Читать книгу Литературные портреты: В поисках прекрасного - Андре Моруа, Андре Моруа - Страница 9

Перед вами книга с довольно странной судьбой. Она очень известна и считается одним из прекраснейших французских романов. И в то же время место, занимаемое ее автором в истории литературы, незначительно, практически ничтожно. Сент-Бёв, повествующий даже о писателях никому неведомых, едва уделяет ему пару строк; Фаге, чьи критические этюды посвящены крупнейшим авторам XVIII века, пренебрегает им вовсе. Другие хоть и отдают должное «Опасным связям», но считают книгой скверной, едва ли не источающей серный запах. Жид похваляется любовью к ней так, словно не без гордости признается в дружбе с дьяволом.

Неужели же роман действительно до такой степени скандальный? Повествование выдержано в немного холодной, отстраненной манере, напоминающей язык Расина и де Ларошфуко, а иногда даже (я мог бы привести наглядные примеры) язык Боссюэ.

Автор не прибегает к обсценной лексике и при описании откровенных сцен проявляет осторожность, которая зачастую удивила бы наших современников. В сравнении с хотя бы одной страницей из Хемингуэя, Колдуэлла, Франсуазы Саган Лакло предстает писателем для чистых душой.

Так почему же строки его книги вызывали одновременно обожание, страх и возмущение? Именно это нам и предстоит объяснить.

I. Автор

Лакло – или чаще Шодерло де Лакло – один из тех писателей, которые обязаны своей славой лишь одной книге. Однако после «Опасных связей» многое остальное едва ли будет совершенно забыто. Он обладал дерзновенным духом Стендаля, всегда готовым к любым опасностям, но был человеком замкнутым и казался современникам странным. Мы знаем, что по натуре он был холоден и умен, но не любезен – «высокий и худой господин с желтоватым цветом лица, по обыкновению одетый в черное». Сам Стендаль, повстречавшийся с Лакло ближе к концу его жизни, вспоминал, как увидел пожилого генерала артиллерии в ложе губернатора Милана, «коего… почтительно приветствовал как автора „Опасных связей“».

Казалось, ничто не располагало молодого лейтенанта Лакло создать нового французского Ловеласа. С 1769 по 1775 год он служил офицером в Гренобле, в одном из французских гарнизонов, где проводил время, нимало не скучая. Здесь он наблюдал за жизнью местных дворян, чьи нравы были весьма фривольны. «Молодые люди, получая деньги от своих богатых любовниц, тратили их на прекрасные наряды и содержание бедных возлюбленных». Однако сам Лакло не проявлял склонности к такому образу жизни. Один из его биографов утверждает, что, подобно тому как Стендаль служил на войне интендантом, Лакло «служил» в разведывательном управлении на любовном фронте. Он любил беседовать с дамами, выслушивая их откровения, – ведь дамы охотнее доверяют свои тайны стороннему наблюдателю, чем великому завоевателю сердец, и только ждут приятного случая поведать подробности своих любовных историй. Генри Джеймс и Марсель Пруст, даже Лев Толстой извлекали большую пользу из подобной женской болтовни. Порой из маленьких сплетен рождаются великие романы.

Лакло был большим поклонником Руссо и Ричардсона. Он множество раз перечитывал «Клариссу Гарлоу», «Новую Элоизу» и «Тома Джонса». Это помогло ему изучить технику написания романа. В Гренобле не было недостатка ни в интересных персонажах, ни в занимательных историях. Так, маркиза де ла Тур дю Пин-Монтобан, как считается, послужила прототипом маркизы де Мертей. Если рассматривать «Опасные связи» как правдивый портрет аристократии Гренобля XVIII века, то, вероятно, она была ужасающе порочной. Но часто романисты выдают за обычаи века то, что по сути является лишь «историями о паре десятков хлыщей и шлюх». В то время как остальные горожане вели тихую и размеренную семейную жизнь, горстка циников и либертинов заполняла салоны и страницы прессы россказнями о своих блестящих авантюрных похождениях.

Стоит отметить, что, хотя Лакло по счастливой случайности и получил дворянство, он не любил «высший свет» и с удовольствием разоблачал его пороки. В 1782 году Революция уже зрела во многих умах, возмущенных несправедливостями и притеснениями. Бедный офицер вроде Лакло, должно быть, питал неприязнь к знатным господам, военная карьера которых складывалась неоправданно легко. Лакло, в надежде снискать военной славы, желавший отправиться в Америку с Рошамбо[105], получил отказ: эти позиции были оставлены для представителей знатнейших фамилий – Сегюр, Лозен, Ноай. «Опасные связи», в сущности, явились для мира литературы тем же, чем для театра – «Женитьба Фигаро»: памфлетом против безнравственного могущественного привилегированного класса. Лакло избегает рассуждений о политике, но читатель волен делать определенные выводы.

