Читать книгу Декабристы: История, судьба, биография - Анджей Иконников-Галицкий - Страница 6

Из приговора Верховного уголовного суда:

«По внимательном и подробном рассмотрении всех преступных действий каждого из подсудимых… Верховный уголовный суд приговорил к смертной казни четвертованием по 19-му артикулу воинского устава:

1. Вятского пехотного полка полковника Павла Пестеля…

2. Отставного поручика Кондратия Рылеева…

3. Черниговского пехотного полка подполковника Сергея Муравьёва-Апостола…

4. Полтавского пехотного полка подпоручика Михайла Бестужева-Рюмина…

5. Отставного поручика Петра Каховского…»

Его императорское величество государь Николай Павлович не одобрил казнь кровавую, выразив согласие на какую-либо иную, без пролития крови совершаемую. Следуя монаршей воле, Верховный уголовный суд заменил четвертование повешением.

Дело № 1[8]

Из приговора Верховного уголовного суда:

«…По собственному его признанию, имел умысел на цареубийство, изыскивал к тому средства, избирал и назначал лица к совершению оного, умышлял на истребление императорской фамилии и с хладнокровием исчислял всех её членов, на жертву обреченных, и возбуждал к тому других, учреждал и с неограниченной властию управлял Южным тайным обществом, имевшим целию бунт и введение республиканского правления, составлял планы, уставы, конституцию, возбуждал и приготовлял к бунту, участвовал в умысле отторжения областей от империи и принимал деятельнейшие меры к распространению общества привлечением других».

В списке осуждённых фамилия Пестеля, как самого главного мятежника и злодея, стоит под нумером первым. Между тем обвинительная формула не вяжется с суровостью казни. «Имел умысел на цареубийство», «умышлял», «участвовал в умысле»… Заклинание повторено трижды.

За невоплощённый умысел – смерть?!

Правда, в Воинском артикуле Петра Великого, в статье 19-й, на которую ссылается приговор, указано: «Есть-ли кто подданный войско вооружит или оружие предприимет против его величества или умышлять будет помянутое величество полонить или убить… тогда имеют тот и все оные, которые в том вспомогали или совет свой подавали, яко оскорбители величества, четвертованы быть». Но в этом же кодексе содержится много такого, о чём за истекшее после Петра столетие и думать забыли – например, смертная казнь через повешение за дуэль.

Из материалов дела не видно, чтобы подследственный предпринимал конкретные шаги к осуществлению умысла. При этом Пестель – единственный среди пяти повешенных – не принимал участия ни в событиях, развернувшихся 14 декабря в Петербурге, ни в мятеже Черниговского полка.

Соратники возмущались: Пестель осуждён не за свои дела, а лишь за намерения и образ мыслей. Судьи видели в нём злодея, достойного казни без всякого снисхождения. Знакомые жалели о погибших его дарованиях.

Кто же он? Коварный заговорщик или одержимый политический прожектёр? Опаснейший государственный преступник или невинная жертва властного произвола?

Возьмём с полки запылённую папку с бумагами. Интересно, что расскажут нам ветхие документы и пожелтевшие листки свидетельских показаний.

Павел Иванович Пестель

Вероисповедание лютеранское.

Родился 24 июня 1793 года в Москве.

Отец – Иван Борисович Пестель, на момент рождения первенца Павла – московский почт-директор; впоследствии председатель почтового департамента, сенатор, сибирский генерал-губернатор, действительный тайный советник; с 1821 года в отставке. Мать – Елизавета Ивановна, урождённая Крок. Братья: Борис, Владимир, Александр; служили исправно по военной и по гражданской части, в преступных деяниях замешаны не были. Сестра София, не замужем.

Получил домашнее образование в Германии, затем окончил Пажеский его императорского величества корпус; в 1812 году, перед началом войны, выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Литовский полк. В Бородинском сражении ранен; в 1813 году произведён в подпоручики, затем в поручики; за участие в походах 1812–1815 годов награждён золотым оружием «За храбрость», орденами Святого Владимира 4-й степени с бантом, Святой Анны 2-й степени и иностранными наградами. С 1813 по 1821 год адъютант генерала от кавалерии Петра Христиановича Витгенштейна. В 1814 году причислен к лейб-гвардии Кавалергардскому полку. В 1817 году произведён в штаб-ротмистры, в 1818-м в ротмистры, в 1819-м в подполковники с переводом из гвардии в армию[9]. В 1821 году произведён в полковники и назначен командиром Вятского пехотного полка.

Масон высокой степени посвящения.

Женат не был. Детей не имел.

Арестован 13 декабря 1825 года в Тульчине.

Осуждён вне разрядов, казнён через повешение 13 июля 1826 года в Петербурге.

Место захоронения неизвестно.

До недавнего времени мы не располагали достоверными портретами Пестеля: все известные были сделаны с утраченных, как считалось, оригиналов. Но неожиданно один подлинник был обнаружен. На нас смотрит человек, и в самом деле похожий на Наполеона: лоб высок, подбородок округл, глаза бойкие и смотрит с вызовом…

Николай Иванович Греч, литератор и педагог:

«Роста был он невысокого, имел умное, приятное, но сериозное лицо. Особенно отличался он высоким лбом и длинными передними зубами. Умён и зубаст!»

Николай Лорер, декабрист:

«Пестель был небольшого роста, брюнет, с чёрными, беглыми, но приятными глазами. Он и тогда, и теперь, при воспоминании о нём, очень много напоминает мне Наполеона».

Есть у Пестеля литературный тёзка – гоголевский Павел Иванович Чичиков, коллежский советник в отставке (что в гражданской службе соответствовало полковнику). Он тоже смахивал на Наполеона. И тоже имел намерение оседлать птицу-тройку Русь и был сброшен ею в тартатары…

Родоначальник русской ветви Пестелей и прадед декабриста Вольфганг Пестель был выходцем из Саксонии и, по семейному преданию, сыном бургомистра города Шмельна. Окончив Лейпцигский университет, поступил на русскую службу. Указом Петра I он был назначен генерал-почтамт-секретарём, впоследствии дослужился до дворянского чина и должности московского почт-директора (эту должность будут занимать и трое его потомков). Небезынтересно, что женат он был, как сказано в семейной хронике, «на старшей дочери императорского церемониймейстера д'Акоста», то есть известного петровского шута Лакосты. Почт-директорскую должность унаследовал сын Вольфганга Бурхард (по-русски Борис Владимирович), а затем и внук Иван Борисович. Последний взял в жёны девицу Елизавету Крок, саксонского происхождения, и в этом браке родился первенец Павел.

