Читать книгу Черемуховый торт с новокаином. Повесть-рецепт - Андрей Александрович Верин - Страница 3

****

Новая жизнь не началась для Александра Валерьевича с понедельника. И прежняя размеренная не вернулась. Утром Полуденного, заглянувшего в дверь ординаторской, встретили похихикивающие коллеги и очередной развесистый букет.

Хирурга стало не узнать. Голос его, прежде вступавший в резонанс с пустотами больничных рекреаций, начал пресекаться через слово. Высокую фигуру ординатора сутулила неразрешимость мучившей его загадки. И здание святогеоргиевской alma mater, что имело в плане вид трехлучевой звезды, стремилось формой к треугольнику – тому, где исчезают самолеты, корабли и здравый смысл.

Вместо обеда Александр Валерьевич сидел у проходной, где пролегала в синем шорохе бахил граница меж больными и здоровыми. Кого высматривал, и сам не знал. Кого-нибудь в бордо?

Охранник и властитель турникета, скучающий, как Фауст, разглядел в хирурге собеседника. Подсел и локтем в бок толкнул Полуденного: «Доктор, вы послушайте!», страницы «Комсомольской правды» распахнул и разворот выставил перед ординатором, как транспарант, врастяжку. Хирург выглядывал поверх листов, а слушать принужден был о произошедшем с некой юной Нарине из Еревана. У девушки росли колючки из руки, и медики были бессильны ей помочь: стоило удалить колючую растительность, как тотчас появлялась новая нечеловеческая поросль, в которой биопсия опознала кактусовые шипы. Когда-то Нарине поранилась о кактус, споры растения попали в рану, там и прижились. Аналогичный случай был известен в Токио: японец, уколовшийся о кактус в США через неделю начал обрастать шипами. «Быть может, – задавал вопрос корреспондент, – история Мюнхгаузена о вишневом дереве во лбу оленя не такая уж и небывальщина?»

– Вот брешут щелкоперы, – гневался охранник. – Из человека – и ботва! Скажите, доктор!

Полуденный и рот уже открыл, чтобы ответить, как вдруг от проходной раздался радостный, но требовательный возглас:

– Александр Валерьевич, вы ли это! Мне бы с вами переговорить.

Тонко повеяло одеколоном, и обернувшийся хирург увидел за рогаткой турникета мужчину в представительном костюме. В отдельности и посетитель, и костюм были чрезвычайно хороши, однако что-то в их соседстве не заладилось, и визитер держался так, будто стремился из костюма поскорее выпростаться: даже сохраняя неподвижность, выглядел вертлявым.

«Скользкий тип», – отметил ординатор.

Несмотря на неурядицу с одеждой, жившей от него отдельно, гость не тушевался, улыбался снисходительно, как если бы не он, но Александр Валерьевич ждал позволения войти. Был он красив и молод, но глаза вели вражду с улыбкой и поверх нее смотрели холодно и жестко.

Охранник, чуявший нутром уполномоченных и власти предержащих, дал добро, и визитер уверенно прошел на территорию больницы, куда обычно в неприемный час вход открывался лишь по пропускам.

– Анисин, Михаил Андреевич, – представился и протянул хирургу пальцы, чуть торчавшие из белого манжета, стиснутого запонкой. Вздохнул: – Доктор, меня тревожит Яворский из шестьсот шестьдесят шестой палаты.

– Родственник? – нахмурился Полуденный.

– Можно сказать, что и родственник…

Яворский, вспомнил ординатор, недавно поступивший бритый налысо мордоворот (то ли омоновец, то ли морпех, каким и краниотомия ни по чем) и этот – бриолинно-скользкий, с искрой, прихвостень топ-менеджмента. Сложно выдумать двоих, разнящихся сильнее.

Анисин был как дома: жестом предложил хирургу направляться к лифтам, в кабине для медперсонала утопил, не глядя, кнопку «6».

– Я, доктор, беспокоюсь, – продолжал он. – Не счесть несчастных случаев во время операций. Непредсказуемое дело – хирургия. Я выписал, послушайте. – Выудил из пиджачного испода ежедневник с золотым обрезом. – Активация хронических инфекции, случаи кровотечений, разрыв операционного рубца, тромбоз…

– Чушь, – перебил его хирург. – Ничего не станется с вашим Яворским.

Лифт, дернувшись, встал, двери распахнул. Шестой этаж обдал врача и гостя запахами дезинфекции и общепита. Тошно-зеленая окраска вестибюля навевала мысли, что болезнь, в отличие от жизни, будет вечной.

Хирург пошел было к себе, считая разговор оконченным, но Михаил Андреевич вдруг заупрямился, догнал Полуденного, преграждая ему путь.