Книга наделала много шуму. При жизни автора было осуществлено около 50 изданий романа. Публика жаждала раскрыть тайну, кто скрывается за именами персонажей. В то время, когда знать была одержима революционными идеями не менее буржуазии, взрыв этой бомбы восприняли восторженно. Занятно, что любой прослойке общества – будь то дворянство или буржуазия – более интересны те, кто ее хулит, чем те, кто осыпает похвалами. Все, от Версаля до Парижа, желали познакомиться с автором. Командующий полком, в котором служил Лакло, был обеспокоен: один из его офицеров – романист и циник? Как это несерьезно… Но Лакло был прекрасный артиллерист – артиллерия прежде романов!

Некоторые сожалели о том, что автор чересчур сгустил краски, однако отмечали тонкое понимание человеческих страстей, мастерски закрученную интригу, искусство создания незабываемых персонажей и естественность стиля повествования. Поразительно, что после оглушительного триумфа столь талантливый романист перестал писать вовсе. Этот истинный знаток человеческих душ продолжал вести непримечательную жизнь провинциального офицера. Еще более удивительно, что этот повеса, этот Макиавелли чувств женился и стал верным и любящим супругом. В возрасте сорока трех лет он приметил молодую девушку из Ла-Рошели, мадемуазель Соланж-Мари Дюпере, сестру адмирала Франции. Прочитав «Связи», она сказала: «Никогда нога господина де Лакло не ступит на наш порог!» Лакло ответствовал: «По истечении шести месяцев я женюсь на мадемуазель Дюпере».

Он действует, как виконт де Вальмон, герой «Связей». Он соблазняет Соланж Дюпере, и она беременеет от него. Он «исправляет» ситуацию, в дальнейшем женившись на ней, и становится – уже совершенно не в стиле Вальмона – сентиментальнейшим из мужей. «Вот уже двенадцать лет, – пишет он жене, – как я обязан тебе своим счастьем. Прошлое – залог будущего. Я с огромным удовольствием вижу, что наконец ты чувствуешь себя любимой, однако позволь мне сказать, что ты могла быть в этом уверена все двенадцать совместных лет». Он хвалит жену за то, что она «великолепная любовница, прекрасная супруга и нежная мать». Располнела ли она? «Да, но тебе это только к лицу!»

Вот такой счастливо женатый Ловелас. Он даже задумал написать роман, в котором основной мыслью выводилось бы, что счастье возможно только в семье. Однако сложность увлечь читателя произведением без романтических коллизий заставила его отказаться от замысла. Наверное, это было верное решение, поскольку о благополучной семейной жизни получаются неважные романы. Андре Жид радовался, что Лакло оставил идею романа, столь несвойственную его гению, сомневаясь, что замечательно одаренный создатель «дьявольских персонажей» мог искренне любить добродетель.

«Нет никаких сомнений, – пишет Жид, – что Лакло идет рука об руку с сатаной». Я не так уж в этом уверен. Скорее всего, Лакло попросту понял, что сатана поможет ему снискать популярность. Вот слова самого Лакло: «Написав пару-тройку стихотворений и изучив ремесло, однако не принесшее мне большого успеха, я решился на сочинение, которое выходило бы за рамки повседневности, наделало бы много шуму и гремело бы даже тогда, когда сам я уже покину эту землю». Такова была его цель, и он достиг ее.

Виконт де Ноай, почитатель таланта Лакло, представил писателя герцогу Орлеанскому, который пожаловал тому должность секретаря личных поручений. Во времена Революции Лакло фактически управлял принцем (насколько возможно было управлять столь переменчивым умом) и плел поистине дьявольские интриги против короля и королевы. Герцог надеялся свергнуть своих суверенов, опираясь на поддержку народных масс, и стать регентом. Лакло поддерживал его в этом решении и старался помогать во всем.

Его тайные страсти еще явственнее свидетельствуют о стремлении руководить. Он вступил в Якобинский клуб и стал одним из самых влиятельных его членов. В 1792 году Дантон отправляет его в армию для надзора за престарелым маршалом Люкнером[106], чтобы предотвратить позорное дезертирство этого солдата-чужестранца. Лакло, превосходный офицер, реорганизовал армию и подготовил условия для победы при Вальми. Но дальнейшее предательство его командира генерала Дюмурье[107] бросало тень и на Лакло – вскоре он был арестован.

