Читать книгу Трудное бабье счастье - Анатолий Сударев - Страница 3

1

У Надежды Николаевны имелась давняя привычка просыпаться ровно в шесть, независимо от того – надо ли ей на работу или она сегодня выходная. Впрочем, такого она бы и не припомнила, чтоб у неё было хоть одно свободное от забот утро… Вот и сегодня с поминок осталась гора немытой посуды.

А утро выдалось дождливое. Надежда Николаевна только сунулась было на балкон – вспомнила, что повесила там накануне скатёрку, – её тут же обдало дождевой пылью. Небо обложено чёрными тучами. И как-то сразу захотелось вернуться в тёплую, уютную постель, укрыться одеялом, подоткнуть его, чтобы не просочилось ни струйки прохладного воздуха. В итоге так и сделала: легла и укрылась, а через пару-другую минут беззаботно уснула.

Когда вновь проснулась, день уже был в полном разгаре, небо освободилось от туч, светило яркое солнышко. Подымаясь, Надежда Николаевна почувствовала себя совсем другой, чем накануне: действительно окрепшей, отдохнувшей. Чуть-чуть поклевала из того, что оставалось с поминального ужина, и решила приняться за мойку посуды. Обнаружила, что нет ни порошка, ни – на худой конец – хозяйственного мыла. Решила попросить у соседей. Позвонилась в одну дверь – ей никто не ответил. Позвонила в другую, и вновь тишина. Наконец, когда уже собралась было спуститься этажом ниже, из-за двери раздался детский голос:

– Кто там?

– Машенька, это я, тётя Надя. А где твоя мама?

– На работе.

Подумала: «Как на работе? Сегодня же воскресенье». Однако допытываться у ребёнка не стала. Спустилась на этаж ниже и ещё раз позвонила. На этот раз ей незамедлительно открыли: в этой квартире жила пара престарелых пенсионеров, и они всегда были начеку.

– Ой, Надюшенька! – обрадовалась пожилая соседка. – Заходи, заходи… Спасибочки тебе, так нахорошо мы все у тебя посидели! Такое удовольствие получили! Земля твоему Павлу пухом.

Уже стоя в прихожей в ожидании, когда ей принесут что-нибудь моющее, Надежда Николаевна бросила взгляд на отрывной настенный календарь. Листок на календаре был чёрно-белым, на нём стояла дата: июнь 8, понедельник.

«Почему понедельник, если сегодня с утра было воскресенье?!» – ещё раз удивилась она. И когда соседка вернулась, решила уточнить:

– А почему у вас на календаре понедельник? Разве сегодня не воскресенье?

– Так… – соседка сначала вопросительно глянула на Надежду Николаевну, как будто не поняла вопроса, потом перевела взгляд на календарь. – Да не, с чего ты взяла, что сегодня воскресенье? Вчерась было воскресенье. А сегодня, выходит, понедельник.

«Вот это да! Выходит, я целые сутки как убитая проспала?! Так, что ли, получается? Ничего себе! Мне же давным-давно надо быть на работе!»

Бросилась к себе. Первым делом, как занесла ногу через порог, глянула на часы: скоро полдень! «Проспала, проспала!..» Такого с ней за всю её долгую трудовую жизнь никогда не случалось. Лихорадочно оделась, выскочила на улицу… Ей в ноги бросилась беспризорная собачонка – Надежда Николаевна частенько её прикармливала, но сейчас было не до того.

– Ой, да отстань ты! – побежала трусцой по безлюдной улице.

Собачонка, видимо решив, что с ней затеяли какую-то игру, восторженно лая, помчала следом, делая вид, что вот-вот укусит за пятку.

«Позорище-то какое! С каким лицом я сейчас явлюсь перед начальством?.. Вот такая передовая, ага… “Равнение на Надежду Николаевну Федорычеву!” Лучше б самой умереть, честное слово!»

Бежать пришлось долго, поскольку Федорычевы жили в районе новостроек, а валяльня, как открылась почти век назад на краю старого посёлка, с тех пор там и стояла, от дряхлости аж в землю вросла. Уже на полпути Надежда Николаевна почувствовала, что бежать дальше невмоготу: стала задыхаться. Остановилась, прислонилась спиной к фонарному столбу.

В это время проезжала на велосипеде хорошо знакомая ей почтальонша.

– Чего с вами? – остановила велосипед.

– Ой и не спрашивай! На работу проспала.

– Ну и ладно, – успокоила почтальонша. – Делов-то? Вы вон какая… Вы заслужённая. Вам проспать можно.

Обронила, поехала дальше, а Надежда Николаевна подумала: «И в самом-то деле… чего уж я… так? Ну проштрафилась… один-то раз. За всю-то жизнь. Есть на то и уважительная причина. Как-никак мужа накануне похоронила. Да и… разве мало я за всё время, как работала на валяльне, оставалась на сверхурочные? Бывало, конечно, чего-то за это и подбросят, но чаще одним спасибо отделаются или очередной грамотой наградят».

Так подумала – и сразу успокоилась, и сердце тревожно биться перестало. А ещё через пару минут, когда уже не бежала, а брела вдоль улицы, почувствовала: ей так не хочется в валяльню! Под эти низкие, как в каком-нибудь каземате, потолки, где даже в разгар летнего дня приходится зажигать тусклый электрический свет. В этот смрадный, напоённый испаряющимися кислотами, пропитанный пылью воздух…

А день стоит такой замечательный! Солнце в зените. Лето в самом зачине. Зелень ещё не успела пожухнуть, повянуть. Из-за свежепокрашенных заборов выглядывает только что распустившаяся черёмуха. Над головой то и дело проплывают спешащие от соцветья к соцветью майские жуки, снуют пчёлы, шмели. А какой птичий гам поднялся, когда ступила на прибазарную площадь! Кого только тут нет! Воробьи, голуби, вороны… Все, кто уже привык жить на дармовщинку. Тут же, растопырив ноги, поводя ушами, стоит молодой жеребёнок. Его мать, запряжённая в повозку, терпеливо ждёт у продуктового склада. Из его подвала хорошо знакомые Надежде Николаевне крепкие, мускулистые мужички выносят тяжёлые мешки, грузят в повозку…

«А не пойду я сегодня на работу! – вдруг решилась она. – Всё равно уже поздно, день пропал, а завтра выйду и вся как есть, как на духу объяснюсь. Авось… не убьют же меня за это…»

2

Подумано – сделано. Надежда Николаевна широким, решительным шагом вернулась домой, разделалась со злосчастной, дожидающейся её с поминок посудой, постиралась, прибралась в квартире.

