Читать книгу Остров звезд - Анджей Ласки - Страница 3

Так вот я и засел за свою первую настоящую песню. Как оказалось, писать полностью всерьез, а не проездом, куда труднее. Уже не отмажешься тем, что тебе было по фигу или не хватило времени. Но не было и такого, чтобы я из себя что-то выдавливал, нет. Было и сложно, и просто одновременно. Так хотелось сразу о многом рассказать, вложить сакральный смысл, который был в других песнях, рассказать историю – важную, честную историю, хотя и придуманную. Как легендарная «Богемская рапсодия», услышанная в первую минуту моего появления на свет.

Она, первая настоящая песня, тоже рождалась в муках, приходила ко мне постепенно, поджидая в самых неожиданных местах: чистишь с утра зубы, пялясь в полусонное лицо с темными синяками под глазами после вчерашней попойки, и в голову приходит сравнение с пандой, или рассекаешь на старом «Кадиллаке» до репетиционного гаража, подхватывая ветер в шевелюру, и все это складывается в зарифмованный текст. Там слово, тут строка. Паззл собран – песня родилась.

Я записывал слова и рифмы на кусках бумажек, салфетках, туалетной бумаге, на всем, что находилось под рукой, подходя к своей песне, порой даже слишком обстоятельно, словно решал уравнение, ответом которого и должен быть сложившийся текст.

Пара недель случайного труда, все эти записки, огрызки с текстом, рассованные по карманам. Складывал и складывал их в карманы, что тот хомяк еду за щеки. А тем временем мы продолжали репетировать и выступать за гонорар в четыре банки пива и пачку чипсов.

– Ты будешь кормить нас молоком? – усмехнулся как-то Хайер, кивнув на мои нагрудные карманы, что разбухли от скомканных бумажек. Да, они и вправду походили на грудь кормящей матери.

– Нет, – я кивнул на оттопыренные карманы джинсов, которые тоже были наполнены творческими идеями, – дам тебе лизнуть мои стальные яйца!

Эрл и Хемингуэй зашлись в хохоте. Хай, пропустив скабрезность, продолжил настраивать гитару, как ни в чем не бывало. Я уел его, в кои-то веки.

Так и летели дни.

Я собирал свою настоящую песню по крохам, по словам, по фразам. Составлял и так, и эдак, пытаясь что-то получить от Вселенной, более осознанное, чем опостылевшая рифма «кровь-любовь». И так продолжалось до тех пор, пока однажды я не заявился в наш гараж с мятым листком в руках, собрав весь пазл воедино. О, как он был тяжел! В нем слилась вся моя чувственность и мой взгляд на мир. Потрясая им, словно сводом законов, что Моисей принес с горы Синай8 (да и чувствовал себя так же), перед ребятами я, наконец, ответил на немой вопрос, что застыл на их лицах.

– Значит так, – предвосхищая самого себя, начал я, – с сегодняшнего дня мы больше не поем на чьем-нибудь заднем дворе. Наша карьера будет набирать обороты! Потому что у нас есть песня. И она – настоящая!

Я заметил на их лицах ухмылки. Что же, стоило ожидать. Вероломное нападение без предупреждения – кто бы мог подумать. И, чтобы развеять повисший в тишине скепсис, я отдал им листок с текстом.

Они склонились над ним, шевеля губами и проговаривая текст про себя. Мне же предстояло видеть, как на лицах парней проносилась целая буря эмоций: от полного непонимания и даже какой-то брезгливости, будто они держали в руках непонятное насекомое, что нашли в подвале под домом, до восхищения, перешептываний и переглядываний. А я стоял, гордо приподняв подбородок, ожидая вердикта.

Эрл, наш барабанщик – та еще многотонная махина – подняв взгляд с мятого листка, посмотрел на меня как на божество. Его глаза блестели. Будто сам Курт Кобейн9 в моем обличии заявился сюда, вдруг озарив светом нимба все помещение. Осторожно положив листок с текстом на барабан, он подошел ко мне, а в следующее мгновение сцепил в медвежьих объятьях, да так сильно, что мне показалось, что мои позвонки вот-вот хрустнут.