Девятое термидора (казнь Робеспьера и конец Террора) спасло его от казни гильотиной. Назначенный бригадным генералом при Бонапарте, он командовал артиллерией Рейнской армии, а затем Итальянской. В 1803 году, когда Лакло служил в составе корпуса Мюрата в Неаполе, ему поручили оборону Таранто. Здесь он и умер от дизентерии.

Так сложилась уникальная карьера этого талантливого солдата, который, однако, прославил свое имя тем, что создал шедевр литературы.

II. Роман и персонажи

Вполне естественно, что почитатель Клариссы Гарлоу задумал написать именно роман в письмах. Сама форма эта несколько искусственна, ведь в жизни самое важное происходит в разговорах и делах. Но в письмах их можно пересказать и живописать. Письма позволяют автору блеснуть мастерством тонких наблюдений. В письме есть и прямое изложение событий, и то, о чем пишущий пытается умолчать. Письмо выдает и разоблачает. Лакло очень гордился разнообразием стилей, одолженных им своим персонажам. Но на самом деле оно не так уж исключительно, как казалось автору. Все его герои безупречно выражают свои мысли на прекрасном французском XVIII века – когда молодая девушка, едва покинувшая монастырь, обладала настолько изящным слогом, что могла бы посрамить современных нам писателей.

В книге противопоставлены две группы персонажей: хищники и жертвы. Хищники – это маркиза де Мертей, знатная дама-либертинка, циничная и вероломная, она, не колеблясь, когда есть причины для мести, нарушает все правила, которые для иных составляют мораль; и виконт де Вальмон – профессиональный донжуан, опытный покоритель женских сердец, беспринципный, часто ведомый госпожой де Мертей, периодически восстающий против нее. Жертвы – это президентша де Турвель, красивая, набожная и чопорная супруга буржуа, которая стремится к тихой семейной жизни; Сесиль де Воланж, неопытная, но, сама того не осознающая, чувственная молодая особа, которую без ее согласия мать желает выдать за «престарелого» графа де Жеркура (ему тридцать шесть лет), влюбленная в шевалье Дансени; и наконец, сам Дансени, которого, вовсе не питая к нему нежных чувств, соблазняет и делает своим любовником госпожа де Мертей.

Связи между этими персонажами весьма многочисленны и крайне запутаны. Жеркур хочет жениться на юной Воланж, до этого он был любовником госпожи де Мертей и предал ее. Она жаждет отомстить и намеревается использовать Вальмона, который также был ее любовником в прошлом, но теперь остается ее другом. Отношения Вальмона и госпожи де Мертей абсолютно лишены лицемерия. Некогда они наслаждались друг другом и, возможно, однажды снова станут любовниками, однако случится это не по велению страсти, которой здесь нет места. Они вступают в сговор, подобно настоящим преступникам, – не доверяя друг другу, но отдавая должное профессиональному мастерству.

О чем просит госпожа де Мертей? Пусть Вальмон соблазнит юную Сесиль и станет ее любовником до свадьбы с Жеркуром. Таким образом, Жеркур будет выглядеть дураком в глазах всего высшего света; более того, услуга, о которой просит госпожа де Мертей, совсем не неприятна. Сесили пятнадцать лет, и она очень привлекательна; почему бы не срезать этот розовый бутон? Вальмон поначалу не испытывает большого энтузиазма. Соблазнить наивную и неопытную девушку, которая ничего не видела в жизни? Предприятие, не слишком достойное его талантов. Он занят иной авантюрой, которая сулит ему больше славы и удовольствия, – завоеванием неприступной, целомудренной и суровой президентши де Турвель. Заставить уступить эту воплощенную добродетель – вот цель, к которой он стремится. Его стратегия заключается в том, чтобы говорить с ней не о любви, но лишь о религии. В надежде наставить его на путь истинный она соглашается принять его у себя. Дьявол во плоти обращается отшельником. Отшельник постарается поскорее стать любовником.

Вскоре все три сюжетные линии причудливо переплетаются. Юный Дансени, попав в немилость к матери Сесиль, поручает Вальмону доставить ей любовные послания. Перспектива обмануть доверие друга добавляет некоторой остроты соблазнению невинной девушки. Теперь Вальмон и сам желает юную Сесиль. Под предлогом необходимости вручить ей письма Дансени он проникает в спальню девушки, крадет поцелуй, а за ним еще один, и еще. И вот он любовник очаровательной девицы, которая даже не понимает, что с ней произошло: тело ее принимает ласки Вальмона, но сердце отдано Дансени.