На своём рабочем месте (последнее время ей приходилось трудиться у барабанов, где стирались заготовки валенок) появилась только на следующее утро. И в общем-то надежда, что прогул сойдёт ей с рук, оправдалась. Начальство отнеслось с пониманием, только мастер укоризненно покачала головой: ей самой вчера пришлось «отдуваться» за прогульщицу. Надежда Николаевна облачилась в прорезиненную робу, натянула на руки длинные, почти до локтей, резиновые перчатки и приступила к работе.

Барабанов было много, все они теснились в длинном узком коридоре, в них булькала вода. В одном месте, видимо, исхитрилась появиться лазейка, поскольку жидкость выбивалась наружу, стекала крохотным ручейком, а на крутом повороте иногда с шумом и фырканьем попросту выплёскивалась фонтаном. Хоть мастер и потрудилась вчера за Надежду Николаевну, но явно со своим заданием не справилась (сноровки не хватило) – дел накопилось много. Надежде Николаевне, чтобы справиться со всем этим, даже пришлось поступиться обеденным перерывом. Ближе к концу рабочего дня она почувствовала себя неимоверно уставшей, и ноги под ней как будто стали подламываться.

– Тёть Надь, ну ты чего? – мимо пробегала мастер, ей не было ещё и тридцати, она излучала энергию.

– Сама не знаю, – честно призналась Надежда Николаевна. – Чего-то вдруг… как-то… не по себе.

– Ну ладно, ты всё ж таки держись, – посоветовала мастер и убежала.

«А я что делаю? – не без неприязни подумала Надежда Николаевна. – Шустрая какая!»

Она, кажется, впервые за многие годы почувствовала какую-то вражду к тем, кому повезло в жизни хотя бы ненамного больше, чем ей самой, тем, кому удалось ещё где-то поучиться, пробиться хоть в какое-то начальство. «Я бы тоже могла». Она никогда не забывала, какие похвалы получала в школе за своё усердие, на что рассчитывала и настраивала себя в те далёкие времена. Что за труд – пробежаться несколько раз за день, кому-то за что-то дать взбучку, где-то что-то подправить? Опыта, так же как и природной смекалки, ей не занимать. Могла бы, возникни в том нужда, заменить любого из начальников (кроме разве бухгалтерии). Беда только в том, что не обзавелась формальным правом на это («Без бумажки ты букашка»). Всё это когда-то отняли у неё сначала скотный двор, потом семья, дом… Ну и сама, конечно, виновата, что вовремя не подшустрила.

И вдруг возникло желание насолить тем, кто волею случая вознёсся над ней, простой труженицей. А насолить она может вот как. Самым наипростейшим образом. «Возьму-ка я и слиняю – назло всем – в законный отпуск!»

С отпусками в валяльне всегда была напряжёнка: рабочих рук не хватало, заслуженный отдых приходилось выпрашивать чуть ли не на коленках. Вот и с Надеждой Николаевной вышла та же заморочка.

– Ну ты, Николаевна! – только и нашёлся вначале что сказать самый главный по части отпусков, замнач по производству. – Вроде как мы с тобой так не уговаривались. Дай хоть нам этот квартал добить. А там, так уж и быть… Коли тебе так приспичило.

До конца квартала оставался почти целый месяц. Да и «так уж и быть» совсем не обнадёживало.

– Не, мне прямо сейчас надо.

– Да что с тобой вдруг такое стряслось?.. – занервничало начальство. – Ну мужа похоронила. Это мы очень даже хорошо понимаем. Сочувствую тебе! Все сочувствуют. Так горе-то лучше всего как раз работой и пересиливается. Всё лучше, чем сидеть сложа руки да плевать в потолок.

– Я сидеть сложа руки не стану.

– А чего собираешься делать?

Говоря по правде, Надежда Николаевна и сама пока этого не представляла. Однако в ней жила убеждённость, что занятие себе какое-то она обязательно найдёт.

– Дайте мне передохнуть, Семён Ильич… Я же у вас никогда за так ничего не просила. Верно?

– Верно, верно – вздохнув, согласился замнач. – Ты у нас всегда была безотказная. Ладно! Режешь ты нас без ножа, но раз на тебя такая охота напала… Давай, где там твоя бумажка? Так уж и быть – подмахну.

Этот день как был с утра пасмурным, таким и оставался. Но стоило лишь Надежде Николаевне выйти за воротца с зажатой в руке заветной разрешительной бумажкой («Отпускаю!»), солнце одним своим боком выглянуло из-за облаков. «Ну-ну, – как будто говорило оно довольной отпускнице, – посмотрим, что у тебя из твоего отпуска получится… Куда, интересно, и на что ты его потратишь?»

«Да уж потрачу, не переживай так за меня!» – ещё до того, как его закрыло набежавшее облако, успела подумать она.

3

Домой намеренно возвращалась не спеша. Уж и запамятовала, когда в последний раз шла вот так, едва переставляя ногу за ногу. Да и было ли когда-нибудь в её жизни такое? Вечно куда-то торопилась, едва успевала, даже по сторонам остерегалась смотреть, чтобы не тратить время на пустяки. На этот раз Надежда Николаевна заставила себя чуточку свернуть с привычного пути. Праздно прогулялась по Верхнему бульвару, села на только что оставленную парочкой молодых скамеечку на берегу Волги.

