Читать книгу У каждого свой путь - Андрей Александрович Горин - Страница 9

– От Жеки Кипыча вестей нет. Каждую неделю посещаю центральную почту. Про Севу практически забыл. Но все время думал и вспоминал рассказ Лебеды, вернее, рассказ того Солдата. Тогда Лебеда рассказал мне о сучьих войнах. И я решил проверить эту информацию. Может, всё это сказки, блатная романтика. Надо же втягивать молодежь в свои шашни, вот и лепят горбухи Лисам и Веслам. Таким, как Сева Зло, нужно пушечное мясо, вон сколько новых спортивных костюмов из Китая привезли и еще привезут… Надевайте, пацанчики, и айда за тюремной романтикой. А будете хорошо насиловать и грабить, золотую цепь на шею наденете. Если раньше лоб зеленкой не намажут.

В библиотеке института нашел статью, которая подробно описывает причины и следствия этого явления.

«Воровской закон» запрещал ворам работать где‑либо и малейшим образом сотрудничать с властями, включая и службу в армии. Воры, не участвовавшие в Великой Отечественной войне, считали, что воры, призванные на фронт, пошли на сотрудничество с властью, предали блатные идеи, и называли участвовавших в боях заключенных «автоматчиками», «военщиной», объявив их по своему воровскому закону «суками». Отсюда и пошло название происшедших событий.

Согласно исследованию, проведенному В. А. Бердинских, с начала формирования системы ГУЛАГ в 1930‑е годы лагерное начальство для обеспечения выполнения спущенных сверху производственных планов опиралось на «социально близких элементов», – воров и прочих уголовных преступников, – те, сами не выходя на работы, насильственно принуждали политических заключенных и лиц, осужденных за преступления на бытовой почве (бытовиков) к выходу на работы (как правило, на валку леса, копание каналов, строительство железных дорог и др.), и являлись важным подспорьем для администрации в обеспечении выполнения производственной программы и одновременно в поддержании режима террора по отношению к «изменникам родины». Но к концу военного и началу послевоенного времени «блатные» вышли из‑под контроля, а регулярно сменяющееся лагерное начальство утратило контроль над сложившейся ситуацией. В некоторых лагерях «блатные» распоясались настолько, что диктовали свою волю не только рядовым зекам, но и заключенным, назначенным администрацией на должности бригадиров и даже вольнонаемным, нередко прибегая к убийству непослушных, чтобы запугать всех остальных.

Варлам Шаламов, сидевший в то время в лагерях и являвшийся очевидцем этих событий, указывает несколько иную причину появления «сук». Бывшие уголовники‑фронтовики, вернувшись с войны, на воле снова занялись своей привычной преступной деятельностью (грабежами, убийствами, воровством и т. д.), их, естественно, стали ловить и отправлять в лагеря. Среди них встречались и бывшие воры в законе, причем достаточно авторитетные до войны. Однако воры в законе, придерживавшиеся старых блатных понятий и не попавшие на фронт, отказывались признавать авторитет уголовников‑фронтовиков. Тогда фронтовики – бывшие воры в законе, чтобы вернуть себе потерянный статус и власть на зоне, предложили сотрудничество администрации, под предлогом наведения порядка на зоне и искоренения блатных и якобы для улучшения производственных показателей. На что обманутая лагерная администрация поначалу согласилась и стала оказывать «сукам» открытую поддержку.

Привыкшие к крови и боевой обстановке заключенные‑фронтовики, особенно те из них, которые прошли через штрафбаты, образуя в лагерях свои собственные коллективы, естественно, вступали в конфликт с установившейся блатной иерархией и были готовы бросить ей вызов. Лагерное начальство сквозь пальцы смотрело на начинавшуюся войну для восстановления контроля над лагерным населением и прекращения воровской вольницы. С молчаливого одобрения начальства в исправительных учреждениях разразилась «сучья война», вылившаяся в настоящий уголовный террор, породивший свирепые междоусобицы между воровскими группировками разных «мастей». Воюющие группы преднамеренно размещались вместе, и администрация не сразу подавляла возникающие побоища или не подавляла вовсе, давая возможность хорошо организованным вновь прибывшим заключенным физически уничтожить соперников из числа лагерных старожилов.

Дополнительным катализатором «сучьей войны» стала отмена в СССР высшей меры наказания 4 февраля 1948 года. В период с 1948 по 1960 гг. за убийство другого заключенного виновный, уже отбывающий максимальный срок наказания, составлявший 25 лет, получал несколько месяцев или лет лишения свободы, и его срок заключения вновь ровнялся 25 годам. Это обстоятельство, которое условно можно свести к тезису «нечего терять» (больше 25 лет все равно не дадут), выступало дополнительным фактором, побуждающим к взаимному истреблению.