Этот успех, однако, не мешает Вальмону продолжать завоевание несчастной президентши Турвель. Наконец ему выпадает случай решительно объясниться. Она пытается бежать, но сопротивление лишь распаляет азарт Вальмона.

У него есть все основания праздновать победу, поскольку бедная женщина уже почти потеряла голову от любви. Но как сделать победу окончательной? Нет ничего лучше старых испытанных приемов. Вальмон изображает отчаяние. Он выказывает желание уйти в монастырь. Госпожа де Турвель вновь вынуждена принять его у себя. «Обладать вами либо умереть!» – провозглашает он и, когда она все-таки предпринимает слабую попытку ускользнуть, произносит, понизив голос до зловещего шепота: «Итак, значит, смерть!»[108] Без чувств она падает в объятия Вальмона. Он победил.

Жертвы съедены. Но вот пробил час расплаты и для виновных. Президентша Турвель уверена, что своим падением она сможет обеспечить спасение души Вальмона. Кажется, он вполне искренне в нее влюблен. Но разве допустит маркиза де Мертей торжества добродетели или подлинного чувства? Она насмехается над Вальмоном и бросает ему вызов, принуждая немедленно порвать с президентшей Турвель и вернуться к ней. Этот вызов возбуждает азарт Вальмона; он бросает президентшу и пытается вернуть маркизу. Из чистого тщеславия он покидает прелестную женщину, которую только что с таким усердием добивался, и адресует ей неслыханное по своей жестокости письмо – продиктованное госпожой де Мертей. Лишившаяся иллюзий и отчаявшаяся госпожа де Турвель не имеет сил преодолеть отвращение к самой себе и вскоре умирает, истерзанная угрызениями совести.

Однако госпожа де Мертей ссорится с Вальмоном и открывает Дансени правду о Сесили де Воланж. Дансени бросает Вальмону вызов и убивает его на дуэли. Обесчещенная Сесиль отправляется в монастырь. Госпожа де Мертей остается одна. Но и она будет жестоко наказана. Судебный процесс, который должен решить судьбу всего ее состояния, проигран, она разорена. Она заболевает оспой, но выживает – обезображенная, потеряв глаз и поистине внушающая отвращение.

«О великая Немезида!» – воскликнул лорд Байрон. «Как можно без содрогания помыслить о бедствиях, которые способна причинить хотя бы одна опасная связь!» – так заканчивается это ужасно аморальное моралите. Сцена завалена трупами. На ум невольно приходит концовка Гамлета.

III. Любовь – война

Неужели подобная мрачная история могла случиться на самом деле? Несомненно, нравы того времени были весьма свободными. Супруги из высшего общества виделись редко. Они жили под одной крышей – вот, пожалуй, и все. Подлинное чувство было редкостью – это считалось смешным и нелепым. При виде пылких влюбленных окружающие испытывали «неловкость и скуку». Такое поведение противоречило правилам. В этой неограниченной свободе нравов представления о морали терялись, – что, конечно, было на руку обществу в целом: «По словам Безенваля[109], флирт между мужчинами и женщинами поддерживал в нем бодрость духа и ежедневно доставлял рассказы о пикантных похождениях». Здесь не было места ревности. «Мы влюбляемся, забавляемся друг с другом, расстаемся и… начинаем все сначала».

Означенная вакханалия, надо сказать, происходила довольно скрытно. На публике все – манеры, жесты, наружность – выглядело прилично. Свобода поведения никогда не проявлялась в словах. «У Лакло даже в самые игривые моменты персонажи говорят языком Мариво». Внешне все было безупречно. Муж, неожиданно заставший жену с другим, нежно говорил ей: «Какая неосторожность, мадам! А если бы это оказался кто-нибудь другой, а не я…» Английское высшее общество, впрочем, было немногим более брезгливо, чем французское. Вальмон – это своего рода Байрон, который, к слову, был знаком с произведением Лакло и старался подражать его герою. Перечитайте переписку Байрона и леди Мельбурн. Вы обнаружите, что они обсуждают любовные похождения в том же тоне, что и госпожа де Мертей и Вальмон. Обоим свойственно то же циничное, равнодушное отношение к своим жертвам, и занимает их техника, а не сантименты. Какие слова, какие поступки заставят женщину уступить? Тактические схемы, никакой любви. Разница лишь в том, что Байрон все же менее безжалостен, нежели Вальмон. Ему случается и пощадить понравившуюся женщину, уже почти оказавшуюся у него в руках, – как это было с леди Фрэнсис Уэбстер. Ему также случалось включаться в игру всем сердцем. Байрон совращает свою единокровную сестру Августу, но тут он действительно влюблен.

