилось и приобрело свинцовый оттенок. Свинцовые воды, свинцовое небо, свинцовое настроение. Где-то громыхнуло, и это словно послужило сигналом: пошел мелкий, противный, холодный и совсем не летний дождь.

Гранд поежился, бросил последний взгляд на пропадающий в серой пелене дождя берег. Прощай, Испания!

В каюте Гранд скинул куртку, рухнул на постель, закрыл глаза и тотчас уплыл в воспоминаниях в тот день, когда исчез дель Борхо и возник Теодор Хуан Карлос. С тех пор прошло почти три года, три года войны. И вот теперь он совершенно ясно понял, что в тот день исчез не просто дель Борхо, исчез юный романтик – идеалист, на смену которому пришел жесткий, лишенный всяких иллюзий боец. И как печать, как метка, удостоверяющая произошедшие в человеке изменения – шрам от осколка гранаты на левой щеке. Рана, когда ее зашили, приподняла с намеком на улыбку угол рта, и, наоборот, опустила угол глаза так, как изображается грусть на театральных масках.

Хирург полевого госпиталя, куда с лицевым ранением угодил Гранд, сняв швы, сунул ему в руки зеркало и сказал: – У тебя, камрад, другое лицо, тебя теперь не узнать, посмотри. – Вздохнул и добавил: – Прости, камрад. Когда под рукой нет ничего кроме скальпеля и иглы, невольно становишься компрачикосом. Ты знаешь кто такие компрачикосы? – Знаю, – ответил Гранд и скривился. Из зеркала на него смотрело не сказать, что уродливое, но совершенно чужое лицо. – А теперь смотри, – хирург большим пальцем правой руки прижал конец шва и опустил угол рта, а пальцами левой руки прижал второй конец шва и подтянул кверху угол глаза. Теперь зеркало отражало обезображенное, но похожее на прежнее лицо.

Хирург вздохнул: – В будущем, когда медицина научится переносить и приживлять кожу, тебе, камрад, возможно, удастся вернуть твое лицо.

Воспоминания, воспоминания. Гранд лежал в каюте и уговаривал себя заснуть. Две последние бессонные ночи измотали его. Но сон не приходил. В какой-то тяжкой полудреме он видел себя как бы со стороны. Вот он в новой, спасибо другу Алваресу, униформе через черный ход покидает здание городской полиции Картахены. За углом его ждет машина с Алваресом за рулем. Они направляются в сторону кварталов города, застроенных особняками местных аристократов и богатеев. Вот его дом. На улице никого нет. Он прощается с Алваресом, провожает взглядом отъехавшую машину, затем перелазит через невысокую завитую виноградом каменную ограду и с тыльной стороны приближается к сгоревшему родительскому особняку. Белые колонны римского перистилия, аккуратные скамейки и роскошный цветник резко диссонируют с видом особняка. Обращенная к саду веранда и входная дверь в дом выгорели полностью. Гранд осторожно забирается внутрь дома, заходит в зал и осматривает закопченные стены. Подходит к месту, где стоял большой обтянутый кожей диван и рядом журнальный столик. Перед глазами возникла картина: родители на диване с чашечками кофе в руках ведут неспешную беседу. Пахнет кофе и лавандой. Мама любила этот запах.

Наплывают воспоминания детства.

Ему лет двенадцать, он сидит на этом диване вместе с родителями и рассказывает им о новом учителе в лицее, которого зовут Алварес Вердаско, и о том, как интересно он ведет уроки истории. Родители слушают его, а потом мама говорит с ним как со взрослым человеком. Это запомнилось. Она говорила, что история это такая наука, которая позволяет на многие явления и события, если удается уловить их внутреннюю связь и скрытую логику, взглянуть по-иному, оценить иначе, и тогда возникают совершенно неожиданные картины. Знаешь, сказала она, твой отец испанец, а я русская, но, возможно, у нас с твоим отцом есть дальнее кровное родство, пронесенное через века. Да, да! По крайней мере, историческая наука это допускает. И рассказала такую историю.

Римский император Марк Аврелий по прозвищу «Философ» всю жизнь боролся с германцами. Не раз он побеждал их, но каждый раз разбитые германцы уходили за Рейн и Дунай в свои земли и набирались там сил. Разрозненные племена вновь объединялись для борьбы с Римом, и все начиналось сызнова. Но как-то после кровопролитной битвы легионы Марка Аврелия не дали германцам в очередной раз скрыться в своих лесах за Дунаем, и им пришлось уходить от преследования римлян вниз по течению этой реки. Все земли по течению Дуная, все дунайское правобережье, все эти территории в то время были римскими провинциями. Преследуя германцев, римлянам удалось вытеснить их к устью Дуная и затем в Северное Причерноморье, где проживало множество племен, в основном южнославянских, которых римляне называли восточными варварами, а греки – скифами. Пришедшие на эти территории германцы смешались с местными племенами. Это новое племенное образование, известное под общим названием «Готы», со временем окрепло, разрослось и распространилось территориально настолько, что через пару сотен лет образовались две племенные ветви – вестготы и остготы.

В пятом – шестом веке нашей эры вестготы двинулись на запад, прошлись по всем северным провинциям одряхлевшей распадающейся Римской Империи, затем захватили территорию современной Испании, образовали Королевство вестготов и смешались с местным населением. Тогда и появился род дель Борхо.

Но не все вестготы ушли на запад, часть осталась. Оставшиеся в Северном Причерноморье вестготы и остготы со временем окончательно ассимилировались с племенами славян.

А мои предки, сказала мама, хоть и носили фамилию Северские, но корнями уходят в южнорусские степи. И, может быть, случилось так, что эти разведенные в веках линии сошлись в тебе. Кто знает? Вот так, понял, сынок?

Гранд тряхнул головой.

Теперь на месте того уютного дивана – свидетеля тех разговоров и историй – кучка золы, опаленные пружины и скобы, и запах гари. И как высверк молнии, как удар по голове видение: два обугленных трупа на засыпанном пеплом полу.

А картина продолжает разворачиваться как сюжет немого кино. Вот он по каменной с выгоревшими перилами лестнице, ведущей к покоям второго этажа, осторожно поднимается наверх и направляется в кабинет отца. Стоявшие здесь веками вдоль стен дубовые шкафы и стеллажи с рукописями, книгами и журналами превратились в кучи золы, пепла и обожженного мусора. Оконные стекла полопались и вывалились. Врывающийся в оконные проемы ветерок шевелит пепел на полу и листает обгоревшие по краям страницы недогоревших книг. Гранд подходит к стене, к встроенному в нее небольшому крупповскому сейфу и внимательно осматривает распахнутую дверцу и замок. На замке сейфа следов взлома нет, значит, его открыли родным ключом. Ключ от сейфа был только у отца. В сейфе хранились драгоценности и главная семейная реликвия – перстень Борджиа. Но и перстень, и украшения оказались у этой крысы – у Маркеса.

Бог с ними с драгоценностями, но – перстень! Да, отец и мать были ярыми противниками Республики. Не республиканской формы правления вообще, а противниками испанской версии Республики, в состав правительства которой входили коммунисты. Вспомнился разговор с родителями в первый же вечер после его приезда домой из Англии. Узнав о причине возвращения в Испанию, отец и мать чуть не в один голос воскликнули: – О, Боже милостивый и правый, сынок, ты коммунист? Ты будешь служить им? – И свой ответ: – Нет, я не коммунист, я – республиканец – и буду защищать республику. – И слова отца: – Не будь наивен, ты будешь служить коммунистам. А они – коммунисты – своим богоборчеством и сотрудничеством с дьяволом, своей лживой насквозь пропагандой идеи Мировой Коммуны – этой сказкой о земном подобии Царствия Небесного – лукаво и подло дурачат людей и прикрывают свою истинную цель – захват власти. Они хитро дурманят и обманывают людей лживым и глупым, но ярким и притягательным бредом о всеобщем равенстве и благоденствии, и о каком-то мифическом пролетарском интернационализме. А своими иезуитскими политическими интригами, кознями и казнями они непременно приведут страну и народ к жуткой катастрофе. Непременно приведут. Вспомни историю семьи твоей матери. Все ее русские родственники, – и поправился, – все наши родственники в России погибли в Гражданской войне от рук палачей коммунистического Красного террора. Ты забыл это? И у нас, в Испании, это может случиться! – Так и сказал, и не стал скрывать, что будет изыскивать способы оказания финансовой помощи франкистам. Отец и мать полагали, что это их гражданский долг.

Увы, касательно катастрофы пророческими оказались слова отца, пророческими.

А я? А я не смог убедить родителей покинуть страну или хотя бы этот проклятый город Картахену! И теперь их нет!

Однако, касательно перстня. Этой семейной реликвией – перстнем – ни отец, ни мать пожертвовать не могли! Не могли! Не могли ни при каких обстоятельствах! Но перстень оказался у Маркеса. О чем это говорит? О том, что перстень отобрали, его изъяли и заполучили насильственным путем, и еще о том, что тот или те, кто открыл сейф, были не просто грабители, не просто бандиты с большой дороги. Да, не просто бандиты! И еще! Ключ от сейфа отец не отдал бы просто так, значит, его пытали, и, быть может, на его глазах мучили и мать. А потом, потом их убили! О, боже! И, возможно, Маркес знает убийц! Маркес! Рата! Крыса! А я? Почему, почему я не настоял на отъезде родителей в Мадрид? Я мог бы спасти их! Но не спас! И теперь это мой крест! И я буду нести его! Всю жизнь! Да, всю жизнь!

Перед глазами возникло лицо капитана Бурова. Это было незадолго до гибели родителей. В тот день оперативная группа Гранда и Бурова перехватила курьера и очередную партию ценностей и денег, собранных и отправленных мятежникам роялистами и националистами Барселоны и Картахены. Курьер, как выяснилось, собирая пожертвования, побывал и у родителей Гранда. На допросе он указал их адрес и даже по памяти назвал: сколько и чего они передали франкистам.