Эрл действительно был огромен, словно полярный медведь, вставший в полный рост, да и выглядел так же. Единственное, что различало их с лохматым животным – серьга в ухе, у медведя такой точно не было. Но, несмотря на эту разницу, был совершенно миролюбив. Может, родись он лет на тридцать раньше, наверняка бы стал хиппи и одухотворенно покуривал бы травку, развалившись на полу разноцветного фургона. Дух путешествий – это все о нем. Да и я всегда считал, что наш гараж слишком мал для такого массивного зверя. Даже барабанные палочки в его лапищах выглядели как парочка сточенных карандашей, а сам он с трудом умещался за установкой. Но… черт подери, это был лучший барабанщик из тех, что я знал! А за все время существования нашей музыкальной банды я повидал самых разных. Эрл бомбил по тарелкам и барабанам, как немцы по Лондону во Вторую Мировую – удивительно быстро и точно для своих габаритов. И мог отстучать даже самый бешеный темп. При желании он мог играть так, что не разглядеть рук – так быстро лупил! Видел бы его Джои Джордисон10 – так просто поперхнулся от зависти. Однако, и того не требовалось, мы тут не спид-метал11 играем, в конце концов.

Так вот, он взял меня в охапку примерно с той же легкостью, как я, когда беру на руки котенка. Воздух выбило из легких, а ступни оторвались от земли. И если бы не давление на груди, я бы почувствовал себя астронавтом.

– Это значит… вам… понравилось? – проговорил я, выдохнув остатки воздуха из легких. Эрл неожиданно разжал руки, и я рухнул на пол.

– Мы и подумать не могли, что ты так умеешь, Кейси! – он помог мне встать. – Отличная песня! – и по-отечески хлопнул по плечу. Я еле удержался на ногах, даже не показав всем своим видом, что у меня слегка подогнулись колени. – Так держать! – поморщившись, я потер ушибленное место. Эрл совершенно не умел контролировать силу, когда дело не касалось его ударной установки. Бога ради, надеюсь мне повезет не подавиться в его присутствии, не то таким похлопыванием по спине он отправит меня прямо на тот свет!

Эрл вернулся за установку, покрутив в руках барабанные палочки. Хайер, хмыкнув, поудобнее ухватил гитару. Хемингуэй, посмотрев на того и другого взялся за бас-гитару. Клик-клак! Я удивительно и глубоко отпечатал исторический момент в башке, что та фотокарточка из древнего «Полароида»12, слишком уж ярким он был. Потому что родилась группа! Группа, которой раньше на самом-то деле и не было. Четыре отпрыска слонялись по пивным вечеринкам, набираясь алкоголем после выступления. Если и братство, то очень так себе. Каждый сам за себя, в своем и только о себе.

А теперь нас объединяет нечто большее – группа. Наша группа, и я точно был уверен! Группа с большой буквы!

Мы слишком долго искали себя, чтобы вот так взять и все просрать, разойтись после репетиции по уютным каморкам и продолжать вдохновляться фильмами и сериалами, а назавтра вновь собраться в опостылевшем гараже, чтобы рубить осточертевшие до оскомины хиты прошлых лет. Нет, мы здесь не для этого. У нас есть свой путь! Может быть, стоило бы попросить прощения друг у друга. Обняться, опустив головы, досчитать до трех и воскликнуть название нашей группы, которого у нас нет.

Впрочем, есть, конечно! Ведь не просто так нас свела судьба здесь, на окраине. Уходя вечером, мы всегда возвращаемся. Как тот самый сын на картине Рембранта13 – блудный сын, припавший к ногам отца, вернувшийся из долгих скитаний. Да простит мироздание.

– Блудный сын.

– Что? – Хемингуэй повернул голову.

– Название группы – «Блудный сын».

– Я бы еще подумал, – как всегда Хайер со своей мнительностью.

– Голосуем! – долгие сомнения не приведут к истине. Надо брать быка за рога прямо сейчас. – Кто за «Блудного сына»?

Три руки, считая мою, взлетели вверх – в Хеме и Эрле я не сомневался ни на мгновение.

– Ну… – Хай сделал вид, что настраивает струну. – Если вы так хотите…

– Значит, единогласно, – я взял на себя роль третейского судьи, оборвав его на полуфразе, мало ли чего он мог еще ляпнуть, посеяв в головах остальных зерна сомнений. – Значит, «Блудный сын». Решено!

И прежде, чем я побегу дальше, стоит рассказать, как нас всех четверых свела старушка-судьба. Порой изрядные финты она выделывает по дороге к славе.

Обо мне вы уже знаете достаточно, наверное, даже больше, чем мне хотелось бы на данный момент. Поэтому немного об остальных.