Почти прямо перед нею, на другом берегу, высвечивалась под лучом уже заходящего солнца наполовину укрытая строительными лесами маковка охотинской церкви, той, где когда-то венчались молодые Надя и Павел. Пока смотрела на маковку, в поле её зрения показался белоснежный теплоход и до слуха донеслась беззаботная музыка. Отсюда, где она сидела, пассажиры представлялись крохотными муравьишками и вели себя как муравьи: часть их двигалась в одном направлении, часть – в другом. Надежда Николаевна всю жизнь провела на Волге, но на теплоходе до сих ни разу не проехалась. Такое могли себе позволить только те, кто жил в каком-нибудь большом городе или у кого были лишние деньги. Пассажиры с этих теплоходов величались почтительно – «туристами». Прежде они были исключительно её соотечественниками, но в последние годы всё чаще попадались иностранцы. У них уже существовало другое, более почтительное именование – «интуристы». Во время стоянки – ну до чего ж любопытные! – гости успевали сойти на берег, заглянуть на базар. Чаще просто присматривались, щёлкали фотоаппаратами, приценивались на ломаном русском, редко что-то покупали из местных продуктов. Как какую-нибудь диковинку.

«Прогуляюсь-ка я завтра с утречка к себе в деревню, – подумала, провожая глазами теплоход, Надежда Николаевна. – Давненько там не гостила».

В отчем доме давно хозяйничала её младшая сестра Ольга. Брат перебрался на постоянное жительство в Рыбинск. Сестра работала учётчицей в леспромхозе и вроде была при муже. «Вроде» потому, что тот приехал из Приднестровья и никак не мог определиться, где ему живётся не так горько. Видимо, его не устраивало ни там, ни здесь, потому что он постоянно мотался из одного края страны в другой. Когда в Москве вроде бы установилась новая власть, а Советскому Союзу пришёл карачун (новость эту Надежда Николаевна подслушала у других людей, поскольку на себе никаких перемен не ощущала), Ольгин муж и вовсе застрял в Тирасполе и не появлялся в Сосновцах порядка полутора лет. Ольге он отписывал, что у них там начинается какая-то «заварушка».

От незадачливого мужа у сестры была одна дочка Света. Она уже окончила школу, пристроилась на работу поваром в столовую при доме отдыха от Мосэнерго в Охотино, а прошлым летом приглянулась какому-то гостю-москвичу, всё это время переписывалась с ним, и сохранялась надежда, что он рано или поздно позовёт её к себе.

Во время приезда Надежды Николаевны родная изба пустовала: Ольга с племянницей были на работе, но её это не смутило, она хорошо знала, где хранится ключ от двери. Благополучно открыла дверь, вошла в дом. Не могло не броситься в глаза, как всё не только обветшало, но и потеряло прежний стройный порядок. В огромном цинковом тазике ворохи нестираного белья, разбросанные по полу картофельные очистки, надоедливые, снующие туда-сюда огромные, отъевшиеся мухи. Сестра никогда не отличалась любовью к чистоте; всё, что она ни делала, носило на себе отпечаток «абы-кабы». В кого такая пошла? Непонятно. И мать и отец были опрятными. Вот и Надежда Николаевна не терпела грязь, при виде любой лежащей не на месте вещи, тряпки (даже если это был не её дом) возникало острое желание вмешаться, поправить. То же случилось с ней и сейчас. Стоило только оглянуться вокруг, подумать: «Мать честная!» – сразу зачесались руки. Быстренько переоделась, взяла метлу и тряпку в руки.

Часа через два, удовлетворённая тем, что сделала, она уселась на скамье перед широко открытым оконным ставнем. Ходики на стене показывали почти четверть второго. Времени до того, как вернутся хозяева, было более чем достаточно. Чем бы заняться? Посидела, подумала. «А подымусь-ка я на потолок… Там ведь, поди, вообще чёрт ногу сломит!»

Верно. Опасения Надежды Николаевны сбылись вполне: на потолке образовалась самая настоящая свалка. Чего тут только нет! Старая кровать, на которой, вероятнее всего, была когда-то зачата сама Надежда, даже её колыбелька; тут же порванные гужи, вожжи, чересседельник. Всё густо пропитано ещё не выветрившимся лошадиным потом. Пыльные, в кляксах школьные учебники, тетрадки, дневники. Прялка, которой пользовалась ещё их давно умершая бабушка. Пожранные жучком старые оконные ставни. Побелённые въевшейся за множество трудовых лет мукой жернова.

Надежда Николаевна настолько увлеклась всем этим старьём, воспоминания так нахлынули на неё, что она не заметила, как пролетело время. Опомнилась, лишь когда услышала, как стукнула дверь на крылечке. И поспешила к лесенке.

Уже на ходу заметила на соломе какой-то предмет. Наклонилась, взяла в руку. Глиняная жар-птица! Свистулька. Нанесённые когда-то краски поблёкли, местами осыпались. Кончик хвоста отломан. И всё-таки ещё живая! Надежда Николаевна дунула в отверстие, и жар-птица охотно откликнулась – как будто просвистела в ответ: «Привет!»

– Кто там? – послышался сестрин голосок. – Кого туда чёрт занёс?..

– Да это я, не бойся! – Надежда Николаевна уже спускалась ненадёжной лесенкой.

– Ой! – обрадовалась Ольга. – А то я подумала, какой-нибудь ворюга забрался!

Благополучно одолев спуск, Надежда Николаевна подошла к рукомойнику, смыла с находки накопившуюся пыль-грязь. Жар-птица, как будто в благодарность за это, словно окончательно взбодрилась, ожила, и нанесённая на неё когда-то глазурь воссияла с новой, первозданной силой.

– Откуда это у тебя? – поинтересовалась сестра.

– Да с потолка с твоего, откуда ж ещё? Это, между прочим, я сама когда-то сотворила.

– Иди ты!

– У меня там ещё много такого. Надо будет только поискать.

– Слушай… – Ольга отобрала свистульку из сестриных рук, внимательно её оглядела. – Я таких ещё ни разу не видела… Это тебя папаня научил?

– Нет. Папа тоже делал, но из деревяшек. И он их совсем ничем не раскрашивал. А это… Может быть, помнишь? В баньке женщина какое-то время жила… Тётя Вера.

Нет, сама Ольга тогда была ещё совсем мала, и в памяти у неё ничего не сохранилось.

– И что? Так это она тебя?..

А Надежда Николаевна уже задумалась. Настолько задумалась, что и не услышала последнего сестриного вопроса.