Гранд вспомнил как помрачнело и посуровело лицо Бурова, когда ему перевели показания арестованного, вспомнил его слова, сказанные потом, после допроса: «Лучше бы твои родители покинули город, а еще лучше – страну».

И поведал свою историю.

Отец Бурова погиб в 1905 году при осаде японцами русского Порт-Артура. Мама осталась с тремя сыновьями. Младшему, то есть ему —Владимиру – было тогда пять лет, среднему десять, а старшему двенадцать. Семья перебралась в Москву.

После Октябрьской революции в России и с началом Гражданской войны крепкая, спаянная невзгодами и житейскими трудностями семья раскололась. Старший брат – поручик Русской Императорской армии и убежденный монархист – решил податься на юг. Там формировалось ядро Белого движения.

Буров – младший только-только поступивший в Московское техническое училище, твердо решил оставить на время учебу, вступить в ряды Красной Армии и с оружием в руках бороться за счастье трудового народа. Средний брат – детский врач по профессии – заявил, что не разделяет убеждений ни старшего, ни младшего брата и намерен остаться в Москве, поскольку дети болеют при любой власти и кому-то надо их лечить.

В тот последний день, когда они еще были вместе, мама плакала и говорила, что не может делить сыновей на правых и неправых. Они – ее дети. И тогда старший брат и Буров – младший уговорили маму и среднего брата покинуть Россию, чтобы не быть свидетелями или не стать жертвами кровавой и дикой междоусобицы. И хорошо, что уговорили. По крайней мере, есть надежда, что они живы. А старший брат Бурова погиб в Крыму.

И опять Гранд вспомнил, какое лицо было у Бурова, когда он рассказал, как после штурма в Крыму Ливадийских укреплений среди убитых офицеров он увидел родного брата.

А я? Я выслушал Бурова и ничего не сделал! Ничего! И родители погибли!

Гранд открыл глаза и увидел, как по стеклу иллюминатора ручьем бежит вода. Быстро темнело. За бортом сверкнуло, раздался грохот. Начался шторм. Корабль сильно качнуло. И это словно подтолкнуло к воспоминаниям и вернуло в сгоревший родительский особняк.

Вот он стоит перед открытым сейфом с одним в голове вопросом: «Что же теперь делать? Что?» И сам себе тут же мысленно отвечает: «Бороться! Отбросить горечь утраты, злость и обиду и воевать! Воевать за Республику! В Мадрид! Там – в Гвадалахаре под Мадридом – американцы формируют интербригаду. Туда! К ним!»

И пошел, и дошел, и нашел.

Пятнадцатая интербригада Линкольна. Командир бригады Билл Макензи – здоровенный, смуглокожий американец из Кентукки по кличке Мавр, заросший по глаза бурой курчавой бородищей, – молча и внимательно выслушал Гранда и сочувственно покачал головой: – Что тут скажешь, камрад? Гражданская война! Я тебе верю, Теодор. Нет, теперь ты Тэд. Вот что, Тэд, мне нужна группа разведки – командос из местных ребят, – и создашь ее ты. Готов? Хорошо. Приступай.

Гранд вздохнул.

Два года пролетели как один день.

Ночные вылазки, засады, захваты, уходы от преследования и яростные схватки и перестрелки. Жестокие дневные и ночные бомбежки. И въевшееся в мозг мерзкое ощущение, что ты при этих бомбежках никто и ничто, что ты беззащитная личинка, которая ничего не может и от которой ничего не зависит, которой не остается ничего другого как сжаться до малых размеров, закуклиться и уповать на милость Господа Бога нашего Иисуса Христа в то время как некое его творение в небесах в ревущей боевой машине с хищным оскалом смотрит в прицел, нажимает пуск и вниз с душераздирающим визгом устремляется смерть.

Но милость снизошла, ты остался жив. И снова наступления, отступления, предательства, расстрелы и всюду кровь, кровь, кровь!

И, наконец, эта ночь в Тардахосе на берегу речушки Урбель. Это было пятнадцатого февраля 1939 года. Та ночь навсегда осталась в памяти.

Злое и страдальческое лицо Билла Макензи. Гримаса боли на лице от каждого движения левой руки из-за незаживающей раны предплечья. Его зловещие слова в ночи: – Всё, Тэд, всё кончено! Бургос пал. Мы окружены. Это конец! Да, конец! Что будет с нами – я не знаю. А вот что будет с тобой, я знаю точно. Тебя и твоих парней – испанцев из командос – расстреляют, попади вы в руки франкистов. Я этого не хочу. Собери всех, и пойдем.

Февральская ночь была темной, туманной и промозглой. Макензи вывел группу к берегу реки и указал рукой на лодку: – Вот. Ее пригнали для вас. Если повезет, вы успеете за ночь по воде уйти из кольца окружения.

Молчание, и затем голос из темноты: – Мы бросим всех и побежим как крысы? – И окрик Мавра: – Молчать! Это приказ! – Американец пожал всем руки, снял с плеча трофейный шмайсер, а с пояса кобуру с «Магнум —357» и передал все это Гранду.

Махнул всем рукой: – Не медлите. Прощайте, – повернулся и ушел в ночь.

Кое-как разместились в лодке маловатой для восьми человек, оттолкнули ее от берега и, осторожно выбирая весла из воды, поплыли в туман. Время, казалось, остановилось и растворилось в воде и тумане. Но вот в ночи и совсем недалеко послышался приглушенный разговор – это береговой дозор франкистов. Гранд жестом приказал поднять весла, надеясь, что течение реки в полном безмолвии и тьме отнесет лодку подальше от опасного места. Но на берегу видимо все же уловили какой-то звук. Пулеметная очередь разорвала тишину. Орландо дернулся и привалился к борту. Он был убит наповал. Хуану пуля пробила кисть руки. Он скорчился в лодке, здоровой рукой зажимая рану, из которой хлестала кровь, и, чтобы не закричать, впился зубами в рукав куртки.

Голоса на берегу стали медленно отдаляться.

Орландо утром похоронили на прибрежном холме, Хуана оставили на попечение сельского лекаря в ближайшей деревушке и двинулись на север в Кантабрию. Казалось, все беды и горести остались позади, но – нет. Путь был перекрыт. На переходе через Ла-Лору попали в засаду под огонь снайперов, потеряли еще двоих и вынуждены были уйти в Басконию. А там достала эта проклятая лихорадка.

Испанию удалось покинуть только через три месяца.

Да, было так!

И вот уже июнь 1939 года.

Гранд сел и сосредоточился. Воспоминания и эмоции ушли, остался холодный рассудок. Итак, подведем итоги. Печальные итоги. Я потерял и родителей, и страну, и годы жизни. От прошлого остались лишь несколько сохранившихся фотографий. Но жизнь продолжается. Надо жить. Да, надо жить. Жить с прочитанными в юности, извлеченными памятью из подсознания и теперь крепко засевшими в голове словами Тиля Уленшпигеля: «Пепел Клааса стучит в мое сердце». Да! Пепел стучит в мое сердце!

Перед глазами возник Маркес. Рата! Крыса! И этой крысе тоже довелось однажды сидеть в зале родительского дома на том самом обтянутом кожей уютном и мягком диване. Это было еще до войны. Маркес привел тогда в родительский дом немца Отто Раана, склонявшего отца к продаже перстня Борджиа. Боже, как давно это было! Помнится, Отто Раан называл имя человека, интересы которого он представляет. Дай бог памяти. Да, вспомнил. Роберт Кац! Роберт Кац! И, помнится, Отто Раан назвал имя этого человека – Роберта Каца – в какой-то связи с торговым домом «Тиффани» в Лондоне.

Стоп! Отто Раан от имени Роберта Каца предлагал десять миллионов долларов за перстень. Роберт Кац и десять миллионов долларов! И я помню, помню, какие глаза были у крысы Маркеса, когда прозвучала эта цифра. Благоговейный ужас и вожделение – вот что было в его глазах! И может быть эти вожделенные миллионы и застили сознание Маркеса и толкнули его на преступление? Кто знает? Ясно одно: Маркес для меня единственная нить, своего рода нить Ариадны, способная вывести из этого лабиринта загадок и привести и к убийцам родителей, и прояснить судьбу перстня!

По семейному преданию его утрата навлекает страшные беды на род дель Борхо.

Маркес! Рата! Крыса! Я найду тебя! Найду, чего бы это мне не стоило и как бы не был долог путь!

Пепел, пепел стучит в мое сердце!

Шторм стал стихать, болтанка прекратилась.

Итак, что впереди? Надо разобраться с финансовыми делами семьи. Хм, семьи! Семьи, которой уже нет! Финансовыми вопросами всегда занимался отец, но теперь его нет и, значит, предстоит заняться мне. Это первое. Второе – надо продолжить учебу и через Оксфорд, через университетскую науку и связи попытаться открыть себе дорогу в Испанию. И тогда третье, и главное – Маркес. Рата! Крыса! Я найду тебя! Пепел стучит в мое сердце!

Гранд прилег и под мерный шум двигателя наконец-то заснул. И сразу провалился в странный сон. Вот отец с матерью сидят на диване и рассматривают какой-то небольшой предмет в руках отца. Гранд приближается и видит в руке отца перстень с черным крестом на печатке. Отец протягивает ему руку с перстнем на ладони и что-то говорит, говорит, но его не слышно, а мама согласно кивает головой. По губам отца Гранд понимает, что отец, глядя на перстень, говорит: – Теперь он твой, теперь он твой.

В Лондонском порту царила деловая суета, окутанная легким туманом с едва уловимым запахом машинного масла и отработанного дизеля.

