Читать книгу Горящие свечи саксаула - Анатолий Шалагин - Страница 5

Туман киселем лежал в ложбинах и оврагах, цепляясь своими драными краями за ветки деревьев, уже успевшие окраситься первым осенним золотом, и гранитные валуны, которые в эту пору выглядели по-особенному таинственно. Из-за утеса, что высился вдалеке, поднималось ярило, спешащее обогреть землю теплом бабьего лета. Вот его лучи коснулись верхушек мохнатых лиственниц. Потом солнечные зайчики блеснули в листве осин и берез, вдруг задрожавших под дуновением легкого ветерка. И, наконец, первый луч упал на подлесок, где сладко досыпали примостившиеся на мокрой траве туманные облака. Они дрогнули, зашевелились и начали свой полет к небу…

Иван полюбил эту ранешнюю пору еще с детства. Когда братья и сестры досматривали свои последние сны на полатях, он выбегал во двор, взбирался на лестницу и смотрел, как солнце пробуждает землю. «Петушок ты наш – ласково говаривала бабушка Нюра, гладя своего любимца по вихрастой голове – И не спится тебе спозаранку, понежился бы еще – А потом, тяжело вздохнув, добавляла – Весь в батьку пошел…».

Да, Матвей Осипович Мякишев, не относился к лежебокам. Вставал он с первыми петухами, когда горизонт только начинал бледнеть. А спать укладывался последним, скрупулезно осмотрев свои дворовые владения и проверив надежность засовов и замков. Трудягой он был завидным. Одним из первых в Санарке он возвел деревянный пятистенок на высоком каменном фундаменте. Односельчане еще жили в своих смрадных землянках, а семья Мякиша, так за глаза завистливые земляки называли Матвея Осиповича, уже справляла новоселье. И все-то у него ладилось, не смотря на все тяготы казачьей доли. Служебные отлучки из дома случались часто. И всякий раз, возвращаясь домой, он с удвоенной силой принимался за домашние дела. Эти хлопоты его однажды и сгубили. Отправившись в бор за строевым лесом, домой он уже не вернулся. Что произошло там, никто так и не узнал. Однако, нашли его уже остывшим и изглоданным лесным гнусом под большим лиственничным бревном, переломившим мощный хребет трудолюба.

И четырнадцатилетний Иван остался за старшего мужика в доме. Рос он крепким и скороспелым. Поэтому женили его рано, в 16 лет. Для этого казачья вдова Зоя Степановна Мякишева даже испрашивала специального разрешения у войсковых начальников и троицких священников. Такое разрешение на женитьбу малолетка было получено, и на яблочный спас 1822 года в дом Мякишевых вошла молодая хозяйка – дочь урядника Ерофея Степанова, восемнадцатилетняя Анна.

За прошедшие с той поры годы дом Мякишевых заметно опустел. Братья Михаил и Николай, тоже, кстати, быстро возмужавшие, женились и стали жить отдельно. Сестрицы Татьяна и Марфа вышли замуж и теперь проживали в домах своих мужей в Степной станице. А еще раньше ушла в мир иной осиротевшая Зоя Степановна, пережив мужа всего на два года. В 1830-м, как раз в страстную пятницу, по-тихому умерла и баба Нюра…

В крепкой добротной избе, построенной еще отцом, теперь подрастали Ивановы дети – сын и дочка, которых Бог уберег от смертельных хворей, уносивших на тот свет много младенцев. «Бог дал, Бог взял» – говаривали люди, схоронив очередного умершего ребенка. Так было и у Ивана с Анной – снесли они на погост троих младенцев. А сейчас Анюта опять понесла, округлилась, собираясь к рождеству родить Ивану сына. То, что в чреве ее был именно сын, почти никто не сомневался – живот Анюты торчал «огурчиком».

…Иван поднялся с почти круглого валуна, невесть откуда взявшегося на лесной опушке, еще раз окинул взором красоту зарождавшегося дня и весело зашагал к дому, где, наверняка, его уже ждали к завтраку.