Карьера Ивана Борисовича, невзирая на некоторые интриги завистников, успешно осуществлялась и далее (поговаривали, что не в последнюю очередь благодаря перлюстрации, но таковы уж особенности почтовой службы в императорской России). Перевод в Петербург, сенатские ревизии, управление департаментом… Вершиной стало назначение в 1806 году генерал-губернатором Сибири, эту должность тайный советник Пестель исправлял на протяжении 13 лет.

Служебное положение отца открыло сыну двери престижнейшей из школ Российской империи: в 1810 году он был принят в Пажеский корпус, причём, по сдаче необходимых экзаменов, сразу в последний класс. Из этого привилегированного заведения, из Воронцовского дворца на Садовой, – прямой путь в гвардию, к чинам военной и придворной службы. На выпускных испытаниях камер-паж Павел Пестель заработал 1303 балла из 1360 возможных – больше всех однокашников. Вторым шёл Владимир Адлерберг – 1273 балла.

На этой почве (если верить всезнающему литератору и воспитателю юношества Николаю Гречу) разыгралась драма. Дело в том, что воспитанник, получивший высший балл, выпускался из корпуса с преимуществом в два чина, поручиком гвардии, занявший второе место – подпоручиком; прочие же прапорщиками.

Из «Записок» Николая Греча:

«…Мать Адлерберга (начальница Смольного монастыря) бросилась с просьбою к императрице Марии Феодоровне: „Мой-де сын учился с успехом всему, что преподаётся в корпусе, получил прилежанием и успехами первое место. Приехал Пестель, и моего Владимира ставят на второе…“ С другой стороны, Пестель (Иван Борисович. – А. И.-Г.)… искал помощи у верховного визиря. Аракчеев доложил государю, что Адлерберг награждён уже казённым содержанием и обучением, а Пестель не получил от казны ничего… и потому заслуживает преимущества. Государь отвечал и матушке своей, и другу, что поступит по всей справедливости, и, когда кандидаты в герои явились к нему на смотр, сказал им: „Господа, поздравляю вас всех прапорщиками нового гвардейского Литовского полка“».

По жестокой иронии императора служебное движение Пестеля началось с обманутой надежды. Ирония высших сил будет подсвечивать мрачноватыми тонами весь его дальнейший жизненный путь. «Замечательно, – восклицает Греч, – что один из состязателей теперь генерал-адъютант, граф, андреевский кавалер, министр[10], а другой повешен как преступник!» Отметим: повешен как раз пришедший к финишу нумером первым.

Едва Павел Пестель окончил курс и получил младший офицерский чин, как грянула «гроза двенадцатого года».

Так Пушкин скажет, обращаясь к товарищам-лицеистам, через 24 года. Пестель как раз годился Пушкину в старшие братья. Литовский полк промаршировал где-то невдалеке от садов Лицея и исчез в военной пыли. И гвардии прапорщик Пестель в его походной колонне.

Он воевал честно, даже геройски. На Бородинском поле Литовский полк был выдвинут на левый фланг, к деревне Семёновской, – стало быть, попал в самое пекло. Убитыми было потеряно до трети состава, столько же ранеными. Командир взвода Пестель был жестоко ранен пулею в ногу с раздроблением кости и повреждением сухожилий; подобран без сознания и какое-то время числился пропавшим без вести. От раны сей страдал впоследствии, порой мучительно. Через полгода после Бородина вернулся в строй – на костылях, подпоручиком и с золотой шпагой «За храбрость». Русская армия уже продвигалась по дорогам Европы.

В сей момент коварная судьба сыграла герою на фанфарах: Пестель был назначен адъютантом к генералу Витгенштейну. Такое назначение сулило много благ. Витгенштейн, одержав минувшим летом первую в этой войне победу над наполеоновскими маршалами, носил лавры спасителя Петербурга, да и человек он был обходительный, добрый; служить при таком – перспективно и не тяжко. Вот она, дорога к успеху, к чинам, новым знакомствам и связям.

…Кто знает, не случись этого назначения, быть может, не болтаться бы Пестелю в петле…

Умный, «сериозный» офицер прослужит при генерале почти девять лет; под витгенштейновым крылом оперится, превратится из птенца-пажа в ястреба-заговорщика. Пока что в Заграничном походе он выполняет особые поручения своего патрона по части разведки и прочей секретно-аналитической деятельности. За это уже через полгода, в августе 1813-го, произведён в поручики. Прошлогодняя осечка при выпуске из корпуса может быть забыта. Заодно и награды (которые вообще любят адъютантов) посыпались на грудь. Два русских ордена, по одному австрийскому, баденскому и прусскому – и всё это за один год.

Корпус Витгенштейна возвратился из похода в конце 1815 года. А уже в следующем году мы могли бы встретить невысокого круглолицего адъютанта с наполеоновским профилем и беспокойным взглядом на сходках Союза спасения и на церемониях столичных масонских лож. В этих последних он не ученик-новичок, а имеет уже высокое звание мастера: говорят, прямо со школьной скамьи привёл его в ложу Соединённых друзей инспектор классов Пажеского корпуса Карл Оде-де-Сион – католический монах-расстрига, полковник русской службы и отъявленный масон.

Привыкший первенствовать, Пестель не мог не сделаться одной из центральных фигур тайных обществ. Считается, что именно он написал статут (устав) Союза спасения. Документ этот не сохранился, но известен того же автора более поздний устав Южного общества, он составлен по масонским образцам. Члены общества разделяются на три категории: высшая – бояре, далее мужи, низшая – братья (в масонских ложах – мастера, подмастерья, ученики). Сокровенные тайны и цели общества положено знать лишь боярам, им же вручается коллективное руководство и право принятия новых членов. Мужи содействуют боярам и постепенно углубляются в сокровенное, братья подчиняются и исполняют приказы. Что касается основных тайн, то на этот счёт был написан второй устав Союза спасения, для посвящённых. Там шла речь о «канцелярии непроницаемой тьмы», о слежке за своими же товарищами и о прочих конспиративных вещах. Впрочем, всё это известно лишь со слов не всегда надёжных свидетелей. Как уже было сказано, статут Союза спасения существовал лишь на бумаге. Сам Союз вскоре распался.