Хайер – наш соло-гитарист, вечно натягивающий струны на гитаре и стремящийся к идеальному ладу, был настоящим дворовым псом. Конечно, все мы музыканты не без бунтарского духа, что олицетворяет наша музыка и внешность, но Хай был таким из самого сердца. Начнем с того, что помимо игры на гитаре он больше ничего не умел. От слова «совсем». И не то, чтобы сообразить себе поесть, он, вероятно, и с забиванием гвоздя бы не справился. Не потому, что туп как тот несчастный гвоздь, а из-за его вопиющего безразличия ко всему остальному. Питался кое-как, в основном обжираясь на вечеринках за чужой счет, куда нас приглашали, и жил в маленьком старом трейлере на окраине, прямо рядом с нашим гаражом. Пару минут – и он уже на репетиции. Впрочем, и туда он часто опаздывал, увлекаясь игрой на гитаре – все время искал очередные интересные ходы, отрабатывая очередное соло. Человек-гений, по своему убеждению, но полный разгильдяй по жизни. Побывал я у него в гостях однажды – та еще дыра, скажу я вам. Притоны с прожженными нарками и шлюхами выглядят куда культурней. И в следующий раз заходить в его дом я буду только в костюме химзащиты.

Однако, что было в Хайере удивительно – его гитара. Инструмент, на удивление, всегда был чист и хорошо настроен. Она была определенно не нова, да и откуда взяться деньгам в его дырявых карманах, но на ее корпусе не было ни единой царапины, а струны в идеальном состоянии. Таких сейчас не делают, но готов побиться об заклад, что раньше подобное произведение искусства стоило дорого. Вот откуда ей взяться у Хайера? Мы, разумеется, постоянно допытывались, где он ее взял. Но вот незадача, даже будучи пьяным вдрызг, что, казалось бы, и родную маму продаст, только стоило завести разговор о его гитаре, как он неожиданно умолкал и лишь мрачно взирал на спросившего, пока тот не убирался восвояси.

Я лично придерживался мнения, что он украл ее с витрины магазина музыкальных инструментов или стянул прямо из рук престарелого рокера былой эпохи, пока тот, зазевавшись, раздавал очередные автографы после концерта. Хемингуэй с Эрлом же шутили, что Хайера вместе с гитарой изрыгнула преисподняя, где он играл беснующимся чертенятам.

Напротив, Хемингуэй изрядно отличался от нашей разнопестрой братии. Как минимум возрастом. На момент его появления в нашей компании ему единственному было за двадцать. Его внешний вид не содержал типичной атрибутики рок-групп. Он выглядел обычно, если не сказать интеллигентно, только что очков не хватало. Но, бьюсь об заклад, и они у него были где-то аккуратно сложены в очешнике. Я, правда, никогда их не видел. Может, он репетировал в них дома, разучивая партии, но в гараже просто закрывал глаза и играл свою партию как тот носорог, что прет напролом через джунгли. Да и одевался простенько, но со вкусом, видимо кто-то из родных привил ему подобную привычку. Сколько раз у нас заходил разговор о его прикиде, ведь на выступлении он выглядел, как выпускник, только что бонета14 на голове не хватало: брюки, заправленная в них рубашка, пиджак сверху, прилизанная челка.

К слову, о семье, как и Хайер о гитаре, Хемингуэй говорил с большой неохотой. Знал, что живы и что у них все в порядке, живут где-то в провинции Аризоны, впрочем, я не разбирался – не мое дело. Старший брат Хема был финансистом и работал в каком-то банке в Чикаго. Ну как старший – лет двадцать разницы. И если с родителями Хем общался хоть и редко, но с любовью, что читалось в его интонациях и разговоре, то брата не переваривал совершенно, как я лаймовый пирог, несмотря на то что тот очень приятен в жару. Похоже, между ними произошло что-то серьезное, что не утихло до сих пор. А, может, всего лишь разница в возрасте. Куда нам, новому поколению, понять тех, сорокалетних.

Как вы можете догадаться, Хемингуэй – всего лишь прозвище, навеянное любимым писателем. Не то, чтобы он ему соответствовал, но что там творится у него в голове – тоже не представляю. Хотя на пьяных вечеринках вечно отыскивал бутылку рома15 и уже не расставался с ней до самого утра.