4

За три десятка лет, что прошли с того лета, Надежда Николаевна редко вспоминала о когда-то захватившем её увлечении. Только сейчас, имея перед глазами неоспоримое вещественное доказательство в виде прежде переливающейся свежими красками, а ныне потускневшей, местами словно облысевшей жар-птицы с обломанным хвостом, – память словно сбросила с себя покрывало. Или был снят кем-то преднамеренно наложенный запрет. «Интересно, сохранились ли ещё та печка и всё остальное? Да нет, едва ли… Если только чудом…»

Но чудо всё-таки случилось! Надежда Николаевна прошла в сарай, где много лет назад спрятала под соломой тёти-Верин подарок, – и вот оно, неопровержимое свидетельство. Печка была жива! Хотя и не под соломой, а надёжно укрытая рулонами когда-то неиспользованной и ныне пришедшей почти в полную негодность толи. Возможно, это дело рук покойной матери. Внутри – обильный мышиный помёт. Мешочек с инструментом, кое-какие краски. Надежда Николаевна при виде всего этого добра даже прослезилась.

«Интересно, а та волшебная белая глина ещё сохранилась?.. И, если вдруг понадобится, отыщу ли я её?»

Только подумала – и сразу захватил азарт. Ничего не объяснив сестре, прихватила с собой бадейку и лопату поострее, пустилась вниз по ручью.

Место она приблизительно помнила. Отмечала про себя в детстве кое-какие выдающиеся признаки вроде бородавчатой черёмухи, берущей своё начало из одного ствола, а потом раздваивающейся наподобие змеиного жала. Где-то метрах в двух-трёх от неё и располагалась та скважинка, откуда тётя Вера черпала погружённую в сон глину.

Но прошло так много лет! С природой, как и с человеком, происходят постоянные перемены. Неудивительно, что Надежда Николаевна почти не узнавала местность. Той памятной для неё черёмухи не было и в помине. Уже отчаявшаяся Надежда Николаевна совсем было собралась вернуться не солоно хлебавши, когда до её слуха донеслось возбуждённое стрекотанье сорок. Любопытства ради она направилась в их сторону. Сороки, завидев её, ещё более возбудились, а одна из них снялась с места и пролетела почти над самой головой. От Надежды Николаевны не ускользнуло, как из сорочьего хвоста оторвалось пёрышко, подхваченное ветерком. Оно немного «поплавало», а потом спланировало на землю.

«А что, если глянуть на это место? Чем чёрт не шутит…»

Надежда Николаевна так и поступила: не поленилась пройти десятка три метров, внимательно огляделась…

«Мать моя! Да ведь пёрышко легло как раз у той заветной ямки, из которой тётя Вера черпала свою глину!»

С бьющимся сердцем Надежда Николаевна вонзила лопату в землю. Немного поковырялась… и вот оно! То, что она искала. Сняла с лопаты, понюхала, пощупала. Никаких сомнений больше не оставалось.

Теперь нужно было наполнить бадейку, ещё раз запомнить место, чтобы в следующий раз не плутать, и вернуться к отчему дому.

На обратном пути уже начало смеркаться. По идее, она могла остаться ночевать в деревне, но её тревожила мысль о кошке, оставленной в квартире без достаточного пропитания. «Нет, поеду…» Но, разумеется, не с пустыми руками, а с только что добытой глиной, печкой и инструментом. Зачем ей нужно и то, и другое, и третье, Надежда Николаевна пока даже не задумывалась.

Легко подумать – крайне тяжело сделать. Она отнюдь не забыла, каких трудов им стоило с тётей Верой перенести всё это добро в сарай. Одной никак не справиться… Но и сестра ей точно не помощница.

5

– Да поди ты, ей-богу, к Толяну! – подсказала Ольга, когда Надежда Николаевна поделилась с нею своей заботой. – Он тебя за поллитру на своей моторке хошь на тот край света в лучшем виде доставит.

Толяном был их односельчанин. Года на три моложе Надежды Николаевны, отчего она всегда воспринимала его как малолетку. Правда, сейчас, поседевший, беззубый, заросший вечной щетиной, он выглядел постарше.

Толяна Надежда Николаевна застала спящим на рваном, грязном матраце, долго пыталась добудиться. Наконец удалось.

– Ну ты чё? – недовольно пробурчал Толян. – Чё ко мне пристала?

Надежда Николаевна вкратце объяснила. Толяна, едва заслышавшего об обещанной поллитре, как будто обдало живой водой. Вся сонная дурь мгновенно улетучилась.

– Сделам, Надюха! За мной не заржавет. Но токо ты меня не оммани!

– Да не обману, не волнуйся.

– Побожись!

– Чего перед тобой божиться? Всё одно ведь в Бога не веришь.

– Неважно. Всё равно побожись.

Она небрежно перекрестилась.

– Тоды я щас.

Всё, что относилось к печке, погрузили на тележку и отбуксировали к месту стоянки моторки. Оказалось, лодка стояла ровно у того камня, где когда-то Павел домогался Нади.

– Ну, Надюха, чую я, чего-то ты ещё затеяла… А почто тебе эти кирпичи? Что, в Кошкино такого добра нет?

– Не твоё дело! – обрезала она. – Ты давай заводи.

Когда вырулили, чихая мотором, на просторы Волги, уже совсем стемнело. Воспламенилось око бакена, стоящего на уже подмытой приливной волной береговой круче. Пока перерезали реку, стараясь сделать это раньше, чем подойдёт идущая со стороны Углича гружённая щебёнкой баржа, Надежда Николаевна размышляла, зачем же ей понадобилось возиться с этим, откровенно говоря, хламом? Ведь неспроста она вдруг так загорелась. Прав Толян, действительно чего-то затеяла. А чего? Она и сама пока не знает. Вспомнилось тёти-Верино: «Может, ещё пригодится в этой жизни…» Нешто ещё раз попробовать? Авось, не позабыты старые-то уроки… Что-то ещё да помнит. Пока думала-гадала, почувствовала, как ладони прямо зачесались – такое вдруг нетерпенье овладело!

– Слышь, Надюха, – затянувшееся молчание, кажется, начинало всерьёз удручать обычно словоохотливого Толяна, – ты мне вот что скажи… Вот хошь ты теперь самая настоящая, можно сказать, вдова, при полном, можно сказать, параде… И жить – не тужить теперь, выходит, будешь одна. Поди, скушно тебе будет?