В начале 1817 года Витгенштейн был отправлен командовать корпусом в Курляндию, в Митаву; адъютант (уже штаб-ротмистр) последовал за ним. Через полтора года генерал назначен главнокомандующим 2-й армией, дислоцированной в Подолии и Бессарабии. Гвардии ротмистр Пестель вместе со своим командиром перебрался в подольский городок Тульчин. К концу 1818 года он уже во главе одной из трёх управ Союза благоденствия. Чем именно, кроме возвышенных бесед, занималась Тульчинская управа – не вполне ясно, как, впрочем, туманно всё, касаемое Союза благоденствия.

И тут судьба, долгое время благоволившая Пестелю, состроила ему довольно-таки неприятную гримасу. В 1819 году Пестель-отец внезапно отстранён от должности, причём с немалым скандалом. Злым его гением явился Михаил Сперанский, посланный с ревизией и обвинивший сибирского генерал-губернатора во множестве служебных прегрешений. Мы не будем вникать в суть этого нечистого дела – о том, был ли виновен Иван Борисович, существуют разные мнения. Отметим лишь, что именно Сперанский, погубив служебную карьеру отца, в недалёком будущем составит смертный приговор сыну. Теперь же отец оказывается без хорошей должности, а в скором времени и вовсе отправляется в отставку. Для сына это означает значительное сокращение содержания и потерю поддержки сильных мира сего. Но главное даже не это, а удар, нанесённый семейству со стороны престола. Не знаем, как для Пестеля-старшего, но для Пестеля-младшего Александр I становится с этого момента личным врагом. Согласно показаниям свидетелей, будучи в начале 1820 года по служебным делам в Петербурге, Пестель посещает собрание Коренной управы и там ставит ребром вопрос о цареубийстве и об установлении республики.

При всём том отцовский крах внешне не повлиял на положение сына. Павел Пестель остаётся доверенным лицом своего главнокомандующего, более того, устанавливает хорошие, перспективные отношения с влиятельными людьми: с новым начальником штаба армии генералом Киселёвым, с генерал-интендантом Юшневским; последний, верный друг и соратник по тайному обществу, останется с Пестелем до конца. Правда, в Тульчинской управе у него появился было соперник – гвардии капитан Иван Бурцев: он, а не Пестель представлял Тульчинскую управу в Москве на съезде, где было объявлено о роспуске Союза благоденствия. Но Пестель собрал членов своей управы, и они дружно выступили против московского решения. Так образовалось Южное общество, без Бурцева и с Пестелем во главе. (Бурцева неудача спасёт от суда и каторги, для Пестеля победа обернётся петлёй. Опять роковой нумер первый.)

К этому времени относится единственная известная нам романтическая история про Павла Ивановича. Он посватался и потерпел неудачу. Сюжет прост и едва угадывается из недомолвок семейной переписки. Предмет воздыханий – красавица-полька Изабелла Валевская; безответная влюблённость в неё вдумчивого подполковника, неблагосклонность к ней его родителей; в итоге – разочарование. Не просты, однако, действующие лица: Изабелла – свояченица графини Марии Валевской, возлюбленной Наполеона (опять это имя!), и падчерица генерала Ивана де Витта. Про этого последнего – потомственного шпиона, сына константинопольской гетеры и польского офицера (иные говорили – польского короля) – впору писать роман или сценарий авантюрного сериала; мы ограничимся тем, что укажем его должность на тот момент: начальник военных поселений Юга России, то есть командир целой армии. Безотносительно к чувствам, такой брак был бы весьма перспективен с точки зрения деятельности тайных обществ. Но – неодобрение родителей, холодность невесты… Отказ.

Считается, что с этого времени Пестель стал готовить военный переворот. Однако как именно готовил? Умышлял или действовал? Какие имел средства?

Военный переворот, ежели его эпицентр находится в двух тысячах вёрст от императорского дворца, предполагает как минимум трёхнедельный марш на столицу и синхронные согласованные действия соратников в оной. О соратниках – чуть позже. А где войска, верные и надёжные? Где командиры, способные повести их за собой?

Какое-то время основной надеждой Южного общества был генерал Михаил Орлов. Тут сама фамилия обязывает: внебрачный сын одного из тех Орловых, что возвели на престол великую Екатерину. Ветеран тайных обществ, преуспевающий по службе: командир дивизии, да ещё зять знаменитого генерала Раевского. Того и гляди корпус получит. А с корпусом большую кашу можно заварить. Но у Орлова имелись свои амбиции, и немалые. К тому же он склонен слишком обнаруживать свои либерально-заговорщицкие планы: то вдруг предложит на съезде Союза благоденствия, который насквозь просматривается и прослушивается, печатать фальшивые ассигнации для подрыва власти, то введёт у себя в дивизии ланкастерскую школу для солдат, – а чему там учат? и кто? вольнодумцы! Естественно, за ним стали присматривать. В 1822 году в его дивизии произошла неприятная история из-за конфликта ротного командира и каптенармуса: один воровал, другой мешал ему это делать, все это привело к солдатским волнениям. В дивизию приехали проверяющие, арестовали майора Владимира Раевского (однофамильца генерала) за продвижение солдатских школ и расшатывание дисциплины[11], а Орлова в конце концов отрешили от должности. Эта драма в недалёком будущем избавит Михаила Фёдоровича от каторги. А в тот момент южный заговор лишился военной силы, на которую более всего опирался.

Тем временем служебное положение Пестеля существенно переменилось.

В марте 1821 года грек-фанариот и генерал русской службы Александр Ипсиланти (тоже участник тайного общества, только греческого – Филики этерия), не спросясь у государя, с отрядом соратников перешёл границу Османской империи и начал военные действия против турок на территории Молдавии[12]. В России не просто сочувствовали этерии – многие, особенно в кругу будущих декабристов, жаждали войны «за свободу греков, против тирании султана». Власти колебались. Умный адъютант Витгенштейна был командирован выяснить, что и как происходит на самом деле в неожиданно вспыхнувшей «горячей точке». Подробности этой миссии не вполне ясны. Как настоящий разведчик, Пестель, не ограничившись сбором информации по сию сторону границы, скрытно пробрался на территорию, подвластную султану, изучил ситуацию на месте и составил донесение. Его отчёт незамедлительно был доведён до сведения императора.

Александр Пушкин, дневниковая запись 1833 года:

«Странная встреча: ко мне подошёл мужчина лет 45, в усах и с проседью. Я узнал по лицу грека и принял его за одного из моих старых кишинёвских приятелей. Это был Суццо, бывший молдавский господарь. б…с Он напомнил мне, что в 1821 году был я у него в Кишинёве вместе с Пестелем. Я рассказал ему, каким образом Пестель обманул его и предал этерию, представя её императору Александру отраслию карбонаризма. Суццо не мог скрыть ни своего удивления, ни досады. Тонкость фанариота была побеждена хитростию русского офицера».