Маркиза де Мертей, напротив, не признает ни жалости, ни любви. Сам Вальмон – также без малейших угрызений совести – ломает жизнь невинной Сесиль. Разве это естественно, разве может человек быть настолько жесток? И мыслима ли подобная жестокость в любви, которой свойственно пробуждать в душе нежность и привязанность к партнеру? В этом как раз и есть драма Дон Жуана, героя бесчисленных литературных произведений, покорителя женских сердец.

Как формировался образ Дон Жуана? Почему столь безжалостен Вальмон? История жизни Байрона немного проливает свет на эти вопросы. Байрон был сентиментальным и нежным влюбленным до того дня, пока первая его любовь не предала его. Всю свою дальнейшую жизнь он будет мстить женщинам за это предательство.

В его похождениях им руководили более тщеславие и жажда реванша, нежели желание. Вальмон же подобен тем диктаторам, которые нападают на беззащитные страны, чтобы продемонстрировать всему миру свою отлично подготовленную армию. Его словарь – это словарь солдата, геометра, стратега, но никогда – влюбленного. «Доселе, прелестный друг мой, Вы, я думаю, признавали за мной такую безупречность метода, которая доставит Вам удовольствие, и Вы убедитесь, что я ни в чем не отступил от истинных правил ведения этой войны, столь схожей, как мы часто замечали, с настоящей войной. Судите же обо мне как о Тюренне или Фридрихе. Я заставил принять бой врага, стремившегося лишь выиграть время. Благодаря искусным маневрам я добился того, что сам выбрал поле битвы и занял удобные позиции, я сумел усыпить бдительность противника, чтобы легче добраться до его укрытия. Я сумел внушить страх еще до начала сражения. Я ни в чем не положился на случай, разве лишь тогда, когда риск сулил большие преимущества в случае успеха и когда у меня была уверенность, что я не останусь без ресурсов в случае поражения. Наконец, я начал военные действия, лишь имея обеспеченный тыл, что давало мне возможность прикрыть и сохранить все завоеванное раньше».

Любовник, подобный Вальмону, – подлинный стратег. Его также можно сравнить с матадором. Падение женщины, оказавшейся в полной его власти, равносильно ее смерти. Для тех жертв, которые не согласны уступить добровольно, – таких как малютка Сесиль или президентша Турвель, – у него наготове искусно расставленные сети. Это всегда драматичная игра. Подобно тому как матадор не любит сражаться с больным и слабым зверем, донжуан вроде Вальмона находит удовольствие в яростном противостоянии и зрелище слез. Или, заимствуя образ из иной области: «Предоставим жалкому браконьеру возможность убить из засады оленя, которого он подстерег: настоящий охотник должен загнать дичь <…> Мне мало обладать ею – я хочу, чтобы она мне отдалась».

«Я хочу». Речь идет об утверждении своей воли. Внимательно прочитайте 81-е письмо, где госпожа де Мертей рассказывает Вальмону о своей жизни. Это пример существования, спланированного до мельчайшей детали. Малейший жест, выражение лица, голос – маркиза неустанно контролирует все. Против любовников у нее всегда есть неотразимые козыри, способные погубить их репутацию: «…я умела, заранее предвидя разрыв, заглушить насмешкой или клеветой то доверие, какое эти опасные для меня мужчины могли приобрести». Читая это примечательное – и ужасное – письмо, мы вспоминаем свирепых дипломатов Возрождения либо героев Стендаля. Но мужчины и женщины Возрождения закаляли волю во имя утверждения власти. У маркизы Мертей и Вальмона, равно как и у их последователей, лишь одна цель: сексуальные утехи – иногда как средство для утоления жажды мести.

