Читать книгу Долина - Анатолий Шацев - Страница 25

Пока макароны варились, вспоминали погибших прошедшим летом. У этих двух групп потерь не было, но в других группах были, и погибли хорошие парни, все присутствующие их знали.

– Ну, за ушедших, чтоб не забывать их, – само собой, не чокаясь. Слова «смерть», «гибель», «разбился» и т. п. не принято было произносить при поминании. Ушел – вот так можно было сказать.

Потом еще традиционное:

– Чтоб никогда больше! – но все знали, что все равно будут погибать.

Вот об этом-то и шла речь каждый раз, когда встречались на Кордах или где-то еще Высотники и Кондоры. Всем было известно, что их лидеры, Высокий и Байрон, были самыми яркими выразителями двух тенденций, или, резче сказать, двух идеологий в горных восхождениях.

Высокий был приверженцем классического стиля, основанного на тщательной подготовке восхождения и сведения к минимуму риска гибели участников. Байрон же был сторонником более смелого и быстрого, но и несколько более рискованного стиля хождения в горах. Этот стиль тогда только входил в моду.

У каждой стороны были свои аргументы. И альпинистская публика не раз, особенно на Кордах, становилась свидетелем споров двух команд. Споров, впрочем, проходивших без криков и грубости. Они уважали друг друга. Истерики в духе популярных телешоу здесь не котировались (как говорят в определенных кругах, считались западло). Если ты истеричка, то кто с тобой захочет идти в горы?

Участвовать в дискуссии могли все, и, действительно, многие говорили. И даже если изредка выступал какой-то горячий новичок, его никто не осаживал – типа «молод еще тут говорить!» – а выслушивали, все ведь когда-то были молодыми. Но в конце концов большинство участников замолкали. Их мнения определялись в большей степени принадлежностью к своей команде, а не продуманной принципиальной позицией, аргументы их были иногда сильными, иногда остроумными, но все же отрывочными. И в конце концов оставались только двое спорящих: Высокий и Байрон. Если присутствовал Саныч, он больше молчал, не мастер он был долго говорить.

* * *

Автору удалось собрать из воспоминаний очевидцев лишь некоторые отрывки этих споров, которые он попытался склеить в нечто связное, в некий единый разговор.

Выступал, допустим, Байрон:

– Вот ты часто, Высокий, толкуешь о ценности человеческой жизни. Кто бы спорил! Да мы все подпишемся под этим обеими руками…

– И н-ногами, – раздался пьяный голос откуда-то из группы сидящих Кондоров.

– Это крайне важное замечание, Чипо! – саркастически откликнулся Байрон. – Я всегда ценил тебя, как тонкого интеллектуала.

Раздались смешки, голоса:

– Его уже развезло, блин…

– Да тише вы там!

– Но только, мой дорогой Высокий, человеческое общество не может существовать без риска. Иначе оно погибнет, а точнее – сгниет. И сколько моряков погибло в Атлантике, пока Колумб не доплыл, наконец, до Америки. Но неужели же кто-то скажет, что они погибли зря! Первопроходцы часто гибнут, но это закон природы…

– Байрон, ты уже говорил это раньше. Я признаю этот аргумент, и я уже на него возражал. Суть моего возражения в том, что нельзя платить любую цену. Колумб поплыл не на авось, он долго готовился. Помимо везения, была и тщательная подготовка. И кто знает, как подготовились те, кто погиб. Может, некоторые и не очень хорошо.

Так и в альпинизме. Мы ставим цель, например, впервые взойти на какой-нибудь новый Монблан. Ищем наилучший путь – с учетом трудности восхождения, времени, возможностей участников, доступного снаряжения и, главное, с учетом безопасности подъема. Это похоже на то, что называется в математике поиском экстремума функционала при дополнительных условиях…

Прервать Высокого мог позволить себе только Саныч:

– Эй, Длинный, харэ уже тут умничать-то!

– Они всегда хочут свою образованность показать, – процитировал кого-то Крис ненатуральным голосом.

– Тихо, тихо, не слышно!

– Высокий, своими математическими терминами можешь пугать бабушек на лавочке у подъезда, – ответил Байрон несколько раздраженно, – а я слушал курс вариационного исчисления у Вельтмана еще лет десять назад. Но ты забыл, что не всякая задача имеет решение. И если твою задачу о безопасном восхождении, допустим, ввести в машину, то вполне можем получить на мониторе ответ типа: «А вот фиг вам, дяденька! Решения нет!».

– Погоди…

– Нет, Высокий, дай я все-таки закончу. Так вот, допустим, задача о безопасном восхождении на стометровый холмик решается, на двухкилометровую, трехкилометровую гору иногда решается, а вот, например, на пятитысячник – уже нет. Ни на один пятитысячник абсолютно безопасного пути нет. Всегда какой-то риск есть.