Миловидная зеленоглазая девушка в строгом форменном костюме с кокетливо сидящей на пышных светлых волосах пилоткой отвела прибывших из Испании пассажиров в офис иммиграционной службы. Когда очередь дошла до Гранда, служащий, изучив документы молодого человека, отвел его в сторону и казенным голосом объявил: – Вам придется подождать. – Та же зеленоглазая красавица отвела Гранда в один из кабинетов службы. Ждать пришлось долго. Но вот дверь открылась, и на пороге возник молодой кареглазый и светловолосый человек приятной наружности в скромном деловом костюме и папкой в руке. По его высокой, сухощавой и ладной фигуре и мягкой, пружинистой, словно готовой в любой момент к рывку кошачьей походке, можно было предположить, что этот человек не чурается игровых видов спорта, где резко меняется направление и ритм движения.

Мужчина поздоровался, уверенно проследовал к столу, по-хозяйски устроился за ним, деловито раскрыл перед собой папку, внимательно рассмотрел Гранда и представился: – Я Тим Феллби. Я представляю интересы секретной службы Его Величества. – Чуть улыбнулся и продолжил: – А вы – Теодор Хуан имярек дель Борхо. Видите, я вас знаю, правда, до сего дня я был знаком с вами лишь заочно. Если позволите, в дальнейшем я буду обращаться к вам просто – Тэд. – Гранд, соглашаясь, кивнул, а в голове пронеслось: «Быстро же они на меня вышли. И это несмотря на мое во всех смыслах новое лицо! Интересно, как им это удалось? А главное – зачем?»

– Я вижу, вы удивлены? – поинтересовался Феллби.

– Да, удивлен, – не стал кривить душой Гранд, – и спросил: – Так в чем, собственно, дело?

– Да, да, дело вот в чем. Я буду с вами предельно откровенен и рассчитываю на взаимность. Нам известно, что в 1936 году вы возглавляли в Испании Южное региональное подразделение республиканской контрразведки. Соратники называли вас Грандом, верно? Потом случилась неприятность. Вас оклеветали, вас подставили, причем так, что оправдаться никакой возможности на тот момент у вас не было. И Гранду пришлось исчезнуть. Случилось все это в Картахене. Так?

– Так, – подтвердил Гранд и подумал: «Ребята из той моей команды в Картахене могли только догадываться, что я жив. Могли предполагать это и Иван Силин, и Фока дон Паскудос – Хренов. Знали точно только двое: Алварес Вердаско и Мавр – Билл Макензи»

– А после исчезновения, – продолжил Феллби, – дель Борхо прибился к американцам и вступил в интербригаду Линкольна. Верно?

– Верно, – вновь согласился Гранд и подумал: «А вот это он мог узнать только от Мавра! Теодора Хуана Карлоса в интербригаде знали многие, а вот дель Борхо знал только Мавр. Слава Богу, значит, Мавр жив»! – Феллби, словно читая мысли Гранда, снова чуть улыбнулся и сказал: – Да, все это мне известно от Билла Макензи, от Мавра. Он же и рассказал мне о ранении, изменившем ваше лицо. Вот, взгляните, – Феллби достал из папки фотографию, – это увеличенная фотография из вашего студенческого дела в Оксфорде. И вот что я вам скажу: – нужно иметь очень богатое воображение или очень точный глаз художника, чтобы найти сходство оригинала с этой фотографией. Я сходства не вижу. Не вижу. И это хорошо!

– Что же здесь хорошего? – удивился Гранд

Феллби чуть замялся: – Извините мою бестактность, но, надеюсь, чуть позже вы меня поймете. А пока я скажу так: Теодор Хуан Карлос – боец интербригады Линкольна – для нас интереса не представляет. Интересен дель Борхо – контрразведчик. Он же Гранд. Мне кое-что известно о ваших успешных операциях по внедрению агентуры в руководящие административные и военные органы мятежников. – Феллби замолчал, видимо, давая собеседнику осмыслить сказанное.

– «Хм! А вот это он мог узнать только от четырех людей: моего шефа —начальника республиканской контрразведки Фернандо Лопеса, – моего друга Владимира Бурова, Ивана Силина и Александра Орлова. Буров погиб на моих глазах, Фернандо Лопеса убили в Мадриде полгода тому назад, значит, остаются Силин или Орлов?» И вслух: – Да, да, кое-что у нас получалось. – Феллби улыбнулся и сказал: – Тэд, не ломайте себе голову. О тех ваших делах я узнал от Александра Орлова – резидента НКВД СССР в Испании. Разумеется, бывшего резидента Орлова, он же Фельдбин, он же Блэкстон, он же теперь мистер «Х». Помните такого? Ну, конечно! Так вот. Этот товарищ в прошлом году сбежал из Испании и неплохо обустроился в Штатах. Вы не знали? Да, да, в Штатах, и там мне довелось с ним познакомиться. Но вот незадача: Орлов заявил, что помнит только псевдонимы ваших агентов, да и то не все. Я думаю, он лгал и на самом деле знает и помнит гораздо больше. Но его хозяева – янки – не проявили рвения помочь нам, а просто соблюли дружественную проформу. Орлов человек умный, он понял это, закуклился и выдал крохи. Практически – ничего. Да!

А теперь, позвольте, я перейду к сути дела. Мы, я имею в виду Службу, рассчитываем на вашу помощь. Нам нужны ваши агенты в Испании. Я не люблю высокопарные, напыщенные слова, но скажу: предстоит долгая и упорная борьба с фашизмом. Ось Берлин – Рим – Токио уже существует. Дело идет к большой войне. – Гранд нахмурился и прервал Феллби словами: – Прошу вас, меня не надо агитировать. Я воевал с фашистами, повидал многое и своими глазами видел то, что они сотворили с Герникой. – Глаза испанца сузились, а кулаки непроизвольно сжались: – Мистер Феллби, вы что- нибудь слышали о Гернике?

– Конечно! Весь мир обошли фотографии этого варварского истребления мирных граждан, этого зверства.

– А я это видел воочию! На моих глазах нацисты разбомбили и превратили в руины этот городок, в котором не было ни военных объектов, ни самих военных. Я видел сотни убитых и разорванных в клочья мужчин, женщин и детей.

Мертвая с оторванными ногами мать прижимает к себе мертвого ребенка. Забыть это или смириться с этим невозможно. Так что, прошу вас, не надо лишних слов.

– Хорошо, – Феллби, помолчал и продолжил: – К сожалению, Испания фактически стала неформальным членом этой оси, этого военно – фашистского блока и, как нам стало известно, поставками собственного стратегического сырья и активным посредничеством на мировом рынке делает всё для усиления мощи германской военной машины. Это общий план. Но есть и очень важные частности. К примеру, наша база ВМС в Гибралтаре. Мы все время чувствуем какую-то испанскую возню вокруг нее, но полагаем, что ветер дует из Берлина и Рима. Почему оттуда? Да потому, что для Гитлера и Муссолини эта наша база как кость в горле.

Есть и другие вопросы. Вот почему нам нужна ваша испанская агентура. – Феллби сделал паузу, послал многозначительный взгляд и продолжил: – К тому же, я думаю, не ошибусь, если скажу, что у вас есть желание разобраться с подоплекой трагических событий вашего недавнего прошлого. Верно?

– Верно, – ответил Гранд и подумал: «Мой друг Буров, земля ему пухом, в этом случае сказал бы: «не было ни копейки и вдруг алтын, на ловца и зверь бежит, бери быка за рога и куй железо пока горячо»

– Но, прежде всего, – продолжил Феллби, – я полагаю, вы, Тэд, думаете о том, как вам легализоваться в вашем новом качестве и, конечно, как вступить в права наследования. Так? Так. И мы можем вам помочь. Что скажете?

В голове проскочило: «А вот сейчас мой русский друг сказал бы: „каждое лыко – в строку“. Причем здесь лыко и почему именно лыко? Господи Всевышний, о чем я думаю?» – И быстро ответил: – Мистер Феллби, я согласен.

– Отлично, Тэд! И прошу вас, называйте меня просто – Тим.

Феллби посмотрел на часы: – Время у нас есть, и я предлагаю, не откладывая дело в долгий ящик, приступить прямо сейчас. Садитесь на мое место и пишите. Вот бумага и ручка. Кстати, я на машине и потом смогу отвезти вас куда скажете.

– Хорошо. Однако, Тим, касательно моих агентов. Более двух лет они находились вне моего контроля, и потому мне неизвестно живы ли они, и если да, то какое положение сейчас занимают в своре Франко.

– О, не переживайте, это мы узнаем сами, – быстро отреагировал Феллби. – А скажите, Тим, – осторожно полюбопытствовал Гранд, – наше, гм, сотрудничество предполагает мои выезды в Испанию?

– Вряд ли. Впрочем, если в этом возникнет необходимость, решение буду принимать не я. Такие решения принимаются на другом уровне. Вы меня понимаете? Хорошо. Пишите, Тэд, пишите. Максимально подробно. Вы знаете, как важны детали в нашем деле. Тэд погрузился в составление документа, а Феллби сидел, смотрел на него и думал: «Мы поможем ему легализоваться в Англии в его новом облике, поможем и с оформлением наследства. Он станет богатым человеком, даже очень богатым.