Пушкин прав: Пестель изобразил Ипсиланти бунтовщиком, собратом итальянских мятежников-карбонариев, а его дело – как заведомо проигранное. Почему Павел Иванович поступил так, в разрез с мечтами и чаяниями своих политических единомышленников? Возможно, не хотел, чтобы силы 2-й армии, которые он надеялся использовать в целях переворота, были отправлены в помощь грекам. Может, по какой другой причине. Но переданные им сведения решили дело: Александр I отказался помогать этеристам. Восстание захлебнулось. Россия избежала большой войны. 1 ноября 1821 года Пестель произведён в полковники.

Молдавская миссия основательно испортила репутацию Пестеля в вольнодумной среде. Он предал этерию! Ради чинов сгубил истинно русское дело греческой свободы. Да русский ли он?

И снова вопрос: кто же он таков, наш Павел Иванович – «человек с профилем Наполеона и душою Мефистофеля»? Лютеранин, масон или безбожник? Немец, русский или обиженный царем космополит? Всё сразу: русский офицер саксонских кровей, герой битв с французами, равно свободно владевший языками русским, немецким и французским: в дружеской беседе предпочитал французский, в последние минуты жизни, перед эшафотом, изъяснялся по-русски и по-французски… Там же, под виселицей, просил благословения и молитв у православного священника.

Пушкин, из Кишинёвского дневника, 1821 год:

«Утро провел с Пестелем; умный человек во всём смысле этого слова. „Mon cœur est matérialiste, – говорит он, – mais ma raison s'y refuse“[13]. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…»

Князь Сергей Волконский, декабрист:

«С самого начала моего знакомства я мог оценить великие дарования, пылкое чувство и стойкость характера Пестеля».

Николай Греч:

«…Высокомерие и непомерное честолюбие, соединявшееся с хитростию и скрытностью. В нём было нечто иезуитское. Ума он был необыкновенного, поведения безукоризненного».

Барон Андрей фон Розен, декабрист:

«Коротко знавшие и ежедневно видавшие его… сравнивали его голову с конторкою со множеством отделений и выдвижных ящиков: о чём бы ни заговорили, ему стоило только выдвинуть такой ящик и изложить всё с величайшею удовлетворительностью».

Он не безбожник и не мистик, не немец, не русак и не американец – он самолюбивый, расчётливый, твёрдый, а главное, умный, исключительно умный человек.

А что такое – умный человек?

Ещё более неопределённая категория, чем «декабрист».

«Умный» – понятие ситуативное. Математический гений решает труднейшие уравнения, а в магазине перед прилавком застыл дурак дураком; полуграмотный сапожник в своей работе умнее сорока профессоров.

При чтении «Русской правды», основного труда последних пяти-шести лет жизни Пестеля, не возникает ощущения, что этот текст, полный противоречий и фантазий, не применимых к реальности, написан невероятно умным человеком. Методичным – да, начитанным – может быть, уверенным в своём особом призвании – несомненно, доктринёром-графоманом, даже фанатиком – увы, тоже. А вот насчёт ума…

«Нижний Новгород назначается столицею Российского государства под названием Владимира»; «Разделить все кавказские народы на два разряда: мирные и буйные. Первых оставить на их жилищах… а вторых силою переселить во внутренность России»; «Отныне впредь никто не может в монахи поступить прежде 60-го году от рождения»… И так далее. Смесь нудной дидактики и поэтической мечтательности, сектантского начётничества и мистического космизма; если же снять словесную пену, то останутся известные блюда просветительской кухни от Монтескьё, Гельвеция и прочих поваров в париках осьмнадцатого столетия. Общественное благо, упразднение сословий, равенство перед законом – это прекрасно, да и вообще в творении Пестеля много дельных мыслей, но – как осуществить всё сие в стране, протянувшейся от Балтики до Аляски, населённой множеством народов, из которых ни один не понимает по-французски?

Вообще говоря, приходится признать, что многим из декабристов свойственна некая зашоренность, скованность мысли, как будто попала гружёная телега в колею и никак оттуда не вывернуть. Неодолимой колеёй явилась для них французская либеральная книжность, пестующая социальные теории эпохи Просвещения. А грузом – уверенность в своей корпоративной исключительности как единственных в России просвещённых людей.

Вот, например, Николай Бестужев заявляет, что Рылеев как поэт выше Пушкина. Он пишет, что Пушкин, конечно, ловчее управлялся со словом и рифмой, но сочинял, в общем-то, легковесные стишки, разве что «Цыганы» стоящая поэма. А Рылеев хоть и не всегда складно изрекал, но зато истину, поэтому он выше как поэт.

Или вот ещё, Николай Тургенев, один из вождей Союза благоденствия и Северного общества. Он, будучи в эмиграции, страшно обиделся, когда брат Андрей процитировал ему в письме стихи того же Пушкина о декабристских обществах:

Тургенева оскорбило отнюдь не содержание отрывка, а то, что некто поэт, гуляка праздный, осмеливается высказываться о его персоне и вообще по данному поводу. «Сообщаемые вами стихи о мне Пушкина заставили меня пожать плечами, – написал он в ответ. – Судьи меня и других осудившие делали свое дело: дело варваров, лишенных всякого света гражданственности, цивилизации. Это в натуре вещей. Но вот являются другие судьи. Можно иметь талант для поэзии, много ума, воображения и при всем том быть варваром. Пушкин и все русские конечно варвары. б…с …для меня всего приятнее было бы то, если б бывшие мои соотечественники вовсе о мне не судили, или, если хотят судить, то лучше если б следовали суждениям Блудовых, Барановых, Сперанских и т. п.» (то есть судей, вынесших приговор декабристам). Очень интересное высказывание: никто не смеет иметь суждение о нас, кроме нас самих и наших заклятых врагов, которые с нами одной крови.

Да, но мы отвлеклись.

Итак, в ноябре 1821 года Пестель произведён в полковники и через две недели назначен командиром Вятского пехотного полка. Это, конечно, повышение. Но из Тульчина, из штаба армии, пришлось уехать. Тульчинская управа Южного общества осталась без руководителя; её адепты (Басаргин, Ивашев, Вольф, Аврамов, Крюковы, Бобрищевы-Пушкины) всё более превращались в стадо, лишённое пастыря. Кстати сказать, осматривая Вятский пехотный полк в 1823 году, император остался доволен и пожаловал Пестелю 3000 десятин земли.