– Позвольте, – нервно усмехнулся гость. – Я бы на вашем месте не был так уверен. А как же вероятность задушения рвотными массами под наркозом? А воздушная эмболия сердца наконец? Я слышал, что случайная смерть под ножом хирурга наиболее трудна для судмедэкспертизы. Что не всегда можно доподлинно установить ее причины, механизмы и… виновника.

– Любезнейший, – вновь перебил Полуденный, вскипая. Хирург не мог понять, в самом ли деле визитер так бестолков, как выставляется. – Чтобы у вашего Яворского развилась воздушная эмболия, нужно закачать ему как минимум полный шприц воздуха, причем не где попало, а довольно близко к сердцу, в шейную хотя бы вену. И я по-прежнему рекомендую ему хирургическое лечение, а вам, Анисин – отлучение от медицинских справочников.

Посетитель вдруг заулыбался – приторно, как если б в сказке побывал и не отер мед-пиво с губ. Совсем иным, вкрадчивым тоном произнес:

– А вот представьте, доктор, ситуацию: закрытый коттеджный поселок, контрольно-пропускной пункт, охрана, видеокамеры. У вас есть допуск, и некто неизвестный просит пронести на территорию некий предмет. И вы даже не сразу понимаете, что сей предмет – ну, например, деталь от снайперской винтовки. А предлагают вам в качестве благодарности за эту незначительную услугу, скажем, ваш годовой оклад. Как бы вы, доктор, поступили, а?

Ответа посетитель ждать не стал, но, потрепав хирурга по плечу – гаденько так, по-барски, к лифтам зашагал, раздумав навещать Яворского. Полуденный в недоумении взъерошил на затылке волосы.

В зеленом вестибюле, где стоял хирург, одну из стен когда-то безымянный живописец-самоучка изукрасил росписью – пруд с масляными листьями кувшинок, зарослями папоротника и рогоза. Роспись, имевшая на отделении прозвание «Козье болото», одним служила ориентиром меж больничных коридоров, других же – тех несчастных, кому доводилось по дороге из реанимации в палату приходить в сознание именно здесь, пугала и засасывала снова в омуты анестетических видений. Так и Анисин появился нынче перед ординатором – как персонаж из медикаментозных снов. И, поломав с минуту голову над его странностью, Полуденный решил махнуть на эпизод рукой.

Помимо Козьего болота и «числа зверя» в простенках между лифтами, в холле шестого этажа имелся настоящий зверь – медвежье чучело, пугавшее как грозной стойкой, так и антисанитарией. Медведь не раз делался жертвой вандализма: лишился глаз, и вместо лап имел две меховые варежки. Вот и теперь походя Александр Валерьевич заметил, что в беззубой пасти зверя – скомканный клочок. Он дотянулся, вытащил бумагу (листок-близнец записки из-под первого букета) и снова обнаружил рукописное: «Идет зверь, не несет потерь, врага не боится, смелостью гордиться. Взгляд у зверя зорок, зубок остр, ухо настороже. Я тот зверь, не несу потерь, врага не боюсь, смелостью горжусь. Да будет так, как я велю». Хирург подумал: «Что за ахинея!» – стараясь вытеснить тревогу раздражением. На сей раз и вандалы оказались странными, и было в слоге фразы что-то архаичное, исконное, вздымавшее в воображении дремучие леса. Полуденный опять подумал о девчонке с театрального… Да нет, ей до медвежьей пасти не допрыгнуть. А кресло подтащить – шов разошелся бы. «Нет, ерунда!» – сердито оборвал Полуденный ход рассуждений, что вели в тупик, почище Козьего болота.

Однако новая напасть явилась тотчас же.

– Здравствуйте, Александр Валерьевич, – проговорила незаметно подошедшая к нему (подкравшаяся, как подумал ординатор) дочь Орфеевой. Полуденный кивнул в ответ и стиснул зубы. – Нас к вам отправили из поликлиники, у мамы свищ опять открылся. Может быть, вы бы могли…

– Подобные вопросы, – оборвал ее Полуденный, чеканя металлические слова, – только через заведующего. – И хлопнул перед носом у девчонки дверью ординаторской.

Однако, выместив зло, облегчения не испытал. Напротив, овладела им тревожная рассеянность, так что под вечер Александр Валерьевич не заметил, как вписал анализы Астафьева в историю болезни Лебедева, и пришлось остаться допоздна в больнице, набело переписать историю (чего Полуденный не делал со времен интернатуры, когда старшие коллеги тем учили его аккуратности), а утром обивать пороги сослуживцев, проставляя заново печати-подписи.