Отец Гранда в свое время получил весьма расстроенное наследство. Финансовое положение семьи было подорвано. Однако он правильно уловил тенденции развития мировой экономики и удачно вложил остатки некогда огромного семейного состояния в бурно развивающиеся отрасли металлургии цветных металлов и транспортные коммуникации. Итог его деятельности – пятнадцать процентов акций медного комбината в Эль-Теньентэ и тридцать три процента акций судоходной компании «Чилси». Это только в Чили. А еще активы в Аргентине, Перу и Швейцарии. Да и в Испании небольшая доля в компании Рио-Тинто. Доля небольшая – всего пять процентов, но компания мощная. Это очень, очень большие деньги. И все это отойдет Гранду. Захочет ли он с такими деньгами рисковать жизнью во имя британских интересов. Вопрос. Впрочем, учитывая его испанский опыт, его недавнее военное прошлое, есть все основания отнести его к так называемым ортодоксальным идеалистам, собственные убеждения которых стоят превыше всего, превыше всех материальных благ. А такие люди, если удается ненавязчиво и тонко увязать их убеждения с интересами партнера, становятся самыми преданными союзниками, верными соратниками и несгибаемыми бойцами». Феллби вспомнил свой разговор с шефом – начальником отдела специальных операций Секретной службы Джоном Ди. Когда Ди, прохаживаясь по своему кабинету, выслушал доклад по собранным на Гранда материалам и соображения Феллби, он дружески похлопал коллегу по плечу, усмехнулся и сказал: – О, Тим, вы молоды и потому еще не успели разочароваться в человеческой породе. Древние римляне говорили: «Homo homini lupus est – человек человеку – волк». Я же могу сказать вам, что человек – это иногда умное и приятное существо, в редких случаях преданное, а в массе своей это забавное, изменчивое, грязноватое, мелкое и зачастую подленькое животное. Мой вам совет: никогда не стройте иллюзии относительно людей, и тогда вас не будут мучить жестокие разочарования.

Я верю только собственной интуиции и, если говорить о делах наших скорбных, то только тем людям, кто повязан нами кровью. – Еще раз хлопнул по плечу и отпустил Феллби.

Гранд тем временем закончил свой труд, еще раз пробежал глазами текст и со словами «кажется, ничего не упустил» собрал исписанные листы в стопку и передал их англичанину. Тот тоже пробежал глазами страницы и сказал: – Благодарю вас. Возможно, после детального ознакомления потребуются некоторые уточнения.

– Пожалуйста, – с готовностью отреагировал Гранд.

Феллби сложил исписанные листы в папку, извлек из нее плоскую коробочку и раскрыл ее. В коробочке была пропитанная фиолетовым составом губка для снятия отпечатков пальцев.

– А это зачем? – спросил Гранд.

– Лицо у вас, Тэд, изменилось, а отпечатки пальцев – нет. Приступайте, да, да, вот так. Руки можете вымыть там. – Феллби взглядом показал на дверь и, когда Гранд вернулся, продолжил: – Я передам ваши отпечатки пальцев и образец почерка в Скотланд Ярд. Послезавтра все будет готово. Адрес я вам дам. Там вас сфотографируют, и вы получите официальное подтверждение того, что фото, почерк и отпечатки пальцев действительно принадлежат Теодору Хуану имярек дель Борхо. Таким образом вы будете идентифицированы. Это позволит вам приступить к процедуре оформления наследства. Но, если я не ошибаюсь и правильно вас понял, после завершения этой процедуры вы намерены остаться Теодором Хуаном Карлосом?

– Да, – коротко ответил Гранд и подумал: «Я буду носить это имя до тех пор, пока не будет поставлена последняя точка в деле семьи дель Борхо»

Феллби сложил коробочку и лист с отпечатками пальцев в папку и направился к двери: – Пойдемте, Тэд. Так куда вас подбросить?

– В Оксфорд.

– К тетушке Мэй? Начнете с нее?

– Да-а, – удивленно ответил Гранд и подумал: «И про тетушку Мэй знает! Да, подготовился он основательно. Это даже подавляет»

А Феллби продолжил: – Ваша комната свободна и, я думаю, тетушка Мэй будет рада вам.

– Не уверен. Ведь она даже не узнает меня

– Узнает, узнает, – англичанин усмехнулся, – ведь я с вами.

– А вы что? Знакомы с ней?

– Знаком, знаком. Я покинул уютное гнездышко тетушки Мэй за два года до вашего появления там. Я тоже учился в Оксфорде, и тоже на техническом факультете. Да. И еще, Тэд, у нас есть, я вам скажу, сходство: вы испанец только по отцу, мать у вас русская. А я англичанин только по отцу, мать у меня испанка. Хочу спросить вас, Тэд, кем вы себя больше ощущаете: испанцем или русским?

– Интересный вопрос. Никогда не задумывался об этом. Да. Пожалуй, как ни странно, больше русским, – после некоторых раздумий ответил Гранд.

– Почему?

– Меня воспитывала мать. В детстве я вообще редко видел отца. Он часто и подолгу уезжал по делам в Латинскую Америку.

– Да, да, понятно. – И после некоторой паузы: – А хотите, Тэд, я угадаю куда вы направитесь от тетушки Мэй?

– Попробуйте.

– Я просмотрел в порту вашу декларацию, где вы указали свою наличность. – Феллби снова усмехнулся: – Небогато у вас с наличностью, небогато. Вывод? Вы направитесь, в банк. Кстати, я узнал, что там – в оксфордском филиале Барклай банка – для разблокирования вашего сохранившегося учебного счета достаточно будет сверки подписи.

Мужчины вышли из здания и направились к стоящему на стоянке серому «Бьюику».

– Садитесь, Тэд. Так я угадал насчет банка?

– Да, – согласился Гранд.

Феллби вырулил со стоянки и сказал: – Дорога займет примерно час. Я предлагаю вам, Тэд, изложить в максимальной степени подробно все, что происходило с вами в Испании, начиная со дня возвращения из Англии. Разумеется, опустив то, что вы изложили в письменной форме. Я включаю запись. – Феллби протянул руку, влючил тумблер на панели и четко произнес: – Лондон, пятнадцатого июня 1939 года. Назовите себя, и начинайте.

Машина, наконец, выбралась из города и понеслась по автостраде. За окнами слева и справа мелькали и мрачноватые старые, серые, тяжеловесные здания, завитые плющем до каминных труб, и легкие новые, веселых расцветок, аккуратные домики на ухоженных газонах.

Феллби управлял машиной и внимательно слушал, иногда задавая уточняющие вопросы.

Когда речь зашла о Маркесе и гибели родителей, голос чуть дрогнул и сел. Феллби покосился на рассказчика и увидел острый прищур глаз, желваки и сжатые кулаки. «Э, да в нем бушует месть, жажда мести!» – понял Феллби и подумал: «Гранд Монте-Кристо? Рядом со мной Гранд Монте-Кристо?»

Время пролетело незаметно. Наконец, Гранд кашлянул и сказал: – Ну, вот, пожалуй, и вся моя история.

Феллби выключил запись. Некоторое время ехали молча.

– Да, интересно. А кое-что и очень, очень интересно, – наконец, прервал молчание англичанин и заметил, – но мы уже приехали.

Тетушка Мэй встретила гостей в холле и, рассмотрев Гранда, с чисто британской сдержанностью чуть покачала головой и сказала: – Я узнала вас. По голосу. Ваш голос совсем не изменился. Отнесите вашу сумку в комнату. Пойдемте, я провожу вас.

Уладив дела с обустройством у тетушки Мэй, Гранд попросил Феллби подвезти его к банку. Уже подошли к машине, и тут Феллби вдруг заявил: – Тэд, оставьте банк на завтра, а сегодня я предлагаю поужинать со мной. У меня с утра крошки во рту не было, а у вас так, вероятно, со вчерашнего дня. Словом, я голоден и меня это тяготит. А вас? – Гранд помялся, а Тим рассмеялся и благодушно сказал: – Тэд, прошу без церемоний. Угощаю я. – Гранд тоже рассмеялся, кивнул головой и ответил: – Хорошо. Буду вашим должником.

Ужинали в полупустой по случаю каникул университетской кафешке. Феллби, с завидным аппетитом поглощая свой эскалоп, поинтересовался: – Так, значит, если я правильно понял, вы, Тэд, хотите успеть оформить наследство до начала занятий в Оксфорде?

– Совершенно верно. Для этого надо будет съездить в Чили и Аргентину. Путь неблизкий.

– Да, дел у вас много.

– Много. – Медленно и задумчиво повторил Гранд и на секунду замер. И снова англичанин увидел этот взгляд в никуда, прищуренные глаза и обострившиеся скулы. «Да, – подумал Феллби, – это он собственной персоной – новый Монте-Кристо – Гранд Монте-Кристо. Интересно, что бы сказал в этом случае Джон Ди?» – Да, дел много, – уже нормальным голосом повторил Гранд, – надо по-быстрому уладить все вопросы в Южной Америке и вернуться. – И про себя решил: «Вернусь и постараюсь сразу найти Роберта Каца. Надо узнать кто он – этот Роберт Кац, и кому понадобился перстень Борджиа. Это может быть важным»

В Лондон Гранд вернулся ранним утром первого сентября с твердым намерением немедленно приступить к розыску Роберта Каца.

В тот же день было объявлено о германском вторжении в Польшу.

Третьего сентября Великобритания объявила войну Германии.

В тот же день Гранд подал в военное ведомство прошение о зачислении его на военную службу. Вопрос разрешился очень быстро. Волонтера с незавершенным техническим образованием направили на военный авиационный завод в Ковентри на курсы подготовки заводского летно-технического состава.

Учебу и розыск Роберта Каца пришлось отложить.

19 ноября 1940-го года фашистская авиация совершила массированный налет, превративший Ковентри в руины. Гранду повезло. Утром того дня пилотная группа, в состав которой входил и Гранд, взлетела с заводского аэродрома, чтобы перегнать эскадрилью новеньких только что собранных и обкатанных «Стирлингов» в летную часть на севере Англии.

Вернувшись в Ковентри и увидев страшную картину, Гранд подал рапорт о переводе его в действующую армию. После трехмесячной подготовки лейтенант Теодор Хуан Карлос получил назначение на базу королевских ВВС Самборо на одном из островов в Северном море.