– А ты что, в напарники ко мне, что ли, набиваешься?

Сам Толян похоронил жену лет пять назад.

– А чё? Хотя мы и не при параде, мог бы… это самое. И по хозяйству тебе… и воще.

Надежда Николаевна не смогла удержаться от улыбки, как только представила себе Толяна в роли своего сожителя.

– Ладно, сидел бы уж… хозяин.

– Ну как знашь. Я токо нащёт того, что без мужика тебе, попомни моё слово, всё одно долго не протянуть.

Надежда Николаевна, чего греха таить, и сама уже не раз задавалась этим вопросом. Неужто её ждёт одиночество до глубокой старости? Дети – что дочь, что сын – уже отрезанный ломоть, у них своя жизнь. Да, о каком-то спутнике по жизни она уже не раз подумывала, но согласиться, чтобы им стал какой-нибудь проспиртованный донельзя замухрёныш вроде Толяна, – такое могло привидеться только в кошмарном сне.

– Опля! – Моторка мягко ткнулась носом в береговой песок. – Куды теперь?

– Ко мне домой, куда же ещё? – Надежда Николаевна помнила, что ей одной всё унести будет не по силам.

– Не! Такую тяжесть переть! – Толян не понарошку возмутился. – Мы так заранее вроде не договаривались.

– Чего не договаривались?

– Чтоб к тебе прямо домой. Я на это прямиком не согласный.

– А на что ты согласный?

Толян немного подумал:

– Ну… ежели ты мне за это ещё хотя бы… чекушку.

– А не много ли будет?

– А, раз много, так…

Надежда Николаевна не стала с ним дальше препираться:

– Да ладно! Подавись. Будет тебе и чекушка.

– Токо так!

Добро отвезли на принадлежащий Федорычевым огородик, что находился на окраине Кошкино. Оставили под навесом небольшого сарайчика.

– А теперь давай… – Толян едва разогнул поясницу. – Гони… поллитру и чекушку.

«Да пошёл ты в задницу! – чуть было не вырвалось из Надежды Николаевны. – Буду в другой раз в Сосновцах, вот и занесу тебе!»

Однако, как представила, какой сейчас вой на весь Кошкино подымет Толян, язык свой попридержала.

– Ладно, пошли в дом, – ещё с поминок помнила, что у неё в заначке оставалось спиртное.

Первое, что сделала, когда вошли в квартиру, заглянула в холодильник. Вот беда! Обещанные пол-литра «Пшеничной» стояли, но чекушек не было ни одной.

– Погоди, я сейчас.

Пришлось побегать по соседям. А раз заглянула – без разговоров не обойдёшься. Вернулась в квартиру не раньше чем через полчаса. Толяна застала уже сидящим по-хозяйски перед включённым телевизором на диване. На сиденье стула напротив – разутые ноги в рваных, вонючих носках.

– А ну убери лапы! – возмутилась Надежда Николаевна. – Ишь… расселся тут! Вот тебе чекушка. Вот тебе и поллитра. Забирай, и чтоб больше духу твоего…

– Да погоди, Надюх… Чё ты так? Не чужие ж… Ночь уж, погляди. Давай уж я у тебя… По утрянке и уйду.

– Никаких «по утрянке». Сваливай!

– Эх, а я тебе когда-то телят помогал пасти. Знать бы…

Телят он ей помогал пасти! Вспомнил. Когда это было?

– Ну всё, я тебе раз сказала, – поднатужилась она и еле вытолкала продолжающего упираться помощника за дверь. Затем поспешила запереться на все запоры и открыла пошире окно: пусть как следует проветрится.

Нет, на мужиках, пожалуй, лучше поставить крест. И чем жирнее, тем лучше! А справиться с одиночеством ей поможет то, что в неё заложила когда-то та странная женщина, назвавшаяся тётей Верой, – желание творить. Ей не терпелось уже, чтобы наступило утро и можно было с радостью засучить рукава.

6

Если не на словах, не в мечтах, а на деле заняться глиняными поделками, то придётся в первую очередь восстановить печь. Кто другой, кроме собственного сына, сможет помочь ей в этом непростом деле?

Надежда Николаевна, иногда мысленно сопоставляя сына и дочь, задавалась вопросом, кто же ей больше люб, кому она больше сострадает, кого чаще хотела бы видеть рядом с собой… И, как ни крути, по всем показателям получалось, что непутёвый Николай неизменно опережал её добродетельную, благополучную Лидуху. Отчего так? Бог его знает… Может, оттого, что уж больно походил он на своего деда, Надиного отца, – и своей миловидной внешностью, и какой-то неприспособленностью к жизни, неготовностью выстраивать житьё-бытьё… с умом, что ли, расчётливо. За что ни возьмётся, всё сикось-накось. Хоть стой, хоть падай.

Последние несколько месяцев Коля пристроился на новом месте: в открывшемся на базе «Сельхозтехники» цехе по производству минеральной воды. Там, при этом цехе, был в каких-то начальниках его тесть.

На следующий день после посещения родной деревни Надежда Николаевна дождалась наступления вечера и отправилась на базу к сыну в надежде встретить его, когда он будет выходить после смены из ворот. Однако время пересменки пришло, все, кому положено, покинули территорию базы, а сыночка что-то не видать.

– Николаевна!

Знакомый. С его женой она когда-то лежала в одной родильной палате.

– Своего, видать, дожидаешься? Напрасный труд! Не было его с самого обеда.

– Как это «не было»? Почему?

– «Почему» – это уж ты прямо у него спроси. Авось, ответит.

– А где ж он может тогда быть?

– Я тебе советую прямо в бар на Ленина. Он там, между нами, последнее время частенько ошивается.

Верно! Сына она застала сидящим за столом в компании с нервно-возбуждённой чернотой (их последние годы в Кошкино объявилось немало), о чём-то шумно спорящей на своём непонятном языке. В этой компании он был, кажется, единственным русским.

– Ну ты чего? – возмутилась Надежда Николаевна. – Про что тут баланду травишь?

– День рожденья у Магерама справляю, – сын был, понятное дело, пьяненьким. – Круглая дата. Четвертушка!