Прибегать к столь разрушительным средствам ради столь незначительной цели кажется нам чрезмерным. Столько стратегии, столько холодного расчета – и все ради поистине ничтожного приза? «Женщина, способная действовать столь энергично, – пишет Мальро[110], – и наделенная Стендалем таким изощренным умом, которая при этом так долго увлечена одной лишь идеей наставить рога покинувшему ее любовнику, могла бы показаться явлением невероятным, если бы эта книга была не более чем демонстрацией воли, подчиненной сексуальным желаниям. Но здесь совсем иное: эротизация самой воли. Воля и тяга к сексуальным удовольствиям тесно переплетены и помножены друг на друга…» У Лакло идея наслаждения, добытого посредством войны, охоты и принуждения, в чем-то сближается с идеями Стендаля.

Жюльен Сорель, герой «Красного и черного», отваживается взять за руку госпожу де Реналь и поднимается в спальню Матильды; но удовольствие, которое он испытывает от победы над собой, куда более сильное, чем от близости. И все же Стендаль не был так осуждаем моралистами, поскольку уважал священность страсти.

Стоит заметить, что во времена Стендаля Революция и Империя предоставляли возможность направить волю к более достойным целям. Но в светском обществе XVIII века, в провинциальных гарнизонах любовные похождения за неимением иного были основным занятием энергичных молодых людей. Влияние в Версале достигалось куртуазными способами, ведь политическая деятельность была недоступна для большинства придворных. Офицеры воевали мало – считаные месяцы за год. Любовные интриги становились важным занятием и, если так можно выразиться, большим спортом. Сам Лакло на славу поохотился в Ла-Рошели на Соланж Дюпере. Придет день, и Революция предоставит ему возможность направить волю и талант на более значительные цели. И тогда он изменится. Бодлер писал об «Опасных связях»: «Революцию сотворили сладострастники. Книги либертинов комментировали Революцию и поясняли ее причины». Те же самые люди, захваченные водоворотом драматичных событий, будут считать своим долгом храбро умереть (и эта легкомысленная французская знать взойдет на эшафот с достойной восхищения твердостью), но пока они являются частью праздного и тщеславного сообщества и предметом своих устремлений видят любовные победы или, как госпожа де Мертей, торжество беззакония. Гораздо больше, чем к удовольствиям, она стремится к власти, безраздельному господству, к мести. Должно быть, в детстве у нее самой был некий комплекс неполноценности, унять который способны только самые жестокие реванши. Губить женщин и мужчин, ставить их в трагические или нелепые ситуации – в этом ее счастье.

Кроме того, будучи «женским вариантом Тартюфа», в глазах общества маркиза сумела создать себе образ добродетельной женщины, и это доставляет ей особое наслаждение. Она доводит лицемерие до гениальности и самомнением значительно превосходит Вальмона. «Что совершили вы такого, чего бы я тысячу раз не превзошла?» Мы словно слышим знаменитые строки из «Сида» Корнеля:

Воистину не менее чем «долг чести», который во времена Сида заставлял знатных господ пронзать друг друга шпагами на дуэлях, а во времена Лакло призывал оба пола противостоять друг другу в ожесточенных схватках.

Но вернемся к жертвам. Образ Сесиль, возможно, главный шедевр повествования Лакло. Для романиста нет ничего сложнее, чем живописать портрет юной девушки. Все в ней пока что эскиз. Едва покинув стены монастыря, она попадает в руки госпожи де Мертей, которая берет на себя заботу о ее «воспитании». «Она и впрямь хорошенькая… Правда, донельзя неловка и лишена каких бы то ни было манер. <…> Зато у нее томный взгляд, который сулит многое. <…> Не имея ни ума, ни хитрости, она обладает известной, если можно так выразиться, природной лживостью, которой я сама иногда удивляюсь и которой уготован тем больший успех, что обликом своим эта девушка – само простодушие и невинность».

И вот что пишет Вальмон после своей легкой победы: «Я удалился к себе лишь на рассвете, изнемогая от усталости и желания спать. Однако и тем и другим я пожертвовал стремлению встать к утреннему завтраку. Я до страсти люблю наблюдать, какой вид имеет женщина на другой день после события. Вы и не представляете, какой он был у Сесили! Она с трудом передвигала ноги, все жесты были неловкие, растерянные, глаза все время опущенные, опухшие, с темными кругами! Круглое личико так вытянулось! Ничто не могло быть забавнее». Палачи часто бывают сластолюбцами.

Остается президентша де Турвель, капитулировавшая безо всякой борьбы. Нежная, искренняя, преданная – ей остается лишь погибнуть от любви и отвращения. Но президентша – супруга буржуа, в то время как госпожа де Мертей – знатная дама, и их противопоставление является ключом для понимания книги, осуждающей пороки высшего общества. Революция свершалась не только против политического беспредела, но и против нравственной распущенности. Пуританство имеет свои недостатки – оно омрачает жизнь, но также придает правящему классу особую силу. Распущенность же элиты порождает зависть, гнев и презрение, а в последствии и бунт подчиненных.