«Суки» быстро оценили важность массированного давления и стали активно вербовать в свои ряды «законных» воров. «Уговоры» осуществлялись либо путем жестокого избиения одного вора несколькими «суками» («трюмиловка»), либо просто угрозой смерти, либо всяческими уловками, в которых могли участвовать и сотрудники исправительно‑трудовых учреждений.

Если вор по собственной воле или по принуждению соглашался принять новый закон, он должен был поцеловать нож и навсегда становился «ссученным». А. Э. Левитин‑Краснов описывает следующий ритуал:

От блатного требуют, чтобы он совершил три символических действия. Во‑первых, ему дают грабли, и он обязан два‑три раза провести ими по «запретке» (запретная зона около забора распахана для того, чтобы следы беглеца были видны). Далее, ему вручается ключ от карцера: он должен (в сопровождении толпы ссученных) подойти к карцеру и собственноручно запереть замок на дверях. И, наконец, заключительный акт: он должен поесть со ссученными. После этого он уже сам ссученный, и теперь его будут резать блатные.

Этот переход мог быть и более прозаичен – если вор шел на сотрудничество с режимом, нарушая тем самым блатной закон, он становился сукой.

Варлам Шаламов приводит такой пример: «Вор идет мимо вахты. Дежурный надзиратель кричит ему: «Эй, ударь, пожалуйста, в рельс!» … Если вор ударит в рельс…он уже нарушил закон, подсучился. Спорные случаи обсуждались ворами на судах чести, именуемых правилками, где и решали, ссучился вор или нет.

В ходе противоборства между двумя основными группировками заключенных возник ряд более мелких: «беспредел», «махновщина», «красные шапочки». Это были заключенные из военных, сплоченные по принципу фронтового братства. «Польские воры» – это были уголовники из Польши, Прибалтики и с Западной Украины. А были и такие – «челюскинцы», «мужики, ломом подпоясанные», «пивоваровцы», «упоровцы», «ребровцы», «казаки», «дери‑бери» и другие. Но обычно их было меньше, чем представителей двух основных группировок: «воров» и «сук», и они были вынуждены примыкать к одной из этих двух группировок либо скрывать свою принадлежность, затаиваясь среди «бытовых». Шаламов описывает случай, когда одного из «беспредельщиков» (воевавших как с ворами, так и суками) по ошибке направили на «чужую» зону. Этот заключенный три дня простоял под вышкой с часовым, чтобы его не убили другие уголовники, пока администрация не этапировала его на другую зону.

Очень скоро лагерная администрация пришла к выводу, что и «ссученные», и «законники» стремятся к одному и тому же – захвату власти на зоне для паразитирования над «положительным элементом» с небольшими сроками (основной рабочей силой ИТЛ). Все это приводило к снижению производственных показателей ИТЛ, срыву производственных планов. В результате политика скрытого поощрения «ссученных» была признана вредной, и в ГУЛАГе от нее отказались в 1951‑1952 годах. Отъявленных рецидивистов и «положительный элемент» (неконфликтных заключенных с небольшими сроками) стали разделять по разным зонам и лагерям с разными режимами заключения. «Сук» и «воров» также разводили по разным лагерям. Для этого прибывших с этапа заключенных администрация предварительно опрашивала, к какой из группировок они относятся, чтобы распределить их к своим и избежать резни. В. Шаламов указывает, что Западное управление предназначалось «сукам», а в Северное управление направляли воров.

На сучьих зонах, чтобы выжить, многие воры в законе на словах отказывались от воровских традиций. При сложившихся обстоятельствах они предпочитали затаиться, стали соблюдать еще более строгую конспирацию и законсервировали свои старые связи.

Чтиво, конечно, удручающее. Особенно, даже не знаю, как подобрать и слово, жалко их… нет. Не знаю… я про фронтовиков. Пройти ад в штрафбате, выжить и опять вернуться в ад. Думали ли они там, в Берлине, радуясь, обнимаясь и салютуя из своих автоматов ППШ, что дома их ждет новая война, но уже другая. На ту они пошли по разным обстоятельствам. Кто Родину защищать, кому сидеть надоело, а кто‑то решил под шумок свалить или хозяина сменить (серп на свастику), но осознал весь трагизм положения и остался воевать. Причин много. Сколько солдат, столько и причин. Жизнь состоит из оттенков. А вот эту войну они создали сами себе, но всё равно таких было меньшинство. Во всяком случае, хочется в это верить. Но и власть не должна снимать с себя ответственности за всё происходящее, ведь почти всё это рукотворно. Победили. Разруха. Надо страну поднимать. А фронтовиков – вон их сколько вернулось с войны. О каждом не подумаешь. Тогда не было реабилитационных центров. Не до того было, это‑то ясно. Хотя я не понимаю…