Так что же тогда, не ходить в горы? – продолжал Байрон. – Да, такое тривиальное решение математически всегда есть. Сиди дома, и ты будешь в полной безопасности.

– Вот как Слон, например, – послышался снова голос слегка протрезвевшего Чиполлино, и народ грохнул от хохота. Слон был известен, среди прочего, тем, что, вернувшись домой после труднейшего восхождения на семитысячник Гашербрум, ухитрился в тот же день поскользнуться и сломать лодыжку, вылезая из ванны.

Байрон не выдержал и тоже засмеялся:

– Ладно, Чипо, уел ты меня. Но дайте же вы мне договорить! О чем я? Ах, да! Так что же, только так: сиди дома, и ты – ну, почти – в полной безопасности? Так? Нет! Это неправильный ответ! Потому что люди все равно ходят в горы, моряки идут в море, пилоты и конструкторы поднимают в воздух свои самолеты, хотя умирать никто из них не хочет.

– Автокатастрофы, – подсказал кто-то.

– Вот, кстати, и автокатастрофы. Это еще миллион примеров. Значит, люди согласны жить с определенной степенью риска. Потому, что их ведет великий инстинкт всего живого – инстинкт исследования и освоения нового, неведомого, инстинкт распространения и завоевания.

Да, кстати. Конечно, каких-то людей я бы и сам не пускал в горы, условно говоря, Шекспиров и Ньютонов – они слишком ценны для общества. Но обыкновенный человек, как мы, сам решает, идти или нет. И никаких к нему претензий быть не может: как решил – так решил! Но если ты пошел в горы, то ходи, как человек, а не ползай, как… улитка!

В общем, знаешь, жизнь давно решила задачу о допустимом риске, и решила правильно. Жизнь всегда все решает правильно, – закончил Байрон.

Надо сказать, что слова Байрона звучали довольно убедительно для слушателей. Спутники Байрона поглядывали на остальных со скрытым торжеством: «Наш-то каков!».

– Кстати, а у нас еще что-то осталось? – спросил Саныч.

– Не, кажись, все, – послышались разочарованные голоса.

Ледокол встал и молча пошел к палатке. Через минуту он вернулся с тремя бутылками по 0,5. Восторгу обеих команд не было границ:

– Ледокол, ты человек!

– Матерый человечище!

– Глыба!

Ледокол молча улыбался, наслаждаясь народной любовью.

– Ну, будем! Эх, хорошо пошла!

* * *

После некоторой паузы разговор продолжил Высокий:

– На минутку отвлекусь. Жизнь всегда решает правильно, говоришь? А, по-моему, это просто красивая фраза! Все мы обожаем попадать в плен красивых слов, и, думаю, на этот раз и ты попал. Например, в середине четырнадцатого века за шесть лет от чумы погибла треть населения Европы. Треть, понимаешь? Это как минимум, а, может быть, и значительно больше! Так ведь это тоже жизнь решила, а не злодеи какие-то, и что же, скажешь, она решила правильно? Или гибель Помпеи, например? Нет, не надо ни из чего делать фетиш. Может быть, даже и из жизни, хотя… ладно, сейчас не об этом.

Но не это главное. Вот ты говоришь – инстинкт. Но человек чем-то отличается от животного! Разум-то ему зачем-то дан! И человечество – это не армия в сто миллиардов тропических муравьев, сметающих все на своем пути, не считаясь ни с какими потерями, а нечто качественно иное. И ценность человеческой жизни совсем иная, чем у муравья.

Конечно, в чем-то ты прав насчет неизбежности риска. Но главное – не в наличии или отсутствии риска, а, во-первых, в цели этого риска, и, во-вторых, в мере риска, в степени риска.

Ради чего? Если ты рискуешь ради спасения кого-то, это я понимаю. Но ведь обычно мы ходим в горы не ради чьего-то спасения, а ради каких-то иных целей. И тогда главный вопрос – о мере риска. Эта мера определяется интуицией, которая рождается из опыта. А вы эту меру риска превышаете постоянно, вот в чем все дело! И именно ты это вдохновляешь! – закончил Высокий.

Это было общим убеждением Высотников – что команда Кондоров ходит слишком рискованно.

– Значит, говоришь, мы превышаем меру риска? – спокойно заговорил Байрон.

– Да! Ты же, например, повел людей по ледяному мосту на леднике под Яркентау?

– Да, и мы прекрасно прошли туда и обратно, сэкономив кучу времени и сил.

– Да, но ты не мог знать, насколько он устойчив.

– Это ты не мог знать, тебя же там не было, – резонно заметил Байрон, – а вот я там был и оценил риск.

– А если б что случилось?

– Дак ведь не случилось, – это прозвучало у Байрона несколько цинично.

– И ты всерьез считаешь, что это ответ?

– Конечно!

– Обалдеть! Ладно, а вот этот твой прошлогодний зимний траверс по лавиноопасному склону под Хан-Боратом? Это же прямо было запрещено!