Работы в эту пору в хозяйстве было невпроворот. Осенняя страда была в полном разгаре. Стоявшее в кладушках жито ждало обмолота. С этим тянуть было нельзя. Еще несколько дней благостного тепла, и все. Потом зарядят дожди. Вон уже и гусиные стаи потянулись к югу. А тут еще и новое войсковое начальство затеяло нововведения, решив одеть оренбургских казаков в единую форму нового образца. И нужно было это делать за свой счет: что-то перешивать и перекрашивать, а что-то и приобретать в Троицке. Те же новые ружья, которые недавно выдали казакам вместо привычных карабинов, тоже приходилось оплачивать из своего кармана. Таковыми уж были устои. Империя в обмен на относительную свободу и землю требовала от казаков постоянной боевой готовности и экипировки согласно высочайше утвержденным уставам и положениям. И все это за счет самих казаков.

Размышляя обо всем этом, Иван легкой походкой поднялся на взгорок, с которого родная Санарка была видна как на ладони. Уже издали он заметил, что в поселке творилась какая-то странная для раннего утра суета. Все, вроде, было как обычно. Стадо мычащих коров, подгоняемое умелыми пастухами братьями Демиными,. побрело на выпаса. Начала дымиться кузня, и уже были слышны первые удары молотов. Соседская баба Варя выставляла на просушку колодки с новехонькими валенками, сваленными накануне знатным местным пимокатом Гордеем Суминым. Все как всегда. Но к этому добавлялось еще и необычное в эту пору скопление людей на поляне возле хлебного амбара. Такое обычно случалось, когда из города приезжали глашатаи и зачитывали царские указы или важные губернские новости.

– Батя-я-я – услышал Иван знакомый голос у себя за спиной.

Он оглянулся. Его догонял запыхавшийся сын Ванька.

Мальчик, чуть отдышавшись, сказал:

– Батя, срочный сбор объявили. Мамка за тобой послала…

Иван с тоской глянул на поле, где ровными рядами стояли скирды необмолоченной ржи. «Как некстати» – подумал он, а вслух спросил у сына:

– Чего стряслось там?

– Говорят, киргизы погромили заречные хутора.

…Такое случалось и раньше. Налетят, как коршуны, из степей киргизы, разорят хутора, вытопчут своими конями посевы, угонят скот. И ищи их потом по всей великой степи. Это только с виду степь ровная как стол, а присмотрись, и станут заметными холмы и овраги, урочища и косогоры. Их степняки знают на зубок, а для казака степь пока неродная и неизведанная. Поэтому погони, отправляемые за налетчиками, заканчивались, зачастую, безрезультатно. И бог бы с ними, с этим угнанным скотом и потоптанными полями. В конце концов, все это восполнимо. Но степняки угоняли в рабство мирных жителей казачьих станиц и городов. Зазевается какой-нибудь мужик на сенокосе, и вот уже тянут его, как барана, на аркане в степь. Если повезет, то осядет он в каком-нибудь ауле за Амударьей. Но такое случалось нечасто. Как правило, пленного гнали дальше – до Хивы и Бухары, где он и продавался в рабство. Собственно, ради этого их и похищали киргизы. Работорговля во все времена была прибыльным делом.

Дерзость нападений киргиз-кайсаков в последнее время стала нарастать. Чувствовалось, что в степи закипает котел новых волнений, которые бывали здесь и раньше. Обычно шайки налетчиков были малочисленными, их набеги ограничивались барантой, которую сами киргизы преступлением не считали. Впрочем, не считали так и башкирцы, которые нет-нет, но угоняли скот у своих степных соседей. К этому казаки уже привыкли. В таких случаях небольшой отряд казаков находил виновных, и конфликт был исчерпан. Сейчас же стало происходить нечто другое. Целые отряды киргизов прорывались через пограничную линию, углублялись в башкирские земли, громя все на своем пути. Так могли поступать только выходцы из Среднего жуза, никак не связанные с этими краями. Рода, относящиеся к Младшей орде, уже привыкли к соседству с русскими и старались лишний раз не конфликтовать с ними. Их стычки с башкирцами были быстротечны. И, скорее всего, они были простым проявлением вековых традиций. Ну, как не угнать скакунов у соседа, если в прошлом году тот случайно загнал свой табун на чужую землю?

