Читать книгу Очарованный странник. Краткая адаптация, прочитай за час - А́ндреш Ще́дрин - Страница 3

Мы плыли на пароходе по Ладожскому озеру мимо корельской пристани, и среди пассажиров речь зашла об этом грустном бедном крае.

На судне один из них заметил: для чего это неудобных в Петербурге людей принято отправлять в ссыку далеко, хотя возле столицы есть такое место как Корела со скучной гнетущей природой. Кто-то, ответил на это:

– Я слышал, что одного студента сюда за провинность отправили. Он здесь так запил, что совсем с ума сошел и послал такую просьбу, чтобы его как можно скорее велели расстрелять или в солдаты отдать. Да только не дождался ответа: без разрешения начальства повесился.

– А на том свете что ему будет? – обеспокоился один религиозный купец, – за самоубийц даже и молиться никто не может.

Неожиданно в разговор вступил новый пассажир: молчаливый могучий седой человек лет пятидесяти, в одежде монастырского послушника и притом простодушный – добрый русский богатырь, точно Илья Муромец.

– Это не правда, что за них некому молиться, потому что есть в подмосковном селе за них особый молитвенник: священник. Только он горький пьяница.

– Как же вам это известно?

– Повествуют так: владыке Филарету донос принесли, что этот поп пьянствует, значит для церкви не годится; и решили, чтоб выгнать его. Тогда поп все убивается: «До чего,– думает,– я себя довел, и что мне делать, как не руки на себя наложить?» А владыке во сне видение было. Много черных рыцарей на лошадях мчатся, грохот стоит, и сатана командует: «Терзайте их: теперь нет за них молитвенника». А души умершие жалостно и тихо стонут: «Отпусти его! – он один за нас богу молится». Владыко, проснувшись, сейчас посылает за тем священником и расспрашивает, а поп сознается: «Виноват,– говорит,– что сам, от отчаяния думая, что лучше жизни себя лишить, я всегда на богослужении за самоубийц молюсь…» Тогда опять его на место в церковь вернули.

– А вы сами в каком духовном звании? – продолжил разговор купец.

– Я еще просто в рясофоре, первая степень монашества.

– Только из рясофора-то еще можно и в солдаты попасть.

– Можно, да я уже стар, но мне военная служба знакома. Я в лошадях знаток и при людях состоял, что лошадей для армии отбирали, потому что я к этому особенное дарование имею. Меня лошадь всякая любила и чувствовала. В Москве, например, один конь был, совсем у наездников от рук отбился, стал за колени седока есть. Схватит зубищами, так всю коленную чашку и сгрызет. Сколько людей так пострадало. Уж я-то его потом укротил.

– Расскажите, пожалуйста, как же вы это сделали?

– Свели мы коня в поводьях в лощину, тут место просторное и удобное. Был я без рубахи, босой, в одних штанах, а в руках у меня плеть да глиняный горшок с тестом. Уселся верхом, а четверо человек тому коню морду поводьями в разные стороны тянут, чтобы он на которого-нибудь из них не кинулся. «Снимайте, говорю, скорее с него узду». Они узду сдернули, да сами кто куда бросились бежать. А я в ту же минуту трах! об лоб коню горшок разбил. Тесто ему потекло в глаза и в ноздри. Я скорее еще больше на глаза теста натираю и плетью его по боку – щелк. Носил он меня, сердечный, носил, а я его порол да порол. С той поры он смирный стал, но только скоро умер.

– Издох, однако?

– Издох-с; гордая очень тварь был. После этого случая один богатый англичанин хотел у меня секрет выведать, но не вышло.

– Расскажите, что это еще за история? – подключились другие пассажиры.

– Так все было. Он говорит: «Открой мне, братец, твой секрет – я тебе большие деньги дам,» – в трактир меня повел; выпили вдвоем с ним очень много рому. Он спрашивает: «Ну, теперь открывай, что ты с конем делал?» А я отвечаю: «Вот что…» Глянул на него как можно пострашнее, зубами заскрипел, а раз горшка с тестом на ту пору при мне не было, то взял да стаканом его по голове припечатал. Он вдруг скатился под стол, да потом убежал прочь. С тех пор мы с ним уже и не видались.

– А когда вы к монашеству призвание почувствовали?

– Не знаю, как это объяснить… Как же наверное сказать, когда я всей моей жизни понять не могу? Оттого-с, что я многое даже не своею волею делал, а по родительскому обещанию. Всю жизнь свою я погибал, и никак не мог погибнуть.

– Расскажите же нам, пожалуйста, вашу жизнь.

– Извольте, могу рассказать, но только я иначе не могу-с, как с самого первоначала.