– Мамаша! Мамаша! – чернота, как стая мух, тут же набросилась на новую жертву. – Ай какая ты маладэц, что прышла! Садыс и ты. Мэста всэм хватыт!

– Да пошли вы! – Надежда Николаевна, не церемонясь, ухватила сына за рукав. – Всё, хватит, насиделся. Иди за мной.

Сын всегда был послушным, вот и сейчас не сопротивлялся. Чернота сразу потеряла интерес к Надежде Николаевне и больше к ней не приставала.

– Не стыдно тебе? Нормальные люди работают, а ты водку посреди дня незнамо с кем хлещешь! Доиграешься, выгонят тебя с работы.

– Не выгонят, за меня заступятся.

Какое поразительное легкомыслие! Так непохоже на саму Надежду Николаевну с её трепетным отношением ко всему, за что бы она ни бралась.

– Дурак ты, Колька! Поплатишься когда-нибудь за такое. Останешься совсем без работы.

– Не останусь! Меня завсегда на базар возьмут. Там знаешь сколько можно за день? Тебе и не снилось!

– Эти, что ли?.. Эти тебя возьмут? Эти как возьмут, так и бросят! Нужен ты им! Останешься тогда совсем на бобах. Ну вот что… – настало время приступить к самому главному, – ты хоть и дурак, но руки у тебя всё же есть. Мне надо печку в порядок привести.

– Какую печку?

Надежда Николаевна коротко объяснила.

– А зачем?

– Игрушки буду, может, на продажу делать. На тот же базар отнесу и продам!

Мысль эта только сейчас посетила Надежду Николаевну, видимо, под впечатлением услышанного от сына, но сразу же ей понравилась.

– Думаешь, получится?

– Отчего ж не получиться? Если уж в девчонках когда-то получалось, так сейчас и подавно. Ну так поможешь или чужого кого просить?

– Да ладно… Чего ж чужого-то? Так и быть – приду, помогу.

7

Николай хоть и пообещал матери поставить печку, но с выполнением обещания не спешил. Правда, и сама Надежда Николаевна не собиралась устраивать каких-то авралов: ей прежде всего нужно было как-то благоустроить место для занятия поделками, промыть привезённую из Сосновцев глину, оставить её в покое на какое-то время. Пусть отстоится, и лишь тогда…

Вот уже лет пятнадцать прошло с тех пор, как они с покойным мужем начали обихаживать собственный огородик на окраине Кошкино. Шесть соток тщательно обработанной земли, грядки, усаженные в основном картошкой. Выращивали и другие популярные культуры: помидоры, капусту, лук, огурцы. А ещё, скорее баловства ради или чтоб потрафить подраставшим детям, – клубнику, сладкий горошек, ягодные кусты: малина, смородина, крыжовник. Одно время, когда Надежда Николаевна увлеклась пивоварением, весь частокол был увешан тяжёлыми, пахучими гроздьями хмеля.

Здесь же покойным был выстроен небольшой, но добротный сарайчик, где хранился весь огородный скарб. Сюда она с Толяном и свалила привезённую накануне печку. Здесь же создаст и обуютит себе рабочее местечко.

Надежда Николаевна присматривалась, прикидывала, как удобнее протянуть шланг с водой в сарайчик, а её соседи меж тем вовсю занимались кто прополкой, кто поливкой. Пропалывать, может, ещё не стоило, но всю последнюю неделю стояла жара, с неба не пролилось ни капли. Только-только проклюнувшаяся из земли зелень, то есть всё то, что с таким старанием, отнимая время, выделенное на уход за больным мужем, Надежда Николаевна засаживала этой весной, местами уже зажухло, заскучало, явно испытывая жажду. Да, такой была открывшаяся перед ней печальная картина. Однако Надежде Николаевне разом стало как-то… «Да гори ты синим пламенем!»

Как это было непохоже на то, как они прежде с ещё здоровым мужем горбатились на участке! Да ещё детей своих понуждали. И было ради чего: огород их кормил почти всю зиму, и редко-редко когда возникала нужда сходить за каким-нибудь овощем в магазин – всё своё, всё готовенькое. Не будь огорода, им пришлось бы туго. И вот пожалуйста, нате вам – такое вопиющее безразличие!

Впрочем, мужа у неё больше нет, а дети взрослые. Что она, себя без огорода не прокормит? Как только подумала – сразу почувствовала облегчение, и совесть уже не мучила. Теперь можно заняться исключительно тем, к чему лежит душа. А она просит чего-то ранее неизведанного, непривычного, какой-то даже сказки…

Может, установившаяся тёплая, ясная погода поспособствовала или предвкушение того, как она возьмёт в руки комочек устоявшейся глины и попробует сотворить маленькое чудо, однако Надежду Николаевну не покидало ощущение какой-то необыкновенной лёгкости. Как будто сбросила с себя последних лет двадцать! Ей даже кто-то из соседей заметил:

– Да ты сама на себя стала непохожая! Моторчик нешто себе какой поставила? Порхаешь, как мотылёк!

Надежде Николаевне стало даже немного неловко за себя: ещё подумают, будто радуется, что мужа похоронила. Стала сдерживаться, одёргивать себя: чуть почувствует – опять закружилась, тут же скажет: «Стоп, машина». Намеренно начнёт двигаться медленнее. Пока вновь не забудется.

Была, однако, и ложка дёгтя в этой бочке мёда: мысль, что отпуск не бесконечен и вот-вот придётся опять выходить на работу. Чем ближе к помеченной ею в календаре чёрным крестом дате приближалось время, тем мрачнее сгущалась над ней тучка и тяжелее становилось на душе. Когда до рокового срока осталась пара дней, Надежда Николаевна твёрдо решила про себя: «Не, не пойду. Хватит с меня этой каторги! Уволюсь». О том, что она будет делать дальше, чем станет зарабатывать на жизнь и как это аукнется на её пенсии в недалёком будущем, она сейчас ни капельки не задумывалась. Словно то была уже не она.

– Да ты чё-о-о?! – так отреагировал на её заявление об увольнении замнач. – Николаевна! Да ты случаем не того?.. Столько лет отдала… Чем, каким местом ты, спрашивается, думаешь?!