Трудно сказать, когда он находил время на чтение, но Хем – такая ходячая библиотека, включающая в себя несколько сотен наименований. Помимо своего любимца, он зачитывался книгами Франца Кафки, Зюскинда, Хорхе Луи Борхеса, Достоевского и еще много кого, чьи имена и фамилии я даже не выговорю. Благодаря богатому вокабуляру16, Хемингуэй первым решил писать песни, но когда понял, что его испещренный литературными отсылками текст безо всякой музыкальности и ритма оценит разве что Бродский17, которого он тоже весьма почитал, забросил это дело.

Он единственный из нашей компании, кто имел настоящее музыкальное образование. Да-да, чему тут удивляться, он окончил музыкальный колледж Беркли18 в Бостоне с отличием. Не то, что я со своей музыкальной школой. И бас-гитарой он владел на все сто, однако в отличие от меня или Хайера – тех еще самоучек, его игра выделялась правильностью и академичностью. В ней был почти математический расчет и точность, но не было моей плавности и текучести или безудержной, яростной энергии Хайера, часто переходящей в атаку. Интеллигент, его мать, что с него взять?

Свою игру я всегда сравнивал с серфингом. Как серфингист пытается укротить стихию, стараясь удержаться на гребне волны, я пытался укротить и приручить музыку, находясь прямо в бушующем водовороте из звуков и нот. Исполнение Хайера, напротив, отличалось диким, первобытным экстазом, будто он и правда в прошлой жизни играл на балу у Сатаны. Настоящий музыкант точно заметил бы, что относительно нас двоих, игра Хемингуэя казалась безжизненной. Нет, не надо думать, что это недостаток. С точки зрения техники, он превосходил нас обоих на две головы, и только спустя несколько лет я начал дышать ему в затылок. Чувствовал, что смогу догнать его. Это было как спорт, как бег с препятствиями. Старший и опытный относительно всех остальных Хемингуэй всегда был голосом разума в нашем веселом ансамбле. И, пожалуй, стало абсолютно логичным, что больше всего он сдружился с Эрлом. И хотя мы всегда находились с ним в отличных отношениях, некая незримая нить связывала только этих двоих. Они постоянно зависали где-то вместе, если мы не репетировали. Приходили и уходили всегда вдвоем. И если я слышал, как кто-то шепчется сзади, мог с уверенностью сказать, что это Хемингуэй и Эрл – уверенная ритм-секция, прокладывающая дорогу нашей бесконечной музыке.

Сам барабанщик, в отличие от остальных не был «темной лошадкой». Никаких странных фактов в биографии: его родители – самые обыкновенные люди среднего достатка. Я знал их лично. Отец – трудяга на заводе, и мать – бухгалтер там же. Но Эрл с детства отличался чутьем к ритму и изрядной физической силой. Поэтому, когда он, сидя в школе на задней парте отстукивал костяшками пальцев очередной ритм, никто не решался высказать ему по этому поводу. Потому что при его мощи легко могло прилететь в морду. Даже преподаватели молча терпели его. Доставалось всем, но только не Эрлу.

Мрачный и нелюдимый, и вообще странный, по мнению большинства одноклассников и учителей, бедняга Эрл против своей воли снискал себе дурную славу. Одноклассники были уверены, что видели, как тот тусуется с байкерами из группировки «Ангелы Ада»19 в местном баре, а учителя косились на него, когда он часто опаздывал на уроки, еле пролезая в дверной проем. Девушки шептались в школьном туалете, что он определенно маньяк или душегуб. К большому счастью Эрла, ему было совершенно все равно, что о нем думают. Совершенно не замечал или не хотел замечать.

Когда он отстукивал очередной барабанный рисунок по столу, его разум витал где-то высоко в облаках. Только ритм – единственное, что было важно. Его уши ловили все звуки вокруг, но Эрл не вдумывался в их значение или смысл – видел в них только ритмичность и замысел. Порой он мог прервать однокашника на середине фразы и потребовать повторить то, что тот сказал мгновение назад. Конечно, повторяли, дрожащим голосом, боясь ни с того, ни с сего получить в пятак. Но Эрл – большой и неповоротливый как медведь – лишь качал головой и отворачивался, расстроенный тем, что от него убежал очередной прекрасный неповторимый ритм. Конечно, это не добавляло ему ни йоты популярности.

И в тот памятный день, когда я произнес название нашей группы, в том самом гараже, где мы обычно репетировали, и родилась та основа, тот «золотой» состав, который существует и по сегодняшний день.