– Да, обычно склон опасен, – спокойно отвечал Байрон. – Но в прошлом году в том районе было очень малоснежно, мы видели всего один лавинный выкат вместо десятков. Риск был совсем небольшой. Да у нас в городе куда больше шансов получить сосулькой по башке, особенно выходя из главного здания Политеха.

Кондоры заржали. Их смешанная команда состояла в основном из университетских альпинистов, а политехники и универсанты постоянно подкалывали друг друга. А недавний городской скандал с сосульками, бурно обсуждавшийся в печати, был у всех на слуху.

– Остроумно, признаю, но к сути разговора отношения не имеет. Та разумная мера риска, о которой я говорю, выработана за сто лет альпинизма, за десятки тысяч восхождений в разных странах, и не может одна команда своим опытом перечеркнуть все это.

– А вот и нет, Высокий, может! Все новаторы перечеркивали предыдущий опыт. Паровоз перечеркивал опыт конной повозки, самолет перечеркивал опыт воздушных шаров. Сколько летчики разбивались – а представь теперь мир без авиации! Так что неправда твоя, Высокий.

Высокий помолчал. Потом сказал:

– Ну, смотри, Байрон. Как бы твои люди не заплатили когда-нибудь страшную цену за твою горную философию.

Среди сидевших у костра прошел некий ропот. Это было, пожалуй, резковато сказано. Еще не за чертой, но уже на черте. Но Байрон ответил неожиданно миролюбиво. Для него очень важно было хоть в какой-то степени переубедить Высокого, или, хотя бы, поколебать его позицию.

– Это не только философия, пойми, а еще и другая технология восхождений! Двигаясь быстро, мы уменьшаем многие риски! И когда мы ее отработаем, она существенно снизит жертвы в горах. Ты вот это осознай, Высокий! Вот ты любишь статистику, так вот: за последние четыре года серьезных происшествий не было только у вас, у нас, и у «Ледоруба». Но у нас больше всех восхождений, так что, по чесноку, мы первые, в том числе и по минимуму травматизма. И все это с нашей новой горной философией, как ты элегантно выразился.

– Да, вы первые, признаю. Но, по-моему, тебе просто невероятно везет. Просто поразительно везет. Я завидую, правда. Но это не может быть вечно, Байрон.

– Ну, это как посмотреть. Знаешь, я читал про полководца Суворова, которого тоже часто упрекали, что ему уж очень сильно везет. На что он отвечал: «Раз везенье, два везенье, да когда-то ж надобно и уменье!». Так что, может быть, дело не только в везении?

– Ну, если уж обращаться к истории, – сказал Высокий, – я тоже тебе приведу пример. Древние римляне одержали столько побед, в частности, и потому, что в военных походах на каждом ночлеге превращали свой лагерь в крепость: ставили кругом повозки, рыли ров вокруг, насыпали вал, ну и прочее там, чтобы защититься при внезапном нападении. Тратили время, силы. Хотя могли бы очень облегчить себе жизнь, да и двигаться заметно быстрее. Девяносто девять раз из ста в этом не было нужды, но вековой опыт говорил: укрепляй лагерь: рано или поздно враг появится, и появится внезапно. И вот только так они покорили весь мир!

– Ну да, конечно, римляне молодцы, – несколько иронически ответил Байрон, – но неясно, является ли твой пример аналогией по существу дела.

Из-за позднего времени многие уже устали, отвлеклись от сути разговора, и несколько туманное последнее замечание Байрона не все поняли.

Общее ощущение было, что в споре победил Байрон, но только, говоря по-боксерски, по очкам с небольшим перевесом. Все понимали, что этот спор решают не слова. Главный арбитр выскажется позже.

Было уже за полночь, Кондоры встали, все начали прощаться. Высокий и Байрон ударили по рукам, усмехнулись, глядя друг другу в глаза, понимая, что еще придется спорить не раз.

– Ну, чтобы никогда…

* * *

Через час большинство уже разошлись по палаткам, и после недолгой стадии смеха и разговоров все затихли. За день лазанья все устали. Только Высокий какое-то время еще бродил у костра, подгребая ногой тлеющие угли с краев в центр. Он хмурился и что-то бормотал себе под нос. Видимо, был недоволен состоявшимся разговором. Подошел Саныч.

– Переспорить его не могу, а чую, что-то не так. Сформулировать не могу. Да и везет ему офигенно.

– Да, брат… – ответил Саныч. И добавил после длинной паузы: – Тут только время решит. И, кстати, кое в чем он, может, и прав.

– Согласен. Но не во всем.

– Согласен. Не во всем.

– Иногда мне кажется, – сказал Высокий после паузы, – что мы с ним оба чего-то пока что не понимаем.

– Еще поймете, – хмыкнул Саныч, – какие ваши годы.

Философия не очень волновала Саныча. Мысли о сыне занимали его гораздо больше.