Надежда Николаевна заранее предвидела, как долго и упорно её будут отговаривать, какие примерно доводы будут приводить, – и ко всему была готова, на всё отвечала чётко, немногословно, уверенно, только по делу, как отлично выучившая домашнее задание ученица:

– Больше не могу у вас.

– А где можешь?

– Ещё пока сама не знаю.

– Может, пока узнаешь…

– Нет, у вас я больше не могу.

Замнач призвал себе на помощь других; сообща они навалились на строптивицу, стали соблазнять повышением зарплаты и обещанием не ставить на самые сложные, сопряжённые с большими физическими затратами участки. Надежда Николаевна стояла как гранит. Одного дня на уговоры не хватило. Дали ещё один день для раздумий:

– Такие дела с ходу не делаются. Ты же сук под собой рубишь! Ещё поработай своей несуразной башкой.

Думала-гадала ночь и полдня.

«В самом деле, не ошибиться бы… Не стану ли потом локти кусать?»

Окончательное и бесповоротное решение родилось тогда, когда подумала: «А что мне стоит вернуться обратно, если почую, что без этой каторги не могу? Возьмут. С руками оторвут!» Только в голове Надежды Николаевны не укладывалось, что её может что-то позвать, потянуть, поманить опять под низкие, пыльные своды.

«И как я это вообще могла вытерпеть?! Столько-то лет! Как один сплошной серый день… Как я раньше-то, старая дурёха, не ушла?..»

8

На следующую ночь после оформления окончательного расчёта приснился ей сон. Будто в квартиру является покойный муж. Надежда Николаевна замечает, как он сначала молча, задумчиво ходит, заглядывая то в один угол, то в другой, стараясь при этом не смотреть в сторону лежащей на кровати под одеялом жены. При этом Надежде Николаевне совсем не страшно, скорее, любопытно: что дальше-то будет? Походив и поискав чего-то, Павел достал с антресолей большой чемодан, открыл его, начал закидывать всё, что когда-то принадлежало ему лично: костюм, пару сорочек, галстуки, носки, запонки. Даже матерчатые шлёпанцы, уж на что ветхие, продырявленные на обоих пятках, и те забрал. Долго стоял и держал в руке фотоаппарат «Смена»; последний раз делал с него снимки, пожалуй, лет десять назад. Наконец положил и его в чемодан. Последними забрал зимнее пальто на ватине с вытертым воротником из крашеной собаки и шапку из кроличьего меха. Упёршись коленом в чемодан, умяв содержимое, щёлкнул запором. Тогда только удостоил взглядом жену.

– Ну прощай, Надёна… Не поминай, как говорится… Теперь-то уж наверняка мы друг дружке не понадобимся.

– Да уж, наверное, не понадобимся, – охотно согласилась Надежда Николаевна, по-прежнему укрытая до подбородка одеялом. – Ты уж отжил, Паша, своё, не обижайся… А я, чую, ещё и жить-то по-настоящему не начинала.

Павел не стал спорить, просто забрал чемодан, отворил дверь и ушёл. А та так и осталась незакрытой. Пришлось Надежде Николаевне специально вставать и запирать.

Сон был настолько зримым, муж Надежде Николаевне представился настолько явственным, что, проснувшись, она незамедлительно решила проверить, всё ли, что принадлежало Павлу и что он, если верить сну, счёл нужным забрать с собой, осталось или уплыло вместе с ним. Когда же своими глазами убедилась, что все его вещи на месте, даже несколько тому подивилась. Когда же спустя какое-то время поделилась впечатлениями с одной из пожилых знакомых по дому, та посоветовала Надежде Николаевне, во-первых, поставить за упокой души Павла свечку, а во-вторых, заказать заупокойную службу. «Не то привадится, так и будет у тебя над душой шастать! До белой горячки доведёт. Скоко уж таких случаев бывало».

За всю свою уже прожитую жизнь Надежда Николаевна в церкви бывала раз-два и обчёлся: похороны отца и матери да её собственное с Павлом венчание. Другого повода, чтобы сходить помолиться, у неё до сих пор никогда не было. К тому же, если б даже такое желание и возникло, осуществить его непосредственно в Кошкино было бы невозможно за отсутствием действующей церкви. Иное дело сейчас, когда – спасибо новой власти, хоть что-то полезное для людей сделали – вновь открылся Успенский собор.

На следующий после явления мужа день, ближе к вечеру, Надежда Николаевна направилась к храму. До вечерней службы ещё оставалось достаточно много времени, поэтому, наверное, внутри было немноголюдно, но это даже было на руку Надежде Николаевне: никто и ничто не мешали ей оглядеться по сторонам, подойти поближе к иконам, внимательно всмотреться в них. Вглядываясь, она одновременно пытала свою память, напрягалась выудить из неё хоть какие-то крохи знания о тех, кто смотрел на неё с икон. Оказалось, что ей почти ничего не известно! Из всех, кого увидела, опознала только одного Христа да Богоматерь с младенцем. Неловко, заранее подсмотрев, как это делают другие, стоя напротив лика, она перекрестилась.

Свечку, как и намеревалась, поставила, службу заказала. Уже собралась было уходить, когда заметила в одном из боковых приделов кучку прихожан, стоящих в чинной очереди перед облачённым в яркие одежды, ещё относительно молодым, с плохо отрастающей рыжеватой бородкой священником. Подошла, тихо поинтересовалась, зачем стоят.

– Исповедаться, – ответил ей кто-то шёпотом.

Надежде Николаевне никогда не приходило на ум каяться в грехах. «А, была не была!..» Заняв место в очереди, она стала соображать, что же за свою жизнь такого совершила, чтобы просить прощенья у Всевышнего. Но, как ни старалась, ничего особенного так на ум и не приходило. Ну если только, может, часики…

Случилось это много лет назад, где-то после рождения дочери. Был жаркий летний полдень, и Надя решила искупаться. Спустилась пологим берегом к воде и только начала раздеваться, как заметила, что на одном из плоских каменьев что-то блеснуло. Подошла к камню и убедилась, что это роскошные золотые дамские часы. Должно быть, кто-то раздевался здесь ещё до Нади, искупался, а про них забыл. Надя оглянулась по сторонам – никого поблизости не было. Что же делать? Оставить часики там, где они лежали? Или всё-таки забрать с собой? После долгих размышлений, сомнений с бьющимся сердцем она всё же забрала находку, надёжно укрыла её в своей вспотевшей от волнения горсти.