Сейчас в степи ощущался особый накал. Мало того, что нападениям подвергались русские и башкирские деревни, так от этих набегов страдали и мирные киргизы Младшего жуза, находившиеся в этих краях все лето на своих пастбищах. И страдали они очень жестоко. Нападавшие убивали своих, как они считали, неверных сородичей целыми семьями. Вырезались и старики, и дети. Так Средний жуз наказывал «младших» собратьев за дружбу с русскими.

Тогда еще никто не мог предположить, что так яростно зарождалось восстание, которое продлится целых три года. Уже были написаны строки:

И это был уже не рядовой бунт. Начиналась война, направленная против устоев государства…

…Сборы были недолгими. Амуниция и оружие всегда были наготове. Ванька умело водрузил на нетерпеливо подрагивающего Красавчика седло и затянул упряжь. Аннушка на скорую руку собрала в дорогу провиант, которого должно было хватить дня на два. Даже маленькая Иришка приняла участие в сборах. Она, чихая и смеясь, наполняла отцовский кисет табаком.

Иван, выйдя на крыльцо, вынул из ножен начищенную до блеска шашку и рубанул ее заросли крапивы за сараем. Подкошенные стебли легли ровным рядком.

Иван невольно оглянулся и увидал сына, который восхищенно смотрел на отца. Он смущенно улыбнулся и направился к Ваньке, державшего под уздцы уже готового к дороге Красавчика. Иван проверил все ремни в упряжи и остался доволен: сын сделал все верно.

– Ну, Ваньша, все, пора выдвигаться – обратился он к сыну – Ты это… Мамке помогай… Начинай потихоньку молотить хлеб. Может, недолго все это. Но кто знает…

– Ладно – дрогнувшим голосом ответил мальчик…

Сводный отряд под командованием подполковника Рогожникова, выступив одной частью из Степной, а другой из Троицка, выдвинулся за Уй к обеду. Встреча колонн была намечена на озере Камышлы. А уже оттуда отряд должен был двигаться к югу, и, преодолев непредсказуемый Тогузак, преследовать нападавших и отбить, если получится, угнанных людей и скот. Однако, задуманному не суждено было случиться. Один из дозоров, посланных Рогожниковым на разведку, принес нехорошую весть – на дальнем берегу Бузкуля полыхали стойбища киргизов. И подполковник принял решение не дожидаться степнинской сотни у Камышлов, а повернуть на восток. Сами по себе стойбища в степи загореться не могли, и налетчики были рядом.

Оставив у горящих костров с десяток человек дожидаться запаздывающих казаков из Степной, Рогожников в ночной тьме двинул свой отряд в сторону Бузкуля. На берегах этого озера еще издревле были летние пастбища миролюбивого рода шомекей, снабжавшего Троицк и всю округу шерстью, мясом и кумысом.

Это днем казаки преодолели бы двадцать верст за пару часов, а ночью дорога до Бузкуля заняла целых шесть: то овраги, то буераки, а то и возможная засада, за каким-нибудь редким в этих местах перелеском.

В ранних предрассветных сумерках отряд Рогожникова, измотанный ночным переходом, наконец-то вышел на западный берег круглого, как полная луна, озера. Гарью запахло еще издали.

Кони под наездниками ступали с опаской по еще местами дымящейся траве. Внезапно жеребец подполковника шарахнулся в сторону. Утихомирив умное животное, Рогожников сказал ехавшему рядом капитану Северьянову:

– Сергей Владимирович, дайте команду всем спешиться и цепью прочесать все в округе.

Пока расторопный капитан выполнял приказ командира, подполковник, не смотря на свою грузность, легко спрыгнул с коня и, отдав удила ординарцу, пошел смотреть, чего так испугался его жеребец.