Тем временем в Василькове подполковник Черниговского полка Сергей Муравьёв-Апостол принялся собирать свою команду заговорщиков. Теперь вся опора Пестеля – три человека: генерал-интендант Юшневский, новый адъютант Витгенштейна князь Барятинский и, наконец, – реальная сила! – генерал-майор князь Сергей Волконский, командир пехотной бригады в Умани. Весьма ценно, что князь Сергей в добрых отношениях с князем Петром, тоже Волконским, из другой ветви рода, начальником Главного штаба и влиятельным конфидентом государя. И опять судьба демонстрирует Павлу Ивановичу ехидную ухмылку. Весной 1823 года, после скандала с военным бюджетом, князь Пётр Волконский отрешён от должности и отправляется путешествовать за границу. Сообщество Пестеля лишается покровителя в начальственных сферах.

Пестель не может не понимать, что обстоятельства против него, что его революция не складывается. Но отступать некуда. Заговор уже существует, в него втянуты десятки офицеров. Сколь долго можно таить шило в мешке? Ещё год, от силы два – и всё будет раскрыто. Планы военного мятежа, умысел цареубийства… Потянет на разжалование, а то и на крепость. Позади тьма, впереди свет. Надо действовать.

И он продолжает строить планы, вербует приверженцев, едет в Петербург искать там союзников, надеется на содействие столпов Северного общества… Тщетно. Петербургские переговоры в начале 1824 года заканчиваются провалом: Трубецкой и Рылеев принимают Пестеля сдержанно – с ними, как и с Никитой Муравьёвым, автором проекта конституции, конфликт идейный.

Из показаний князя Александра Барятинского:

«…Сие свидание кончилось раздорием между им и Никитою Муравьевым, потому что один опровергал сочинения другого насчет общества. Сие более походило на прение авторских самолюбий, нежели на совещание тайного общества».

Без поддержки в столице мятеж южан обречён. Пестель пытается сколотить в столице своё тайное общество, филиал Южного. Но как ему, полковнику из Подолии, найти в Петербурге нужных людей? И куда вести их? Перспективы туманны.

Николай Греч:

«Он хотел произвести суматоху; пользуясь ею, завладеть верховною властью в замышленной сумасбродами республике».

Князь Сергей Волконский:

«Полагаю обязанностью оспаривать убеждение… что Павел Иванович Пестель действовал из видов тщеславия и искал при удаче захватить власть, а не имел целью чистые общие выгоды…»

Из показаний Михаила Бестужева-Рюмина:

«Чрезмерная недоверчивость его всех отталкивала, ибо нельзя было надеяться, что связь с ним будет продолжительна. Всё приводило его в сомнение; и через это он делал множество ошибок. Людей он мало знал».

Заговорщик, который мало знает людей, – это не заговорщик, а теоретик. Пожалуй, так оно и есть: Пестель – теоретик заговора, умственный мечтатель, взваливший на себя груз деятеля. Главный плод его деятельности, хотя и незавершённый, – «Русская правда»: детальнейшим образом разработанная теоретическая программа, которую невозможно осуществить на практике. Однако ж сей трактат напитан искрящей энергией души несостоявшегося перевоспитателя человечества. С «Русской правдой» Пестель знакомит избранных членов Южного общества и покоряет их сердца. Но, вообще-то, после неудачи в Петербурге его заговорщицкое пламя начинает мерцать и гаснуть. А тем временем происходит то, что должно было случиться рано или поздно: сведения о заговоре во 2-й армии доходят до самого верха, до государя.

Быть может, главная загадка императора Александра I, сего Северного Сфинкса, заключалась в том, что он ни на кого не мог или не хотел наводить страх. Не заставлял, чтобы его боялись. Ещё в 1822 году, провозглашая запрет всех тайных обществ, он посылал сигнал вольнодумцам: мол, маски, я вас знаю. Ответом стало возбуждение планов военного переворота. В 1823 году на смотре в Умани, изволив хвалить генерал-майора Волконского за отличное состояние бригады, император выразил пожелание, чтобы тот впредь занимался строем и не лез в дела верховной власти, в которых ничего не смыслит. Это было прямое предупреждение, и не столько генералу, сколько некоторым полковникам. И вновь не испугались и лишь живее стали готовить почву для мятежа.

Летом 1825 года планы заговорщиков, доселе весьма абстрактные, начинают обретать конкретные очертания. Правда, инициатива теперь принадлежит не Пестелю, а Васильковской управе и северянам. Мятеж намечен на весну, имеется намерение захватить императора в плен во время манёвров на Украине. Князь Трубецкой и Сергей Муравьёв-Апостол становятся во главе заговора, а вятский полковник оказывается несколько в стороне, на вспомогательной роли; его задача – всего-навсего захватить Тульчин. Павел Иванович этим не удовлетворен, он уже в январе готов вести на штурм власти… – но кого? Свои несуществующие легионы, армию мёртвых душ?

1 сентября государь император выехал из Петербурга в Таганрог. Вести о заговоре слетаются к нему с разных сторон. Информаторы разного ранга: коллежский советник Александр Бошняк, сам не чуждый вольнодумства и посему знакомый со многими заговорщиками; несостоявшийся тесть Пестеля генерал Витт; унтер-офицер из иностранцев Иван Шервуд. К началу ноября государь, вероятно, представлял себе очертания заговора не хуже, чем его участники. Ему известны имена и сроки. Но он не принимает никаких решений.

Что-то, видимо, не складывается в разложенной перед ним мозаике. Как будто он ждёт последнего, окончательного, неоспоримого доноса.

О том, что этот донос уже написан, он так и не узнает.

19 ноября Александр I скончался.

25 ноября, когда о смерти монарха не было ещё объявлено, отправилось по инстанциям адресованное на высочайшее имя донесение капитана Вятского полка Аркадия Майбороды:

«Ваше императорское величество!

Всемилостивейший государь!

С лишком уже год, как заметил я в полковом моём командире полковнике Пестеле наклонность к нарушению всеобщего спокойствия. Я, понимая в полной мере сию важность, равно как и гибельные последствия, могущие произойти от сего заблуждения, усугубил всё мое старание к открытию сего злого намерения и ныне только разными притворными способами наконец достиг желаемой цели, где представилось взору моему огромное уже скопище, имеющее целию какое-то переобразование, доныне в отечестве нашем неслыханное, почему я как верноподданный Вашего императорского величества, узнавши обо всём, и спешу всеподданнейше донести…»

Этот офицер не обремененный ни совестью, ни образованием, из незнатных дворян Полтавской губернии Кременчугского уезда, был принят Пестелем в тайное общество недавно. Павел Иванович холил и лелеял его, как чернокнижник лелеет туповатого, но верного ученика, не обращая внимания на косые взгляды старых соратников. И всё бы хорошо, но капитан проворовался. Видя единственное средство ко спасению от военного суда, он написал на своего командира подробнейший донос. Там было изложено про заговор либералов и «Русскую правду» и названы имена – и всё это с пафосом висельника, последняя надежда которого – успеть перекинуть свою петлю на другого.