Конечно, то был её грех, потому что ей следовало отнести находку в милицию, а она присвоила часики, причём никому, даже мужу, в этом не призналась. Но и пользоваться не могла, отчасти из-за того, что боялась (а вдруг увидит владелец!), отчасти – из-за сознания, что часики всё же принадлежат не ей, значит, как ни крути, ни верти, всё же ворованные. Носить не носила, но и расставаться не хотелось: золото всё-таки! Приличных денег стоит.

Вот в этом, пожалуй, единственном своём серьёзном прегрешении она сейчас и покается. Решила, а потом стало как-то неловко… Во-первых, оттого, что все, кто стоял в очереди впереди неё, почтительно обращались к священнику как к «батюшке» («Какой же он мне батюшка, если я годами старше, чем он? Уж скорее я ему матушка»). Во-вторых, почти все кающиеся целовали священнику руку. Надежда Николаевна как только представила себе, что ей на виду у всех тоже придётся касаться губами плоти чужого ей человека, мужчины, – аж мурашки по коже побежали. «Нет, сегодня не стану», – решила она и, покинув очередь, вышла из собора. Тут же с колокольни донеслось звучное «ба-ам!». Все, кто был ближе к собору, сразу торопливо закрестились, а испытывающая какое-то смятение и недовольство собой (всё-таки не исполнила как подобает, что-то напортила) Надежда Николаевна, больше уже не задерживаясь, направилась в сторону родной улицы Газовиков.

9

Чем ближе подступало время, когда состояние глины позволит приступить к задуманному, тем сильнее завладевало Надеждой Николаевной нетерпение. Дня не проходило, чтобы она не проводила проверку. Верила, рано или поздно её посетит то же ощущение готовности, которое усвоила, которое передалось ей от наставницы; не потерявшие за многие, долгие годы своей чуткости самые кончики пальцев – средоточие тончайших нервов – её не обманут.

А пока глина отстаивалась, стоило подумать, что же в первую очередь вылепят её руки, кого, какое существо она удостоит жизни. На память приходило старое, над чем уже приходилось работать: птицы, зверьки. Скорее всего, она откажется только от накола пищика. Свистульки у неё никогда как должно не получались, может, потому что у неё самой было неважно со слухом: не различала тонов и полутонов. Зато Надины творения всегда выделялись внешней отделкой, ни одно не повторяло другое, даже если это был один и тот же зверёк, за что её всегда хвалила тётя Вера: «Ты самая настоящая выдумщица! Фантазия из тебя фонтаном бьёт!»

Где-то после третьего напоминания на подмогу явился сынок Коленька.

– Короче, мамк, я там на базаре насчёт тебя уже договорился. Станешь – пальцем никто не тронет.

На его щеке красовалась глубокая, ещё совсем свежая ссадина – от уха почти до подбородка.

– Лариска, что ли, тебя так обласкала?

– Да ну её к лешему! – помрачнел сын. Ему никогда не нравились эти разговоры матери о его непутёвой жене. – Ну показывай, где тут у тебя? – Осмотрел, потрогал, покачал головой. – На какой помойке такое нашла? Давай уж лучше заделаю тебе новую печуру. Закачаешься!

Да, в этом была подкупающая сторона её сынули: золотые руки – раз, добрая душа – два. Надежда Николаевна ласкала себя мыслью, что и то и другое Коленька перенял от неё. А всё худое – от кого-то другого.

– Новая мне и задаром не нужна. Поставь эту.

– Угостишь – поставлю.

– Я вот тебя сейчас… по затылку угощу! – Надежда Николаевна рассердилась не на шутку.

– Да ладно, ладно… Сделаем, – похоже, даже испугался Николай: мать в детстве хоть и редко, но всё-таки наказывала его.

На сборку, отладку у сына ушла почти вся светлая половина суток. Зато получилось на славу. Надежде Николаевне стоило только бросить взгляд на результат его трудов – и все сомнения, что получится как надо, отпали. Она сразу признала в творении сына ту прежнюю печку своего детства. Только та даже как будто помолодела.

– Ну как? Сойдёт? – Николай был уверен, что даже превзошёл ожидания матери, поэтому стоял, вытирая ветошью руки, и улыбался во всё своё смазливое, а теперь ещё и вымазанное чем-то лицо.

– Сойдёт, сойдёт, – Надежда Николаевна всегда была скупа на похвалу. – Айда я тебя покормлю.

Дома каких-то разносолов у Надежды Николаевны не было. Она совсем разленилась готовить себе обильную еду: напьётся молока с хлебом – ей и довольно. О том, как приходилось когда-то кормить мужа, сколько сил, времени на это уходило, даже вспоминать не хотела. Но для сына, да ещё сделавшего доброе дело, постаралась: сварила мясной борщ на первое, котлеты на второе. Нашла и спиртное, налила с краями стопку. Даже перестаралась: чуточку перелила.

– Ну, короче… Чтобы грела как надо!

– Да не грела, а высушивала.

– Какая разница? – Сын с наслаждением опрокинул в себя содержимое стопки.

«Ох, нехорошо с тобой будет, – думала про себя Надежда Николаевна, наблюдая за тем, как жадно уплетает положенное в тарелку её чадушко, и думая при этом о невестке. – Будет тебе небушко в овчинку с такой непутёвой шалавой. Вызволить бы тебя из её лап загребущих, да не знаю, как лучше подступиться. Как бы хужее не стало».

Ну слава богу! С печкой, спасибо Николаю, разобралась. Ещё сходила в ближайший лес, насобирала, вспомнив тёти-Верины рецепты, кое-какие сучочки, травы, наколола помельче смолистых дровишек, нащепала. Вот теперь – готовность номер один. Теперь вся остановка за глиной.

А её пришлось ждать ещё полторы недели. И как же они долго тянулись! До чего же Надежде Николаевне хотелось подстегнуть своенравное время! Но вот… В очередной раз с утра поднялась, прошла к огороду. Прикоснулась. Кончики пальцев подсказали: глина проснулась.

Значит, пришло то самое благословенное время. Творить.