Читать книгу Оренбургский платок - Анатолий Санжаровский - Страница 18
Оренбургский платок
Роман
18
ОглавлениеЗолото не золото, не побывав под молотом.
Когда страна на бой суровый
Своих послала сыновей,
То согревал платок пуховый
Их жен, сестёр и матерей.
Юрий Энтин.
(Из гимна Оренбургской области)
В начале войны вернулась я в Жёлтое и больше никогда его не покидала. Разве что слетаешь куда на недельку отгостить. Вот и вся отлучка.
Сызнова выискивались охотники отрядить меня в учительши.
Только не польстилась я. Ни на какую приманку не сменяла своё вязанье. Ну куда ж такую красу бросить!
А время-горе какое…
Война.
Кругом людей нехватка. Ломали спину если не за двоих, так за троих. Это уж точно.
Днём я на молоканке[128].
Тока нету. Вдвоём с неразлучницей с Лушей Радушиной сепараторы вручную крутили. По́том подплывали. А крутили, молоко пропускали.
На ночь у меня уже другой чин.
Сторожиха того же завода.
Накормлю, уложу детвору да и опрометью с ружьём и с колотушкой на дежурство.
Приди хороший какой мужичара, я б не знала, что его и делать. Стрелять я не умела.
Поставлю ото ружьё под дверь. Вроде как подопру изнутри. Стукалку приклоню к боку. Рядом с моей оборонщицей мне как-то повсегда спокойней и вяжу, вяжу, вяжу…
Осень.
Под чёрным окном ветрюга бесстыдно, внагляк раздевает черёмуху. Бедняжка стучит мне в окно тонкими ветоньками.
Что? Что ты хочешь мне сказать? Обиду хочешь выложить? Просишь защитить?
Выйти я боюсь.
Да и что из моего выхода? Ураган в карман на пуговичку не посадишь…
На всей Руси ночь…
На всей Руси буря…
Сижу горюю…
Вижу, как с каждой минутой всё меньше остаётся листочков на растроенной бедной черёмухе.
И то ли мне прислышалось, то ли точно слышу сквозь ветер сосущий голос песни.
Спит деревушка.
Где-то старушка
Ждёт не дождётся сынка.
Сердцу не спится.
Старые спицы
Тихо дрожат в руках.
Тихо в избушке.
Дремлет старушка.
Мысли её далеко.
В маленьких спицах
Отблеск зарницы,
Светлая даль снегов.
Ветер уныло гудит в трубе.
Песню мурлычет кот в избе.
Спи, успокойся,
Шалью накройся,
Сын твой вернётся к тебе.
За вязкой и навспоминаешься, и наплачешься.
От слёз глаза не разжимаешь. А только никто не увидит. А никто не услышит. А никто не пособит. Такая пора… В каждом дому беды по кому, а где и по два…
Всё в Жёлтом напоминало мне про Михаила.
В Жёлтом мы встретились.
Здесь все называли его «Авдотьюшкин зять, который красивый».
Он в самом деле был красивый и с лица и душой.
Это я поняла сразу после замужества.
В Ташкенте я провожала его на фронт.
Когда это сесть на поезд – опять ведь дойду до валидола после такой переживанки, – я и спроси:
– Скажи, Миша, последнее слово. Чтобушки помнила это слово на всё время.
– Нюронька! Уважительница[129] ты моя! Дивушко ты моё дивное! Вот что я искажу под послед… Не выходи ещё никогда замуж… Я и живой не буду, а ты всё одно не выходи. Тебя, любава, никто так больше не пожалеет…
Я дала зарок не выходить.
128
М о л о к а н к а – молочный завод.
129
У в а ж и т е л ь н и ц а – любимая.