Транспортный самолет, который должен был доставить группу летчиков на базу, уже выкатили из ангара, когда на поле аэродрома появился Феллби, увел удивленного Гранда от группы летчиков в сторону, с чувством пожал руку, приобнял, словно старого друга, и сказал: – Тэд, я уважаю твой выбор. Постарайся выжить. Надеюсь, еще увидимся, – повернулся и ушел.

– Кто, кто это? – стали спрашивать летчики.

– Друг, – ответил Гранд, – приехал проводить.

Глава VI. Россия. Август 1941 года.

Двое военных стояли на склоне невысокого холма и, переминаясь с ноги на ногу, всматривались в приближающуюся к ним с юга по пыльной дороге колонну. Один из стоящих на склоне поднес к глазам бинокль и сказал: – Два «Максима» и два ПТР. Да-а, не густо.

Колонна сошла с дороги и двигалась теперь по полю, ориентируясь на вершину холма.

На макушке холма десяток солдат споро орудовали лопатами, выбрасывая землю на склон. Двое связистов с катушкой быстро двигались по склону, разматывая телефонный провод.

Достигнув пологого склона холма, колонна остановилась. Шедший во главе колонны командир что-то прокричал, и люди как подкошенные моментально повалились на траву. Сам же командир быстрым шагом направился к двум стоящим на склоне, и, подойдя к ним, бросил взгляд на петлицы, козырнул и обратился к старшему по званию: – Гражданин полковник, энский батальон прибыл в ваше распоряжение. Командир батальона Буров. – Командир полка полковник Волин, – в ответ представился офицер, и мужчины обменялись рукопожатием. – Знакомьтесь, начальник штаба полка майор Петренко. – Мужчины откозыряли друг другу и тоже пожали руки. Полковник кивнул майору и сказал: – Карту комбату, – и пока тот доставал из полевой сумки карту спросил: – Сколько у тебя, комбат, бойцов, состав и вооружение? – Четыреста семьдесят два бойца, из них двести шестьдесят шесть отслужили в армии. Состав такой: тридцать четыре, в том числе и я, осуждены по 58-ой статье. Сто пятьдесят по воинским и уголовным статьям, остальные по разным: как родственники врагов народа; скрывшие соцпроисхождение, деклассированные элементы и так далее. Вооружение: два противотанковых ружья, два пулемета «Максима», сто гранат Ф-1, пятьдесят противотанковых гранат и десять противотанковых мин, пять автоматов ППШ и винтовки, – четко отрапортовал комбат.

Полковник почесал нос: – Да, комбат, небогато. Завтра поутру передам тебе еще два ПТР, трофейный немецкий пулемет МГ с боекомплектом, два ручных «Дегтярева», горючку и бутылки. Это все, что я могу для тебя сделать. Сам не богат. Ну что ж, приступим к делу. Возьми, комбат, карту, смотри и слушай. Водя пальцем по карте, полковник пояснял: – Вот линия обороны корпуса. Вчера – четвертого августа – вот здесь, если по прямой в тридцати километрах от нас на северо – северо-запад, немцы прорвали оборону и повернули на юг вдоль русла реки. Возникла угроза окружения корпуса. В шести километрах к югу от нас шоссейка, мост и понтонная переправа через реку, ты был там сегодня и все видел. Из-за угрозы окружения корпус через мост и переправу спешно выводится на левый берег, чтобы создать там новую оборонительную линию. Какое там столпотворение и крошево ты видел. Если немцы сомнут нас и прорвутся к мосту и переправе, корпус окажется в котле, а немцы на наших плечах смогут форсировать реку и выйти на оперативный простор. А дальше, а дальше направление на Москву. Твоя задача, комбат, занять линию обороны от этой высоты, где мы сейчас находимся, на восток, вон видишь, у кромки леса высотка. За ней лесной массив, он тянется вдоль русла реки. Немцы, я тебе скажу, воюют по дорогам, так что в лес вряд ли сунутся. И, продолжаю, на западе твоя линия обороны упирается в дорогу, по которой ты пришел сюда. Вот она огибает нашу высотку и уходит на северо-запад. В километре от нас по этой дороге расположено село Лушино. Туда я направил своих ребят в засаду. Немецкая разведгруппа появится там непременно и, если нам повезет и удастся захватить языка, мы будем знать, что нас ждет. Ясно? Хорошо. Соседи. На востоке от тебя за рекой сосредотачиваются переправленные части корпуса. На западе – я. Стык наших флангов как раз у этой дороги на Лушино. Позади тебя вторая линия обороны – рота НКВД. Считай – заградотряд. Он сейчас, – полковник скривился, – тоже готовит позиции. Взгляни. – Да видел я их, – ответил комбат и с завистью закончил, – у них автоматы.

– Слушай далее, – продолжил полковник, – комкорпуса из сил уже переправленных на левый берег выделил четыре батареи гаубиц. Да, да четыре, чуешь, какая мощь! И твои позиции, и ориентиры перед твоими позициями они уже пристреляли еще до твоего прихода. Воронки видел? То-то! Вот, перенеси на свою карту схему ориентиров. Так что, комбат, артиллеристы помогут, но, если не сдюжишь, примешь их огонь на себя. Теперь о противнике. В зону прорыва немцы ввели моторизованную дивизию СС, усиленную танковым батальоном, тоже СС, разведчики говорят название у него «Дас Райх» что ли. – Буров уточнил: – Да, есть такая – СС – панцердивизион «Дас Райх». – Полковник посмотрел на Бурова: – А, ну да, ну да! Ты же был военным разведчиком. Так вот – эти эсэсы и попрут на нас либо по этой дороге, либо напрямую. Это почти на семь километров короче. – Полковник провел пальцем по карте линию: – Видишь, комбат, естественных препятствий для танков здесь нет, да и погода стоит сухая, так что это самое танкоопасное направление. Немцы торопятся и, я думаю, появятся они именно здесь, да здесь – на твоем участке. Прорвав сходу оборону корпуса, их передовые части оторвались от своих баз снабжения и, как доложила разведка, остановились. Им нужно какое-то время для дозаправки горючим и пополнения боекомплекта. Это наше время. Так что вгрызайся, комбат, в землю, вгрызайся. Сейчас накормим твоих людей, и приступай. Пошли. – Полковник быстро направился к макушке холма, на ходу поясняя: – Мои ребятки приготовили тебе командный пункт, так что одной заботой у тебя стало меньше. А вон там, видишь, шанцевый инструмент для тебя заготовлен. – Неподалеку на дне траншеи лежала гора лопат. – Так. Связь. Связь тоже есть, сейчас и проверим, – полковник запрыгнул в траншею. Солдаты уже успели эакидать сверху землей накатанные над землянкой бревна и теперь для маскировки забрасывали сооружение ветками. Полковник осмотрелся и похвалил: – Молодцы, ребята! Хорошо сделали. Смотри, комбат, отсюда все видно, как на ладони. Так. А где связь? – Полковник махнул рукой, призывая следовать за ним, и нырнул в блиндаж. – А, вот! – Увидев в углу на грубо сколоченном бревенчатом столе аппарат, Волин подошел, крутанул ручку, поднес к уху трубку и прокричал: – Первый я, первый! Проверка связи! Есть связь! Да, передай Ляжко, чтоб срочно отправил к высоте кухню, горючку и бутылки, он знает. Да, знает! Всё, конец связи. – И Бурову: – Так. Теперь запасная связь. Сигналы. Зеленая ракета в мою сторону означает «танки противника в районе ориентира №1». Красная ракета в мою сторону – «вызываю огонь на себя». Ясно? Да, вот еще что. Ты слышал, вместе с кухней я тебе, комбат, горючую смесь и бутылки подброшу, угостишь фрицев коктейлем Молотова. – С этими словами полковник вывел всех из блиндажа, выпрыгнул через бруствер наружу и, когда начштаба и Буров последовали за ним, обращаясь к Бурову, сухо приказал: – Завтра к восьми ноль – ноль позиции должны быть готовы. Ночь у тебя есть, комбат, одна ночь. Днем тебя с воздуха достанут и, если не успеешь закопаться, – расстреляют. Понял? Хорошо. Ну, до завтра. – В наступающих сумерках две фигуры устремились по склону высотки в сторону светлой нитки дороги и последних отсветов затухающего на западе солнца. Вдалеке навстречу им из перелеска выкатились две брички.