В неразберихе, последовавшей за кончиной государя, расследованием по этому доносу занялись не сразу. Лишь 5 декабря начальник Главного штаба Иван Дибич отправляет в Тульчин генерал-лейтенанта Александра Чернышёва (эта персона повстречается многим нашим героям на их скорбном пути) с поручением выведать про заговор на месте. Бывший разведчик и партизан, Чернышёв исполнил поручение быстро. Заговорщики ещё переписывались о делах своих мятежных, а западня для них была уж готова.

А что Пестель? Как Наполеон при Ватерлоо, как Чичиков после бала у губернатора, Павел Иванович захворал. Если бы не телесная немощь, Пестель, возможно, нашёл бы способ спастись: у него было предостаточно информаторов в штабе армии. Но в решительный момент силы его оказались подорваны и воля парализована. Предупреждённый об угрозе, он успел лишь сжечь опасные бумаги и, как ему казалось, надёжно спрятать незаконченную рукопись «Русской правды». (Интересен этот его последний поступок на свободе: стало быть, он ещё надеялся на избавление и на победу.)

12 декабря больной Пестель получает приказ Витгенштейна срочно явиться в Тульчин. Повинуется. 13 декабря прибывает в штаб армии. Там и арестован.

На следующий день в Петербурге будет совершена попытка переворота; в Тульчине об этом узнают лишь 23-го.

После довольно-таки бесплодного допроса, проведенного Чернышёвым, 27 декабря Пестель отправлен в кандалах в Петербург. 3 января состоялся разговор наедине с новым императором, содержание неизвестно. В тот же день доставлен в Петропавловскую крепость и помещён в камере № 13 Алексеевского равелина. Опять эта странная ухмылка судьбы: задуманный им план броска на Петербург осуществился почти в те самые сроки, на которые был намечен. И цели достигнуты: Зимний дворец и невская крепость. Только вместо верных полков – фельдъегерь, а вместо победного знамени – кандалы.

На протяжении всего следствия Пестель содержался в строгой изоляции. При этом постоянно подвергался допросам, с ним было проведено множество очных ставок. В своих ответах Следственной комиссии он многое открыл, не менее того скрыл, при этом назвал немало имён – именно тех, кого сам готов был принести в жертву. Сводя счёты с Васильковской управой, вывел следствие на Общество соединённых славян. Поведал о давних цареубийственных планах Лунина. Однако своих ближайших соратников не выдал. На него самого материалов собрано было предостаточно, и самых убийственных. Откровенно топили Пестеля северяне, особенно Трубецкой. Сваливали на него вину и многие южане, из тех, что были на вторых ролях. Усердствовал Майборода (за это получит награды и будет долго и успешно продвигаться по службе, пока не «вонзит себе кинжал в левую часть груди», как сказано в акте врачебного освидетельствования). «Русскую правду», конечно же, не удалось скрыть: о ней рассказывали на допросах, её рукопись вскоре обнаружили.

…12 июля 1826 года, близ полудня, подследственных стали извлекать из камер и собирать в Комендантском доме Петропавловской крепости. Как оказалось, суд над ними уже состоялся. Их призвали, чтобы только объявить приговор.

Первыми в комнату заседаний были введены пятеро.

Из воспоминаний Николая Лорера:

«Огромный стол, накрытый красным сукном, стоял покоем. В середине его сидели четыре митрополита, а по фасам Государственный совет и генералитет. Кругом всего этого на лавках, стульях амфитеатром – сенаторы в красных мундирах. На пюпитре лежала какая-то огромная книга, при книге стоял чиновник… Все были в полной парадной форме».

Пятерым объявлен смертный приговор. Пестель – нумер первый.

Перед казнью Пестелю разрешили свидание, первое и последнее, – с отцом.

Казнь совершилась на рассвете.

Священник Пётр Мысловский:

«Пестель с прочими товарищами своими изведён был из крепости в кронверк уже в оковах… Он стал на колени и говорил мне твёрдым голосом: „Отец святой! Я не принадлежу вашей церкви, но был некогда христианином… От чистого сердца прошу вас: простите меня в моих грехах и благословите меня в путь дальний и ужасный“».

Рассказывали, что Пестеля во время следствия пытали: когда его вели на казнь, он выглядел совершенно измученным и еле волочил ноги, на его голове якобы видели рубцы от пыточного железа. Но достоверно известно, что во время ареста Пестель был серьёзно болен, к нему приглашали врача: это зафиксировано в следственном деле; из Тульчина в Петербург он был отправлен в болезненном состоянии. Вряд ли содержание в камере Алексеевского равелина способствовало поправке его здоровья. Что касается рубцов на голове, то об этом рассказывали только те, кто не мог их видеть. Никто из встречавшихся с Пестелем на очных ставках или присутствовавших при казни ни о каких следах истязаний не упоминает.

Из свидетельств очевидцев казни:

«Эшафот был отправлен на шести возах, и неизвестно по какой причине вместо шести возов прибыли к месту назначения только пять возов, шестой, главный, где находилась перекладина с железными кольцами, пропал…»

«Не так ли что было сделано или забыли что, не знаю, – говорили потом, что будто перекладина пропала, а кто их знает, вряд ли правда. Как ей пропасть? Что-нибудь там, может, повредилось… Копались с виселицею долго. Как ни понукали, как ни спешили, а всё уже дело-то подходило ко дню, в четыре часа ещё виселицу ставили».

«Преступники шли в оковах, Каховский шёл вперед один, за ним Бестужев под руку с Муравьёвым, потом Пестель с Рылеевым под руку же и говорили между собою по-французски… слышно было, что Пестель, смотря на эшафот, сказал: „C'est trop“»[14].

«В воротах чрез высокий порог калитки с большим трудом переступали ноги преступников, обременённых тяжкими кандалами… Пестеля должны были приподнять в воротах – так он был изнурён».