IV. Нравственный или безнравственный?

Является ли роман «Опасные связи» безнравственным? Многие критики относят этот безусловный шедевр к числу книг «неприличных». Сам Лакло в предисловии защищался от подобных оценок. «Мне кажется, чтобы оказать услугу добропорядочности, нужно показать средства, которыми дурные люди пользуются, чтобы привести к падению добрых». Он похваляется тем, что открыл две важные истины: «Первая – любая женщина, согласившаяся принять в свое общество безнравственного человека, рано или поздно станет его жертвой; вторая – каждая мать, допускающая, чтобы дочь ее оказывала какой-либо другой женщине больше доверия, чем ей самой, поступает в лучшем случае неосторожно». В добавление он приводит слова, которые ему сказала одна хорошая мать и умная женщина: «Я считала бы, что окажу настоящую услугу своей дочери, если дам ей эту книгу в день ее замужества» – он уверял, что, если все матери семейств так думают, «он будет вечно хвалить себя за то, что все-таки опубликовал ее».

Предложенная автором трактовка могла бы показаться нам наивной, но лишь в том случае, если мы полагаем, что сам Лакло действительно в это верил. Несомненно, в конце книги злодеи несут наказание – проигрывая процесс, заболевая оспой или погибая на дуэли; также несомненно, что преступление, совершенное ими, не окупается. Но и с добродетелью обошлись не лучше – благочестивая госпожа де Турвель заканчивает почти так же печально, как и маркиза де Мертей. И тем паче автор не уверен, что читатель отвратится от дурных нравов, глядя на несчастья тех, на чьем примере они ему предъявлены. Возможно, зависть к их необузданному пороку окажется сильнее, чем страх наказания. Сила этих желаний, безошибочность их расчетов, проницательность и ум этих злодеев могут, более вероятно, показаться некоторым скорее привлекательными, чем отвратительными. Чтение жизнеописания Наполеона никогда не вызывало отвращения к власти в амбициозных молодых людях, даже несмотря на трагичный финал на острове Святой Елены.

Жироду прекрасно сознавал, что «привлекательность, интрига и скандальность книги» заключены именно во взаимоотношениях Вальмона и маркизы де Мертей – паре «повенчанных» Злодейством самых соблазнительных развратников литературы: он – самый красивый и ловкий мужчина, она – очаровательнейшая и умнейшая женщина. «Мы видим великолепное представление, где равносильные в умении повелевать страстями мужчина и женщина вышли на охоту в поисках наслаждений». Это по всем статьям идеальная пара: в их отношениях царят абсолютное доверие друг к другу и откровенность, какой не удостоен ими более ни один человек в мире. Нет занимательнее историй о животных, чем истории о двух охотниках – лисице и льве. Нет ничего более угодного духу Зла, чем вид восхитительной Мертей и прекрасного Вальмона, угождающих друг другу, поскольку личная победа для обоих имеет меньшее значение, чем доверие, а наибольшее удовольствие приносит победа другого.

Бодлер оправдывает Лакло еще более изящно. Он не согласен с тем, что Лакло аморальнее современных нам авторов: Лакло всего лишь более откровенен. «Разве в XIX веке общество стало более возвышенным? – задается вопросом Бодлер и тут же отвечает: – Нет, просто сила зла ослабла и глупость сменила силу духа».

По мнению Бодлера, ввязываться в опасные авантюры ради того, что принято считать пустяком, ничуть не хуже, чем путать сексуальное влечение и любовный восторг. Лакло для него более искренний, чем Жорж Санд или Мюссе: «Безумствовали ничуть не меньше, чем сегодня. Но безумствовали не так по-дурацки, не обманываясь <…> На самом деле сатанизм победил, а сатана стал простодушен. Зло, сознающее себя, менее страшно и ближе к исцелению, чем зло, себя не ведающее».

Правда и в том, что истинный моралист живописует картины безнравственности мира потому, что собственная роль его – предостеречь нас от мира, каков он есть. Если бы человек по своей натуре был существом высокоморальным, то моралисты были бы не нужны. Но природа вне морали или даже аморальна. Инстинкты толкают живых существ к борьбе за выживание, к охоте, спариванию. И существует общество, которому навязано уважение к нравственности. Но поскольку общество лицемерно, то даже самый отважный моралист бывает вынужден отступиться, ибо он желает сообщать правду, а правда о подлинной природе человека страшит. Только когда этот моралист не выходит за рамки абстрактных суждений и максим и не срывает маски со своих героев – мы можем привести много подобных примеров, – его суровость кажется менее резкой. Однако представьте себе Ларошфуко и романы, которые могли бы вырасти из его максим. Вы нашли бы их сюжетные перипетии не менее чудовищными, чем события «Опасных связей».