Сумерки сгущались. Буров оглядел окрест. Появилось странное, смешанное чувство тревоги и злости. – «Некогда сейчас в себе копаться», – решил Буров, сложил ладони рупором и прокричал в сторону батальона: – Командиры рот и разведка, ко мне! Бегом! – От лежащей массы тел отделилась и бегом двинулась по склону группа из четырех человек. Комбат снова прокричал: – Старшина Дупель, принять кухни и организовать прием пищи. – От этих слов батальон ожил, бойцы повскакивали на ноги и как по команде повернули головы в сторону, куда махнул рукой комбат. Сам же Буров запрыгнул в траншею и торопливо охапками стал выкидывать за бруствер лопаты. Подбежавшим запыхавшимся людям махнул рукой, и все спрыгнули к нему в траншею. Комбат достал и развернул карту: – Вот, смотрите пока еще видно. – Спичкой показал: – Мы здесь на этой высоте. Третья рота, комроты Бубенко. Твоя линия обороны от нашей высоты влево на запад до дороги. Забираешь «Максима», пулеметное гнездо оборудуешь на склоне высотки, вон там. Ясно? Далее. Первая рота, комроты Боксер. От высотки на восток до этой точки. На местности это во-он до того кустарника, видишь? Хорошо. Оба ПТР и второй «Максим» – твои. И вот еще что. Возьми бинокль. Вон там, впереди метрах в ста видишь воронку? Почти готовый окоп. От него вон туда, на восток к лесу, перед твоей линией обороны надо выкопать еще четыре, а лучше пять. Выкопать и замаскировать. В каждом окопе должно быть по два бойца. Расстояние между окопами примерно сорок метров, то бишь, на два броска гранаты. Подбери для этого дела самых надежных и крепких ребят. Вооружишь их противотанковыми и гранатами Ф-1, и бутылками с ГС. Они у нас будут, соседи поделятся. По команде «по местам» они бегом занимают подготовленные и укомплектованные боеприпасами позиции и носа не кажут, пока к ним на расстояние броска гранаты не подойдут немецкие танки. Понял? Так. Вторая рота, комроты Пешков. От кустарника на восток до леса. Уловил? Теперь каждый берет столько лопат, сколько может унести. Для начала отметьте ими как вехами свои участки обороны, чтобы не было путаницы. Всё. Выполняйте. К семи утра позиции должны быть готовы. И помните: за нами заградотряд и …и… наша земля. Командиры рот, по местам. Так. Разведка. Георгий Семеныч, подойди поближе. Смотри, – комбат спичкой провел линию на карте, – вот танкоопасное направление. Немцы, я думаю, появятся отсюда. А здесь, в пяти километрах от нас на северо-запад лесной массив своей восточной границей, видишь, похожей на дугу, выпуклой частью почти смыкается с лесополосой вдоль русла реки. Проход между ними здесь узкий, ширина этой горловины, судя по карте, сто-сто пятьдесят метров. И сельская дорога, видишь? Ты, Семеныч, со своей разведгруппой и саперами забираешь все автоматы, все противотанковые мины и по паре гранат Ф-1 на бойца, накормишь сейчас людей и тотчас выдвигаешься к горловине и спозаранку, как рассветет, с тщательной маскировкой минируешь проход. Саперов сразу возвращаешь, а твоя группа – в засаду и ждать. Немецкие разведгруппы ты пропускаешь, ждешь колонну. При появлении машин с пехотой и танков твоя задача остановить первые две-три машины до заминированного участка, чтобы машины, идущие следом, а если повезет и танки, маневрируя и обходя их, попали на мины. Дорогу минировать не надо. Передовая разведгруппа мины на дороге обнаружит сразу. Минируешь объезды. На месте определишься. Усек?

Надежда на твоего снайпера – Петровича. Он бьет по водителям, а твои ребята по двигателям машин, затем бросаете гранаты и уходите лесом. Внезапность и быстрота – вот твои козыри. Задача ясна? Действуй, Георгий Семенович. Ни пуха, ни пера! – К черту, – разведчик вымахнул из траншеи и пропал из виду.

На Бурова снова накатило чувство тревоги и злости, но теперь преобладала злость. Злость на тех, кто скоро придет сюда, чтобы забрать их жизни. Комбат отогнал от себя эти мысли, поднес к глазам бинокль и стал осматривать правый фланг. Там, на фоне уже почти черного леса, пока еще просматривался небольшой пригорок. – «А что на карте? Нет, надо посмотреть самому, своими глазами», – решил Буров, повернулся к сгорбившемуся над аппаратом связисту, подумал: «Совсем еще мальчишка», – и бросил: – Я в расположение Пешкова.

Темнело. Легкий ветерок нес от реки сырую прохладу.

Буров покинул КП и скорым шагом двинулся по склону высотки и затем вдоль намеченной линии обороны. Теперь все вокруг освещалось лишь слабым светом неполной луны. Там и сям виднелись светлые силуэты бойцов, скинувших робы и энергично орудующих заступами и саперными лопатками. Слышно было шумное дыхание и позвякивание попадающих под лезвия лопат камешков. – «Идет дело, – думал комбат, – и никого не надо подгонять. Все хотят выжить и понимают, что их борьба за жизнь уже началась». – Молодцы, ребята, молодцы! – по ходу он подбадривал бойцов.

Пригорок комбат облазил вдоль и поперек. Рассматривая с его верхушки в бинокль простирающееся перед ним в лунном свете поле, Буров соображал: «А пригорок-то хорош. Не высок, но как пуп. От леса метров сто, до наших ближайших окопов – двести. И все с него просматривается. Точно – пуп»

От южного склона пригорка, заросшего невысоким кустарником, на юг уходила извилистая лощина, переходящая с изгибом влево в глубокий, заросший низким тальником и папоротником и пропадающий в лесу овраг. Дойдя по нему до леса, Буров оказался в кромешной тьме, но медленно и осторожно продолжал двигаться вперед пока не почувствовал, как сапоги начали вязнуть в почве. Понятно, значит, впереди овраг переходит в лесное озерцо или болотце. Отлично, значит, лесом обойти пригорок не так – то просто.

Звуки трех выстрелов нарушили тишину. Буров остановился и прислушался: «Пистолет ТТ. Метров триста. Где-то в расположении заградотряда».

И опять полная тишина. Берендеево царство. Где-то недалеко ухнула сова. От этого звука в голове моментально возникла картинка избушки на курьих ножках и образ бабы Яги с метлой и в ступе. Комбат изгнал из головы эту детскую чертовщину, выбрался из оврага, направился к позициям батальона и, дойдя до первого окопа, приказал: – Передать по цепочке: комроты Пешкова ко мне. – Слова команды, затухая, полетели в темноту и растворились в ней. Ожидая Пешкова, и прислушиваясь к себе, Буров вдруг понял и ощутил, что и тревога, и злость растворились в острейшем чувстве голода. Перед глазами возникла фигура старшины Дупеля с полным котелком в руках дымящейся каши. Буров сглотнул и увидел перед собой комроты Пешкова. – Пошли, – бросил комбат и направился в сторону пригорка. – У тебя пулеметчики есть? – по ходу спросил комбат. – Пулеметчики есть, пулеметов нет, – коротко и зло ответил Пешков. – Будут, – успокоил его комбат, – утром подкину тебе парочку «дегтяревых» и немецкий МГ. – Командиры забрались на макушку пригорка, и комбат продолжил: – Пулемет, один пулемет, запомни, и отделение прикрытия разместишь здесь. Подготовь укрытие. Утром в твоем распоряжении будут саперы. Они заложат в укрытие и замаскируют заряд. Большой заряд. Для чего? Немцы как появятся здесь, то сразу сообразят, что этот пригорок занимает господствующее положение на фланге и, ясен пень, постараются выбить тебя с этой позиции еще до начала основной атаки. И ты им позволишь это сделать. Не сразу, конечно, но позволишь. А уйти твои бойцы должны вот куда. Сейчас покажу. Пошли. – По лощине Буров вывел Пешкова в овраг и показал: – Сюда должны уйти. Здесь будут еще два пулемета с расчетами, и здесь будет ждать сапер со своим устройством. Немцы, как только займут пригорок, прочешут огнем и закидают гранатами лощину и овраг. Но это место, этот закуток, не виден и не простреливается сверху и гранатами его не достать. Пошли дальше. А вот здесь твои ребята должны помельтешить, чтобы немцы с высотки их увидели и подумали, что те, кто был на высотке и уцелел, ушли в лес. Понял? – Пешков оживился: – Понял, понял! Ага! Только немцы чуть обустроятся на пригорке, а мы им из того аппендицита тут же дадим прикурить. Верно? – Верно, верно! Прикурить! – поддержал комбат, – а затем занимаете пригорок и уже стоите намертво. Задача – когда начнется танковая атака и немцы пойдут вперед, пулеметным кинжальным огнем отсекать немецкую пехоту от танков. Разведчиков, когда вернутся, тоже передам тебе. Семеныч здесь будет старшим. Все ясно? Хорошо, пошли.

По возвращении в свой блиндаж комбат зажег спичку и увидел спящего в обнимку с телефонным аппаратом мальчишку связиста и рядом с ним прикрытый куском чистой тряпки котелок и кружку. Осторожно, чтобы не уронить и не расплескать ношу, Буров забрал все и выбрался под открытое небо. Подумалось: «А звезды к каше приправой». – Наминая холодную кашу и запивая ее холодным чаем, комбат, вглядываясь в восток, прикидывал: «Светать начнет через два – три часа. Надо поспать. Мальчишку будить жалко, уж больно сладко спит». – Но разбудить пришлось: – Как зовут-то тебя, боец? – разбудив спящего, спросил комбат. – Игорь я. – Как, как? – Виноват! Рядовой Игорь Сила. – Хорошо, хорошо, рядовой Сила. Разбудишь меня через полтора часа, а если крепко буду спать, – буди силой. – Буров улегся в углу, усмехнулся про себя и повторил: «Буди силой. Вот это Си..,» – и не додумал, провалился в сон как в черную бездну.

Разбудил комбата, однако, не мальчишка – связист, а вестовой от комполка, прибывший с докладом о том, что обещанные «дегтяревы», ПТРы и трофейный МГ в расположение батальона доставлены. Отпустив вестового, комбат глянул на сонного и виновато хлопающего глазами мальчишку связиста, простительно махнул ему рукой, зябко поёживаясь, вышел из блиндажа и наткнулся на комроты Боксера. Отгоняя зевоту и прикрывая рот рукой, тот сказал: – Крепко спишь, командир. Не слышал даже когда я пришел к тебе, и когда вышел.

– Не ко мне ты пришел, а к себе. Это и твой командный пункт.

Светало. Восток готовился полыхнуть заревом восхода.

Мужчины закурили. – Все хочу спросить тебя, комбат, кое о чем, – крепко затянувшись, начал комроты.

– Валяй, – разрешил Буров.

– Вот скажи, почему ты Бубенко назначил командиром роты, и почему ты обращаешься к нему только по фамилии, хотя все его кличут Бубном? А меня всегда называешь Боксером? Используешь кличку. Почему?

– Потому. Бубенко вор в законе. И эту кличку – Бубен, или погоняло, как они говорят, ему дали уголовники. Для них он Бубен. А для меня Бубенко. Не хочу я, пойми, уподобляться карманнику Сопле, домушнику Какеру, мошеннику Хрюне или мокрушнику Бачбану и обращаться к нему так, как обращаются они. Вот поэтому он для меня Бубенко. Почему поставил его на роту? Да потому, что уголовники подчиняются ему беспрекословно, как они говорят потому, как если что не по его, так он сразу левой в хлебало, а правой в бубен. А еще поставил его на роту потому, что у него с немцами старые счеты. Да, да старые.