В метрах тридцати он наткнулся на дохлую собаку. Череп несчастного животного был размозжен чем-то тяжелым. Вся трава вокруг была испачкана кровью. Вид убитого совсем недавно кабеля, наверняка до последнего защищавшего своего хозяина, вызвал в Рогожникове тошнотворное состояние. Желудок конвульсивно сжался в узел – старая язва не давала покою.

– Мишка – крикнул он ординарцу – дай мою флягу.

Ординарец, сказанув «ага», пулей метнулся к вьючной лошади, стоявшей неподалеку, и вскоре подал Рогожникову миниатюрную покрытую серебром, фляжку с неизвестной Мишке жидкостью.

Василий Иванович открыл крышку и припал губами к горлышку. По пищеводу потекла тягучая терпкая жидкость, приготовленная специально для него старой башкиркой по только ей известному рецепту из трав, сотового меда и каких-то жуков, которые водились исключительно в дубовых рощах на левом склоне Уральских гор.

Боль вскоре утихла, и подполковник, сунув фляжку с эликсиром в карман, двинулся в сторону сгоревшего стойбища.

Картина была ужасной. От юрт остались одни только обугленные остовы. Небогатая утварь, испачканная кровью и копотью, валялась по всей округе. И везде были трупы киргизов, застигнутых врасплох жестокими налетчиками. Женщины и мужчины, старики и дети…

В одном месте Рогожников увидал столпившихся казаков, склонившихся над кем-то. Это была молодая беременная киргизка со вспоротым животом. Она была еще жива, но дыхание ее становилось все прерывистей. Она умирала. И хотя сознание уже покинуло несчастную, ее руки конвульсивно прикрывали живот, из которого медленно струилась почти черная кровь.

Рядом лежал молодой мужчина с перерубленной шеей. Глаза киргиза были открыты и удивленно смотрели остекленевшим взором в небо, озаренное первыми лучами восходящего солнца.

В траве неподалеку вдруг раздался какой-то нечеловеческий визг. Все оглянулись. Рослый казак нес на руках вопящего киргизенка.

– Мякишев, ты? – узнав в верзиле санарского драчуна, спросил Рогожников.

– Да это, ваше благородие… Тут вот… – Иван растерянно протянул вперед орущего ребенка, неистово тянувшего свои ручонки к лежащим на земле мужчине и женщине – В траве вот схоронился… Ну я это…

Казаки сгрудились вокруг такой неожиданной и радостной находки. Пусть и нехристь, но живой. Мальчонка, на вид которому было года полтора, сучил кривыми ногами и сипло уже даже не визжал, видимо, смирившись со своей долей, а жалобно стонал.

– Надыть мальца закутать во што-то – со знанием дела произнес старый казак Ерофеич, воспитывающий уже пятого внука..

Тут же у кого-то нашелся шерстяной шарф. У другого казака вообще отыскались вязаные носки. Так и нарядили мужики обессилевшего ребенка.

– А чаво теперь с ним делать-то?

– Ну не бросать же ево тута…

– Эко ж ему досталось! Матку убили ироды. Да и батька евоный, поди, рядом мертвый лежит…

Казаки вопросительно поглядывали на командира. Рогожников, до селе наблюдавший за всем происходящим со стороны, кашлянул, чтобы скрыть вдруг нахлынувшее волнение и сказал:

– Пацаненка забираем с собой. Будем решать его судьбу в Троицке – и, обернувшись к Мякишеву, добавил – Везет тебе, казак, на спасенные души. Видать дар у тебя.