«Никаких кандалов не было… Только ремни. Ремнями были связаны и руки, и ноги…»

Барон Андрей фон Розен, со слов очевидцев:

«Пестель оставался спокойным до последнего мгновения, он никого ни о чем не просил; равнодушно смотрел, как заковали ноги его в железо, и когда под конец надели петлю, когда из-под ног столкнули скамейку, то тело его оставалось в спокойном положении, как будто душа мгновенно отделилась от тела…»

Дело № 2

Из приговора Верховного уголовного суда:

«…По собственному его признанию, умышлял на цареубийство, назначал к свершению оного лица, умышлял на лишение свободы, на изгнание и на истребление императорской фамилии и приуготовлял к тому средства, усилил деятельность Северного общества, управлял оным, приготовлял способы к бунту, составлял планы, заставлял сочинить Манифест о разрушении правительства, сам сочинял и распространял возмутительные песни и стихи и принимал членов, приуготовлял главные средства к мятежу и начальствовал в оных, возбуждал к мятежу нижних чинов чрез их начальников посредством разных обольщений и во время мятежа сам приходил на площадь».

Кондратий Фёдорович Рылеев

Вероисповедание православное[15].

Родился в сентябре 1795 года; дата точно не установлена, как и место рождения. (Обычно указывают: 18 сентября, деревня Батово. Первое под вопросом, второе неверно: Батово было приобретено матерью Рылеева значительно позже.)

Отец – Фёдор Андреевич Рылеев, отставной полковник (подполковник? бригадир?). Мать – Анастасия Матвеевна, урождённая Эссен. Родители с некоторого времени жили раздельно.

В 1800 году зачислен в малолетнее отделение Первого кадетского корпуса; по окончании корпуса, в феврале 1814 года, выпущен прапорщиком в 1-ю конную роту 1-й резервной артиллерийской бригады. Был в Заграничном походе; отличий и наград не имел. Уволен в отставку по прошению с производством в подпоручики в 1818 году. С 1821 по 1824 год – заседатель Санкт-Петербургской палаты уголовного суда по выборам от дворянства; в 1824–1825 годах правитель канцелярии Российско-американской торговой компании.

В 1819 году женился на Наталье Михайловне Тевяшовой, дочери воронежского помещика; в браке родилась дочь Анастасия.

Приобрёл известность своими сочинениями, преимущественно в стихах. В 1822–1825 годах совместно с Александром Бестужевым издавал в Петербурге альманах «Полярная звезда».

Масон.

Участвовал в событиях 14 декабря 1825 года.

Арестован в ночь с 14 на 15 декабря у себя на квартире, в доме Российско-американской компании (Мойка, 72).

Осуждён вне разрядов, казнён через повешение 13 июля 1826 года в Петербурге.

Род Рылеевых восходит к середине XVI века. Из всех Рылеевых ко времени рождения будущего декабриста до генеральского чина дослужился лишь один – Никита Иванович, петербургский обер-полицмейстер и гражданский губернатор, в 1797 году вышедший в отставку тайным советником; но в какой степени родства он состоял с нашим героем – не установлено. Отец декабриста, Фёдор Андреевич, хотя и служил когда-то под началом Суворова, но в чинах продвигался туго – вероятно, по причине ершистости и безалаберности характера, и лишь при отставке был пожалован в полковники (иные говорят – в бригадиры, но это маловероятно)[16]. Видимо, тогда он и женился на девице Настасье Эссен (из каких именно Эссенов – неизвестно). Вскоре после рождения сына брак разладился: отец уехал в Киев, мать поселилась в новоприобретённой деревеньке Батово близ Гатчины, а мальчика на шестом году отдали в Первый кадетский корпус. Или, вернее, сначала отправили сына учиться, а потом разъехались. Так или иначе, сыну более не довелось увидеться с отцом: в 1813 году Фёдор Андреевич скончался.

О том, хорошо ли было обучение в Первом кадетском корпусе и каково жилось там воспитанникам, существуют разные мнения. Сам Рылеев, судя по всему, не сохранил особенно тёплых воспоминаний о школе. К военной службе он вообще оказался несклонен, а характером упорен и ершист – в отца.

Николай Греч, литератор и педагог, о кадете Рылееве:

«…Показывал с детства большую любознательность, учился довольно хорошо, чему учили в корпусе, вёл себя порядочно, но был непокорен и дерзок с начальниками, и с намерением подвергался наказаниям: его секли нещадно, он старался выдержать характер, не произносил ни жалоб, ни малейшего стона и, став на ноги, опять начинал грубить офицеру».

Кондратий Рылеев, кадет, в письме отцу своему от 7 декабря 1812 года, о том, чему учит его сердце:

«„Иди смело, презирай все несчастья, все бедствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинною твёрдостью, и ты будешь героем, получишь мученический венец и вознесёшься превыше человеков!“ Тут я восклицаю: „Быть героем, вознестись превыше человечества! Какие сладостные мечты! О, я повинуюсь сердцу!“».

(Далее следует просьба о присылке денег.)

Фёдор Рылеев – сыну в ответном письме:

«…Человек делает сам себя почти отвратительным, когда говорит о сердце и… для того и повторяет о сердечных чувствованиях часто, что сердце его занято одними деньгами».

Николай Греч о Рылееве:

«…Человек не важный и сам не знал, чего хотел…»

В стенах Кадетского корпуса (бывшего дворца временщика Меншикова) непокорный мечтатель провёл почти половину своей жизни. Выпуск состоялся в феврале 1814 года. Всеевропейская война из российских пределов откатилась далеко на запад, во Францию. Рылеев, как успешный в науках, был определён прапорщиком в конную артиллерию и отправился в Европу догонять свою бригаду.

Странные игры играет с человеком его судьба. Конно-артиллерийская рота, в которую назначен был Рылеев, действовала в составе подвижного отряда генерала Александра Ивановича Чернышёва. Через 12 лет этот самый Чернышёв станет главным инквизитором следственной эпопеи декабристов; он же будет присутствовать при казни, и, по словам очевидцев, когда Рылеев, вздёрнутый первый раз, сорвётся с виселицы, именно он, Чернышёв, скомандует вешать снова… А вот интересно: поторопись новоиспечённый прапорщик тогда, в 1814 году, или окажись выпущен из Корпуса немного раньше – и, может быть, обрёл бы в генерале не палача, а отца-командира. Может быть, сдружило бы их поле боя… Кто знает.

Однако повоевать Рылееву не довелось: 19 марта русские вступили в Париж, через пять дней Наполеон отрёкся от власти. Кондратий Фёдорович провёл более года в разъездах по Европе на службе под крылом своего родственника генерал-майора Михаила Николаевича Рылеева, военного коменданта Дрездена. Мир установился, русским войскам было велено отправляться домой.