Вот, послушай. Он родом из города Ровно.

Это было еще в Гражданскую во время оккупации Украины немцами. В соседней хате обосновался немецкий офицер, а хозяев дома с детьми выгнали в хлев. Младший брат Бубенки однажды зачем-то залез через окно к немцу в его комнату и попался. Офицер приказал выпороть его. После этой порки пацан стал кашлять и мочиться кровью и вскоре умер. Бубенко немцу за брата отомстил. После очередной офицерской попойки, когда тот крепко задрых, залез к нему через окно и зарезал. В отместку немцы сожгли и дом, и хлев вместе с хозяевами и детьми. Все это происходило на глазах Бубенко. Да-а. А теперь Ровно опять под немцами. А там его мать и сестра. И, кстати, он, Бубенко, далеко не дурак, и понимает, что и от него самого теперь зависит их освобождение. Вот такие пироги. А почему ты для меня Боксер? Да потому, что эта кличка, во-первых, не от блатных и, во-вторых, она дана тебе по делу – за праведный мордобой. Всех деталей, правда, я не знаю. Ты бы рассказал – как дело было? – Да что там рассказывать, – вздохнул комроты, – началось все это в Бресте в тридцать девятом году. Капитаном я был тогда, ротой командовал, в совместном с немцами параде участвовал по случаю завершения Освободительного похода в Польшу. После парада выпивали мы с ребятами, ну, я и брякнул, что, мол, не доведет нас до добра эта наша показная дружба с немчурой, нет, не доведет. И что ты думаешь? На следующий день дернул меня к себе особист. Покачал головой, пробормотал, что надо бы поменьше языком трепать в такой сложной военной и международной обстановке и дал прочитать бумажку. Прочитал я и ахнул: такой же, как я, комроты донос на меня настрочил. Особист у нас мужик неплохой был, ну, я ему и говорю, мол, порви ты эту сраную бумажку, и дело с концом. Опять покачал он головой и говорит: – Нет, не с концом, ошибаешься. Говнюк этот уже и в Особый Отдел корпуса стуканул. Там и решат, что с тобой делать.

В общем, дали мне за одну мою фразу один год лагерей, и попал я в Пермский лагерь. Отсидел от звонка до звонка. В день освобождения привели меня к куму – начальнику лагеря, – подмигнул он мне хитро и сказал, что, мол, отродясь таких как мой приговоров не видал. Всего один, надо же, только один год лагерей! Затем подмигнул опять и сообщил, что в моем деле нет бумажки о лишении меня воинского звания и сказал, мол, обращайся в кадры, может еще и обойдется все. Такой расклад, сказал он мне, означает, что кто-то наверху благоволит тебе. И я тебе хорошую характеристику дал. И потому смело дуй вперед и вверх. Там доложишь, что наказание понес, вину осознал, язык свой укоротил, исправился и, дескать, готов опять в строй.

Добрался я до Москвы и подался в кадры. И что ты думаешь? Захожу я в бюро пропусков и встречаю, думаешь, кого? Да, да, его, стукача, с-суку иудину! Весь чистенький такой, в новенькой форме и «Красной Москвой» пахнет. Что было дальше – припоминаю плохо, будто обухом по голове шарахнули. Помню только, сразу дал я ему в глаз левой, а потом пару раз добавил правой. Он в отключку. Как потом выяснилось, три зуба я ему выбил и челюсть сломал. И опять загремел я в наш лагерь, но уже на три года.

Как только прибыл я с этапом на зону, сразу же меня дернул к себе тот же кум. Рассказал я ему, что тут скрывать, как все случилось, посмеялся он над моей несчастной судьбой, потешной она ему, видишь ли, показалась, затем достал из ящика стола мое дело и показал мне обложку. А там под грифом «секретно» карандашом нацарапано – Боксер. Никому об этой детали беседы с кумом я, понятное дело, не рассказывал, но в отряде меня встретили уже как Боксера. Быстро работает лагерный телеграф. Вот так и было. Да. А теперь я хочу тебя спросить.

– Валяй, пока время есть, – снова разрешил Буров, почесывая перебитый кривой нос и пряча за рукой улыбку

– А что это ты нашего разведчика только по имени-отчеству называешь? – спросил Боксер. Комбат в ответ усмехнулся: – А потом еще спросишь: почему я его снайпера Петровичем называю?

– Ну, да, тоже интересно.

– Раз интересно – слушай, и поймешь. Разведчик наш – Георгий Семенович Хромов происходит из терских казаков. В четырнадцатом году, двадцати лет отроду, хорунжий Хромов в составе Кавказского корпуса Русской Императорской армии участвовал в знаменитой Сарыкамышской операции в Закавказье против османов Энвер-паши. Начальником штаба в турецкой армии Энвер-паши был немецкий генерал фон Шеллендорф. Турция и Германия тогда в союзе были против России. Это он, Шеллендорф, планировал турецкое наступление на позиции русских. А наш Хромов, он и тогда уже был разведчиком, нашел горные проходы и вывел в тыл наступающим туркам наших терских казачков и горных егерей, ну, и врезали они туркам как следует. Дело закончилось окружением и полным разгромом турецкой армии. Объегорил наш Георгий Энвер-пашу и фон Шеллендорфа. Георгия наградили тогда офицерским Георгиевским крестом. Потом были еще два: за Карс и рейд к Трапезунду.

В Гражданскую Хромов воевал на стороне красных, военную службу закончил в Средней Азии, где бил беляков и басмачей. Там на свою беду он познакомился и свел дружбу с Глебом Ивановичем Бокием. Кто такой Бокий знаешь? Ну, да, легендарный революционер, да еще и соратник Ленина и Дзержинского. Так вот. После демобилизации вернулся Хромов на свой Терек, женился, дом отстроил, хозяйством обзавелся, детей нарожали, потом, когда пришло время, колхоз организовал и стал его председателем. В общем, все чин чином. Живи и радуйся. Ан нет. В тридцать седьмом, когда комиссара государственной безопасности Бокия расстреляли как врага народа, нашлись добрые люди и припомнили Хромову и его офицерство, и его дружбу с Бокием, и приплели еще организацию какого-то казачьего троцкистского блока, и загремел ни за понюх табака наш Георгий Семенович в лагерь. Вот так.

Что? Петрович, снайпер наш? Из Сибири он, из Забайкалья. Землю пахал, рыбачил, охотился, детей растил. Как он рассказывает о своих местах: о реке Ингоде, о тайге, о весеннем багульнике, о маньчжурских преданиях русской старины, о духах Шерловой Горы, о древних бурятских дацанах и шаманских чудесах, – заслушаешься. Сказка.

Два охотничьих домика в лесу у него было. Своими руками их поставил.

В одном из них Петрович приютил как-то двух изголодавшихся и полузамерзших беглых священников. Тогда в стране разрушали монастыри и храмы и всячески изводили попов. Понять и принять это верующий Петрович не мог и свое мнение по этому вопросу никогда не скрывал и потому всегда открыто говорил, что мол, кто храмы разрушает, тот Беса усатого ублажает, кто Бога изгоняет, тот рябому Лукавому помогает, а кто слово Господа знает, того рыжий Черт не мает. И было это в самый разгар кампании борьбы в стране с религиозным мракобесием. Но, если мнение свое Петрович не скрывал, то вот о спасенных им попах он предпочел молчать. Но и в тайге ничего не скроешь от иуд. Донесли. После ареста следователи все допытывались у Петровича: на кого это он своими разговорами о Бесе усатом, рябом Лукавом и рыжем Чёрте намекал? – А вы-то сами кого имеете в виду? А? – затыкал их Петрович. И пришили ему, в конце концов, создание поповской контрреволюционной террористической группы, имеющей целью организацию покушения на товарища Сталина. Причем здесь товарищ Сталин? Ну, как же! Всем в округе было известно, что глубоко верующий в Бога Петрович в поле с расстояния в пятьдесят шагов мог запросто попасть из своей берданки в глаз бегущего кабана, а еще все знали, что товарищ Сталин первый безбожник в стране. А коли так, то, имея такие способности, гражданин Петрович, отогревший, накормивший, спасший и угодивший под влияние двух воинствующих попов-мракобесов, непременно попытается рвануть в Москву и во время празднования годовщины Революции что-нибудь отстрелить товарищу Сталину. Вот такая петрушка заварилась с Петровичем. Но Органы пресекли! Во как! И загремел Петрович. Что ты на меня так глянул, Боксер? Ага, понял! Нет, нет! Я вовсе не считаю, что по лагерям ГУЛАГа растырканы только люди без вины виноватые, вроде Семеныча и Петровича. Нет! В лагерях хватает всякой мрази, ты сам это знаешь. Но и таких «семенычей» и «петровичей», ты тоже это знаешь, там полным- полно, хоть пруд пруди. А ведь на таких как они мужиках с крепкими рабочими руками, твердыми характерами, ясными головами и практической сметкой стояла, стоит, и будет стоять Россия. Они – соль русской земли. Да-а. А теперь я у тебя хочу спросить. Как это у тебя Князь да Граф образовались в подразделении и почему ты поставил их впереди, в передовом окопе?

– Князь с Графом? Да ты их, комбат, знаешь. Это Скопин и Салтыков. Они почти одновременно с тобой в лагерь попали. Оба в финской войне участвовали, оба младшие командиры. Кто-то из них где-то сказал, а второй поддакнул, что, мол Мерецков (Мерецков – командующий частями Красной Армии в финской кампании 1939 —1940г. г. Прим. авт.) никогда не отмоется от солдатской крови безмозгло и бездарно пролитой им в той войне. Ну, разумеется, нашёлся радетель, донес и, как водится, пришили мужикам вражескую агитацию и измену, а с таким ярлыком дорога одна – в лагерь.