Иван переложил с руки на руку затихший сверток и смущенно ответил:

– Ваше благородие, это тот самый приблудный киргиз. Ну тот, который весной… Вон на нем и рубаха моя… Жинка моя ему отдала тогда… А это – он кивнул в сторону уже бездыханного тела женщины – мамка его получается…

…Придав всех убитых земле, уже ближе к вечеру отряд подполковника Рогожникова двинулся в сторону Троицка. Преследовать бандитов не имело смысла, они были уже далеко…

***

Восьмому правителю из династии мингов Махаммад Алихану в эту ночь не спалось. Ему было душно и жарко, хотя жаровни во дворце уже давно остыли, а за окнами пролетали редкие в этих краях снежинки. Он откинул шелковое покрывало, и две юные наложницы, лежащие рядом с ним, поежившись в сладком сне, еще плотнее прижались к горячему молодому телу Алихана. Правитель с минуту полюбовался на почти детские фигурки обнаженных девушек, еще час назад так страстно его ласкавших, осторожно отстранил от себя их нежные руки и тихо поднялся с ложа. Потом он заботливо укрыл наложниц покрывалом, накинул халат, валявшийся на полу, и подошел к окну.

Коканд спал. Где-то вдалеке время от времени постукивали своими колотушками сторожа, чуть ближе слышалось звяканье мечей и щитов караульных, гревшихся возле дымящих бочек, обильно политых бараньим жиром. Вдалеке подвывала собака. И над всем этим тихо царствовал пушистый снег. Начавшись с редких колючих снежинок, сейчас он летел мохнатыми хлопьями, покрывая белоснежным саваном все в округе. Вечнозеленые платаны и можжевеловые кусты, растущие под окнами дворца, быстро покрывались поблескивающими под огнями факелов шапками…

«К чему бы это? – подумал Алихан – Не начинают ли сбываться предсказания придворного астролога, предрекающего большие испытания, грозящие моим владениям?».

Правителю вдруг вспомнился рассказ, некогда слышанный им от своей бабки. Незадолго до его рождения вот точно также неожиданно на Коканд лег снег. И совсем скоро подосланный фанатик кинжалом убил его дядю Алимхана, правившего Кокандом одиннадцать лет и за свою жестокость прозванного в народе залимом. «А фанатик-то тот – размышлял Алихан – был подослан моим отцом». Дворцовые перевороты и убийства наследников престола были привычным делом в среднеазиатских царствах. И каждый из правителей, восходя на престол, первым делом старался устранить тех, кто мог претендовать на власть. Не исключением был и Алихан. И думая об этом, 24-летний хан, восседавший на своем престоле вот уже 12 лет, мысленно просил у небес: «О, Всемогущий! Ниспошли мне лучше смерть в бою, чем гибель от предательского кинжала или ядовитого шербета».

Снегопад прекратился. И теперь вся округа была непривычно белой. Снег лежал на крышах дворцов и хижин, на минаретах и крепостных стенах, на медресе и городской тюрьме…

«Говорят, где-то очень далеко – думал Алихан, любуюсь снежным убранством своей столицы – есть громадная страна, где так белым бело бывает по полгода. Где люди, спасаясь от стужи, надевают на себя меха и шкуры. Где царь сидит в золотом дворце на золотом троне. Об этом говорят купцы, побывавшие там. И называется та страна Россией. Приезжающие из Индии в Коканд британцы пугают, что когда-нибудь эти северные люди придут и сюда, разрушат наши минареты и мавзолеи, осквернят могилы наших предков… И зачем я связался с этим киргизским султаном?»

Повелителю явственно вспомнилось узкое лицо султана Кенесары с хитроватыми раскосыми глазами. Да, он льстил и, как подобает вассалу, приклонялся перед ханом, показывая всем своим видом покорность и преданность. Но в глазах его мелькали искры неподвластности и какой-то диковатой решимости. Формально этот султан был вассалом русского царя, но вот решил он вернуть под крыло Коканда всех своих диких сородичей.

И Алихан уступил. Не безвозмездно, конечно. Под знамена Кенесары было отдано шестьсот воинов Алихана. И где они сейчас? Воюют с неверными или уже нашли свою смерть где-то там, в снежной России?

Хан тяжело вздохнул, еще раз глянул в окно и направился к своей постели. Наложницы, обнявшись друг с другом, спали, улыбаясь каким-то своим видениям. Алихан скинул халат и нырнул под покрывало, целиком отдавшись сладким предрассветным утехам.