Роте, в которой служил Рылеев, надлежало квартировать в Белогорье Острогожского уезда Воронежской губернии. О том, как тянулись его армейские будни в 1816–1818 годах, достоверных сведений мало: надо думать, не обошлось без гарнизонной скуки с картами и водкой.

Из письма Рылеева матери, 10 августа 1817 года:

«Время проводим весьма приятно: в будни свободные часы посвящаем или чтению, или приятельским беседам, или прогулке; ездим по горам и любуемся восхитительными местоположениями, которыми страна сия богата; под вечер бродим по берегу Дона и при тихом шуме воды и приятном шелесте лесочка, на противоположном берегу растущего, погружаемся мы в мечтания, строим планы для будущей жизни, и чрез минуту уничтожаем оные; рассуждаем, спорим, умствуем – и наконец, посмеявшись всему, возвращаемся каждый к себе и в объятиях сна ищем успокоения».

Однако неподалёку от Белогорья обнаружилась точка притяжения для офицерской молодёжи – имение хлебосольного помещика Михайла Тевяшова, а там – две барышни на выданье: Настасья и Наташенька. Образованный прапорщик взялся обучать девиц русской словесности и иным наукам – и… Словом, через некоторое время он посватался. К младшей.

Из письма Рылеева матери, 17 сентября 1817 года:

«…Милая Наталия, воспитанная в доме родителей и не видевшая никогда большого света, имеет только тот порок, что не говорит по-французски. Её невинность, доброта сердца, пленительная застенчивость и ум, обработанный самою природою и чтением нескольких отборных книг, в состоянии сделать счастье каждого… Я люблю её, любезнейшая матушка, и надеюсь, что любовь моя продлится вечно…»

В хорошем обществе такого рода дела не делаются быстро. Через полгода благословение матушки было получено; засим ещё через полгода последовало прошение об отставке. Приказом от 26 декабря 1818 года прапорщик 12-й конно-артиллерийской роты был уволен от службы с производством в следующий чин. 22 января 1819 года в Острогожске отставной подпоручик Рылеев обвенчался с девицей Натальей Тевяшовой. В мае 1820-го у них родилась дочь, наречённая, как бабушка и тётушка, Анастасией. Вслед за этим семейство перебралось в Петербург.

Из письма Натальи Рылеевой сестре Анастасии в деревню; Петербург, дата не установлена:

«…Скажу вам, сестрица, какие тут добрые дамы. Я ни в одной не заметила, чтобы были насмешницы… Офицеры сюда почти каждый день ходят, а мне так и так, когда там сижу, очень грустно делается, и уйду в свою половину, и лежу или что-нибудь делаю».

Александр Пушкин, из «Table talk»:

«Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. „Я женат“, – отвечал Рылеев. „Так что же, – сказал Дельвиг, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?“»

До сей поры, как видим, жизнь Кондратия Фёдоровича складывается размеренно, тихо, заурядно. Как положено средней руки дворянину – учение, служба, отставка, женитьба, дети, «имением не управляй оплошно»… С переездом в Петербург всё меняется. Как будто новый человек вылупился из прежней оболочки.

Всё началось со стихов.

Стихи он писал и раньше – как до́лжно чувствительному юноше. То было творчество альбомного формата, не более. В декабре 1820 года вышла октябрьская книжка журнала «Невский зритель». В ней просвещённая петербургская публика с трепетно-злорадным чувством прочитала: «К временщику. Подражание Персиевой сатире „К Рубеллию“».

Чувства публики понятны: никакой Рубеллий здесь ни при чём, а подлый временщик – доверенный слуга императора граф Алексей Аракчеев. Имя Рылеева, автора злободневнейшего стихотворения, сразу сделалось известным в литературных и, что важнее, политически мыслящих кругах.

Надо сказать, Рылеев вонзил свою стихотворную рапиру в сплетение нервов околопрестольной жизни. В годы после Наполеоновских войн в ближайшем окружении Александра I соперничали три наиболее влиятельные персоны: упомянутый Аракчеев, начальник Главного штаба князь Пётр Михайлович Волконский (известный нам по делу Пестеля) и князь Александр Николаевич Голицын, министр духовных дел и народного просвещения. Сие необычное, как говорили, «сугубое» министерство было учреждено именно для князя Голицына и держало под контролем не только учебные заведения и религиозные организации всех конфессий, но также и книгоиздательство, печать и цензуру. По сути, это было дальнее предзнаменование «идеологических отделов ЦК» в советской России. Нарочито добродушный, обходительный и очень-очень благочестивый Голицын представлял собой чуть ли не ангела, спустившегося с небес к правому плечу государя, тогда как Аракчеев призван был играть роль дьявола, который теребил августейшее левое плечо. Под покровительством Голицына (прямым или косвенным, явным или скрытым) выпускались различные издания и произрастали общества дозволенно-вольнодумного направления. «Невский зритель» состоял в дружбе с Вольным обществом любителей российской словесности, которое пользовалось милостями сугубого министра. Ни для кого не было секретом, что между Голицыным и Аракчеевым существует непримиримая вражда. Пощёчина, нанесённая последнему в стихах, сделала Рылеева видным игроком на стороне первого.

Рылеев продолжил сотрудничать в «Невском зрителе» и вскоре был принят в Вольное общество любителей российской словесности. Чуть ли не все основатели последнего были масонами. Вероятно, не без их содействия Рылеев становится членом ложи «К пламенеющей звезде». Кажется, еще шаг – и он участник тайных обществ. Однако на этом этапе его больше привлекает литературная известность, а затем и возможность самому направлять литературный процесс. В 1822 году вместе с новым другом, Александром Бестужевым, он получает разрешение на издание альманаха «Полярная звезда». Название – парафраз имени той самой масонской ложи.

Несомненно, Рылеев и Бестужев попали в свою колею. Альманах стал большим литературным событием. В первом его выпуске, вышедшем в декабре 1822 года, встретились – в первый и, наверно, в последний раз под одной обложкой – сочинения Пушкина и Булгарина, Дельвига и Сенковского, Вяземского и Греча, Жуковского, Дениса Давыдова, Фёдора Глинки, Крылова, Баратынского, Гнедича, Бестужева (будущего Марлинского) – словом, полный парад тогдашней русской словесности. Второй выпуск «Полярной звезды» ровно через год разошёлся значительно бо́льшим тиражом, чем первый.