А незадолго до формирования нашего зековского батальона на зону загремел учитель истории из Перми. Вот он, узнав фамилии этих двоих, и рассказал об их славных однофамильцах из прошлого: о князе Скопине-Шуйском и графе Салтыкове. Так к ним потом и прилепилось: Князь и Граф. Мужики они волевые и жесткие. Эти не подведут. Потому и в передовом окопе. Во-он он, а рядом они еще и запасной успели отрыть. Видишь, он еле заметен чуть правее? – Комбат поднес к глазам бинокль: – Вижу, вижу твою «аристократическую» фортификацию.

От реки и леса через поле к высотке медленно подкрадывалась пелена утреннего тумана.

В воздухе повеяло горьковатым дымком. Мужчины враз потянули носами.

– Дупель кашу варганит, – сказал Боксер и принюхался, – из концентрата. Перловка. Кстати, комбат, что за кличка такая – Дупель – и почему ты так к нему обращаешься? А? – Буров усмехнулся: – Тут такая история. Дупель в свое время был в Харькове заведующим крупной овощной базой, а жена его там же была главбухом. По весне на базе картошку и капусту перебрали, да только акт о списании гнили составили неправильно. Жена, он говорит, не досмотрела ошибку. А тут проверка. И недостача. Большая недостача. Муж, чтобы спасти жену, взял все на себя и, понятное дело, угодил в лагерь.

Боксер насмешливо скривился: – Ну, да, ну да! Хм, акт, видите ли, составили неправильно. – Комбат ответил: – Ты, конечно, можешь думать как угодно, а я ему, Дупелю, верю. Ладно. Рассказал он мне как-то, что никогда на воле он ни на кого не кричал и не ругался и, уж тем более, матом. По нутру своему не может он по матери ругаться. А хлебнул лагерной жизни и понял, что не ругаться здесь нельзя, невозможно не ругаться. И придумал себе ругательство – «дупель твою, дупель в голову, в дупель тебя», – и так далее, и вроде выругался, чтобы полегчало, и опять же маму ничью не оскорбил. Так и приклеилась к нему эта кличка. А почему я его так называю? Потому что его полное имя – Кнауфшниперзон Элохим Бенгурионович. Ну-ка, повтори быстро! – Комбат усмехнулся: – Не можешь? То-то! И я быстро не могу. Потому и Дупель. Да он и не обижается. Спросил я у него как-то: неужели ты не мог объяснить и показать проверяющим, что нет у тебя недостачи, а есть техническая ошибка при составлении документа. Задумался он и ответил мне, странно ответил, мол, в Библии, в книге Екклесиаста сказано: «Где слово царя, там власть; и кто скажет ему: «что ты делаешь»? (Библ. Еккл.8.4. – Прим. авт.)

Солнце поднялось над лесом и моментально растопило туманную пелену.

– Ну, поболтали, и хватит, – комбат поднял к глазам бинокль и стал рассматривать позиции. – Молодцы твои ребята, Боксер, – похвалил Буров, – хорошо замаскировали передовые окопы, даже отсюда, сверху, они еле просматриваются, молодцы. Иди и проверь все остальное, иди. Не успел Боксер покинуть траншею, как в нее запрыгнул боец: – Товарищ комбат, я от комроты Пешкова. Докладываю: ваше приказание выполнено, саперы вернулись и уже закончили работу на высотке. – Хорошо. Свободен. Боец выскочил из траншеи и побежал назад, а комбат подумал: «Надо бы пойти посмотреть», – хотел уже, было, вымахнуть из траншеи, но увидел приближающегося по склону командира полка.

– Здравия желаю, гражданин полковник. – Привет, привет, – ответил тот, запрыгивая в траншею. Мужчины пожали руки и тут же одновременно повернули головы на звук выстрела. «Заградотряд, – проскочило в голове Бурова, – и опять ТТ». – Полковник тихо произнес: – Что за стрельба там у них? – и повернулся к комбату: – Ну, как у тебя тут? – и, не дожидаясь ответа, встал рядом и уставился в бинокль: – Так, так. Неплохо, неплохо. И даже раньше срока управились. Ну, что скажешь, комбат?

– Скажу. Мне хотя бы штук двадцать – тридцать автоматов.

– Да где же я тебе их возьму?

– У заградотряда. Им они ни к чему. И винтовками обойдутся.

Полковник суровым долгим взглядом уперся в глаза Бурова и веско сказал: – Я думал об этом, комбат. Да, как старший воинский начальник на вверенной мне линии обороны и территории я могу это сделать, но ты понимаешь, что потом меня ждет? Военный трибунал! Ведь это войска НКВД, – комполка растянул: – ЭН-КА-ВЕ – ДЕ, понимаешь? Донесут, что я их разоружил перед немецким наступлением. А это, если не пуля, то штрафбат. А я не хочу дурной пули и не горю желанием стать бойцом твоего батальона, понимаешь?

– Понимаю. Но, если немцы сегодня прорвутся к мосту и переправе, то ни нам, ни тем тысячам, которые не успеют уйти на тот берег, никакие трибуналы страшны уже не будут. А если я не отсеку пехоту эсэс от танков, они, эсэсы, не дадут нам поднять головы, и тогда танки перепашут и передавят мой батальон, затем заградотряд, а тебя блокируют с тыла и через час выйдут к переправе. Понимаешь, что тогда будет? А чем мне останавливать прикрытых броней автоматчиков эсэс да еще под огнем танковых пушек и пулеметов? Пятью ППШ, парой пулеметов и трехлинейками. Ты это понимаешь? Словом, мне нужно оружие ближнего боя, мне нужны автоматы. Решайся, командир! – Полковник глянул на циферблат: – Решился уже. Так. У нас есть минут сорок, от силы час. Летуны фрицевские позавтракают, и жди гостей в воздухе. Ладно, пошли, – мужчины выбрались из траншеи и трусцой подались по склону вниз мимо кустов, где под брезентовым тентом под присмотром старшины Дупеля бойцы наполняли баклаги горячей кашей. На другом конце затентованной площадки группа бойцов, позвякивая бутылками, заканчивала розлив коктейля Молотова.

Неподалеку от позиций заградотряда из-под куста, как черт из табакерки, выскочил заросший по глаза щетиной кавказский орёл с автоматом и прокричал: – Сытой! Кыто идет? – Выслушав ответ, боец кивком головы показал направление и приказал: – Туда идыте, там разбэрутся, – и так, под дулом автомата, довел и передал их с рук на руки растерянному сержанту. – Где командир? – тут же задал вопрос полковник. – Там, – сержант кивнул головой в сторону блиндажа, – ранен он. – Около входа в блиндаж, сидя на земле со связанными руками, вмертвую спали двое измученных, покрытых засохшей грязью и болотной тиной бойцов. Пригнувшись перед низким проемом входа, комполка, и следом за ним Буров, нырнули в блиндаж. В углу на куче накрытых шинелью веток лежал по пояс голый человек. Белая повязка вокруг внушительного живота раненого с кровавым пятном на боку выделялась в полумраке блиндажа. Буров присмотрелся и в голове молнией полыхнуло: «Капитан Стоцкий! Черт бы тебя побрал, капитан Стоцкий!» – Челюсти Бурова непроизвольно сжались до зубовного скрежета, глаза сузились, руки сжались в кулаки. Полковник глянул на Бурова и предположил: – Да, похоже, вы знакомы, а? – Буров согласно кивнул, потрогал кривой нос и вновь скрипнул зубами.

У входа в блиндаж послышались голоса и возникла суета. Комполка и комбат увидели, как перед входом в блиндаж бойцы разложили на земле самодельные носилки из березовых слег и пары привязанных к ним солдатских шинелей, а в блиндаж, низко пригнувшись, ступил лейтенант. Увидев ближе стоящего к нему полковника, лейтенант бросил руку к фуражке: – Товарищ полковник, лейтенант Путилин…, и осекся, рассмотрев и узнав стоящего за полковником Бурова. Полковник жестом руки остановил лейтенанта, повернулся к Бурову, криво усмехнулся и спросил: – Тоже знакомый? – Буров вновь кивнул.

– Полковник, – донеслось из того угла, где лежал раненый, – прошу вас, оставьте меня и Бурова наедине. – Полковник посмотрел на раненого, затем на Бурова, кивнул лейтенанту, и оба покинули блиндаж.

Раненый шевельнулся и попытался опереться на локоть: – Подойди, подойди ближе, Буров, наклонись. – Комбат подошел, присел на корточки и услышал полушепот: – Отомсти немцам, Буров, отомсти. Я знаю: – ты можешь! – Буров скривился и хотел, было, встать, но раненый придержал его за рукав и произнес: – Не кривись, Буров, не за меня прошу отомстить, не за меня. За жену и дочерей. Они… – голос раненого стал прерываться, – в первый же день… в Минске….. от бомбы. За них отомсти, за них! Я не смог. Мне конец. Я знаю, Буров, знаю. Они хотят нести меня к переправе. Это бесполезно. Буров, помоги мне! Дай револьвер, дай! – Комбат встал, достал из кобуры наган, выдвинул барабан, вытряхнул патроны, оставил один в барабане и, удерживая револьвер за ствол, протянул его Стоцкому и вышел из блиндажа. Увидев комбата, полковник открыл, было, рот, но ничего не успел сказать, его перебил выстрел. Буров нырнул в блиндаж, тут же вернулся с револьвером в руке, извлек отстрелянную гильзу, снарядил барабан патронами и убрал оружие в кобуру. Полковник глянул на Бурова, ничего не сказал и повернулся к Путилину: – Лейтенант, что тут у вас произошло?