Еще одна весьма веская причина способствовала признанию книги Лакло безнравственной. Дело в том, что Лакло наносит сильнейший удар легенде о женской стойкости. Позже Бернард Шоу вновь вернется к мысли о том, что в любви часто именно женщина становится охотником, а мужчина – добычей. Госпожа де Мертей руководит Вальмоном, надиктовывая ему самые важные письма, – и насмехается над ним, если он пытается оказать ей подобную услугу. «Здесь, как и в жизни, – пишет Бодлер, – пальма первенства принадлежит женщине». Вальмон, возможно, и пощадил бы президентшу, если бы письмо госпожи де Мертей не подстегнуло перешагнуть это препятствие. Однако женщины вроде маркизы де Мертей, ставящие себя выше мужчин, не любят, чтобы об этом знал кто-либо, кроме пары близких сообщников. Чувствуя себя в безопасности под маской сентиментальности и напускной невинности, они всегда осуждают романы и романистов, которые их обличают. Дюма-сын испытал это на личном опыте.

В этом Лакло всю свою жизнь был непреклонен. Когда ему говорили: «Вы создаете чудовищ, чтобы с ними сражаться, не бывает женщин, подобных маркизе де Мертей!», он отвечал: «Тогда почему же все настолько встревожены? Когда Дон Кихот взялся за оружие, дабы сразиться с ветряными мельницами, решился ли кто-нибудь его отговорить? Его жалели, но не осуждали… Если ни одна из женщин не предавалась разврату, притворяясь при этом влюбленной… если ни одна не помогала в соблазнении подруги… если не найдется такой, что желала бы наказать своего любовника за измену… если все это неправда, то я напрасно писал об этом! Но кто осмелился бы отрицать эту повседневную реальность? Еретик и вероотступник!»

Так спросим же еще раз: действительно ли «Опасные связи» – роман нравственный, как утверждал его автор? Я полагаю, что он учит морали, но не благодаря устрашающим картинам череды несчастий, обрушивающихся рано или поздно на головы нечестивцев, а скорее убеждением в суетности их удовольствий. Эти персонажи созданы безжалостным геометром, они поступают согласно своим убеждениям и голосу холодного рассудка. Применять логику там, где следует слушать интуицию; изображать страсть, не испытывая ее; хладнокровное изучение слабостей других с целью управлять ими – вот игра, которую ведут Мертей и Вальмон.

Может ли она принести счастье? Роман Лакло явственно показывает – нет. Не то чтобы удовольствие не таит в себе подлинной, восхитительной реальности. Но сама госпожа де Мертей в конце концов признает, что физические удовольствия однообразны, скучны, если они не подкреплены движением сильных чувств: «Неужели вы еще не уразумели, что наслаждения, действительно являющегося единственным толчком для соединения двух полов, все же недостаточно для того, чтобы между ними возникала связь, и что если ему предшествует сближающее их желание, то после него наступает отталкивающее их друг от друга пресыщение?»

Ответ на этот вопрос заключается в том, что удачен лишь момент, когда желание облагорожено чувствами, а союз скреплен социальной связью – браком. Человечество всегда обладало замечательной интуицией, как выбрать время, когда клятва, связующая нас, становится приемлемой, поскольку ведет к удовлетворению желания. Дон Жуан, или Вальмон, провозглашает: «К черту цепи! Только водоворот наслаждений и угождение желаниям – в этом прелесть жизни!» Однако «Опасные связи» ясно показывают, что этот образ жизни не приносит счастья и донжуанов порождает не желание, но фантазии и гордыня.

Следует отметить для полноты картины, что читательницы «Опасных связей» обеспечили книге успех, по меньшей мере равный популярности «Новой Элоизы», где уж точно присутствует идея торжества добродетели. Цинизму героев Лакло не повредило высокопарное благородство сочинения Руссо. Нужно было пережить Революцию и становление Империи, чтобы понять: холодная безжалостность Лакло и пылкость Руссо, сплавленные в горниле нового гения, и привели к созданию романов «Красное и черное» и «Пармская обитель».