Когда было покончено с бумагами, злой и не выспавшийся ординатор возвратился наконец к заботам о своих стационарных пациентах и уже собирался перейти от перевязок к выписным листам, когда в проеме отворенной двери перевязочной услышал звуки телевизора из рекреации, где под кашпо с настурцией и декабристом спал Елдырин с прободением.

«…с некоторых пор Артем Сидоркин, – слышал ординатор, – стал чувствовать ужасные боли в груди. Врачи диагностировали рак. Взялись прооперировать, хотя и без надежды на успех. Однако, вскрыв грудную клетку пациента, увидели фрагмент еловой ветки, выросший, должно быть, из вегетативной почки, которую Артем вдохнул случайно. Похожий случай был в 2007, когда китайские врачи, прооперировав десятимесячную девочку, нашли пучок травы, что в легком проросла из семечка».

Казалось, повсеместно сквозь людей росли деревья. Меж тем на медицинском поприще любое «прорастание» не доводило до добра, наоборот – в сыру землю сводило. «Чертовщина…» – вновь подумал ординатор. Припомнилось ему есенинское, ныне приобретшее зловещий смысл: «О, если б прорасти глазами, как эти листья, в глубину…» Кольнуло в средостении недоброе предчувствие, как если бы и там готовилось взрасти что-то нежданное и неуместное.

Сюжет меж тем сменился, голос новостного диктора, полный тревожных модуляций, зачастил: «Эпидемия вируса гриппа H3N4 угрожает приобрести планетарный масштаб. По словам ученых, врожденной невосприимчивости против нового штамма среди людей не существует вовсе, что, при условии перерастания очагов эпидемии в пандемию, может носить катастрофический характер…»

– Милок!

Врач вздрогнул: подле ординатора стояла высохшая, на просвет прозрачная старушка – девяностолетняя Киренкова, худая, низенькая, как ребенок. Ее вчера отправил из приемного в первое хирургическое терапевт, за что Полуденный ему спасибо не сказал бы – в первом хирургическом и так ломились все палаты.

– Бабуля! – наклонился ординатор к жеванному временем лицу старушки, для верности повысив голос. – У вас железодефицитная анемия. Вам лежать надо!

Киренкова и впрямь казалась призрачной: того и гляди, опадет с нее сухою шкуркой износившееся тельце, и воспарит бабушка к небесам вопреки всем законом аэродинамики. Но выцветшие глазки на морщинистом лице светились радостно и бойко: проблема распада эритроцитов Киренкову не беспокоила.

– Доктор, а медсестричка ваша где?

– Которая?

– Новенькая. Она со мною побыла – все как рукой сняло. И у соседки моей, Марьи Федоровны, враз давление упало, вот те крест!

– Бабуля! – закричал хирург прямо в замшелое, скукоженное ухо, будто пытался докричаться в прошлое. – Это вам примерещилось. Небось, к соседке родственница приходила.

– Ась? – Рука Киренковой сморщенным сухофруктом потянулась к подключичному катетеру над воротом фланелевой пижамки.

Полуденный не выдержал и, взяв под локоток старушку, проводил ее в палату.

Однако в рекреации его остановил радостный Брагин, доложил, что нынче утром, после встречи с новой медсестрой у него прекратилось выделение кала из дренажного отверстия. Встретился в коридоре и лежачий Лебедев, чудесным образом поднявшийся с постели. Вытащив теплую мягкую шоколадку из-за пазухи, упрашивал Полуденного передать ее «той медсестре, которая с ним сотворила чудо».

Хирург кипел: опять целительство.

Уже был случай: пару месяцев назад в ночи являлся призрак самого Георгия и пациентов исцелял движением руки. Тогда в чудо уверовали многие из младшего идейно слабого медперсонала. Больные, кому посчастливилось воочию видеть святого, наперебой описывали его мужественные черты и, главное, небесно-синие одежды. Потом узнали, что Победоносцем был психолог МЧС, работавший по технике ДПДГ с жертвами крупной автокатастрофы с Выборгского. Впрочем, иные и тогда не разуверились. Психолог – ладно, думал Александр Валерьевич: должность пустая, но безвредная. Однако и сектанты всех мастей стекаются к Поклонной, проникают, проповедуют. Много ли надо человеку, размягченному недавно схлынувшей анестезией, чтобы увидеть Царствие небесное под потолком палаты?

«Напустили сброда в неприемный час», – негодовал хирург.

Новое удивление ждало его, когда открыв дверь ординаторской, Полуденный увидел: посторонние не только проникают и разгуливают в отделении, но позволяют себе вовсе несусветное – сидеть вальяжно за столом, закинув ноги на столешницу, полистывая личные бумаги доктора.

Именно так встретил Полуденного в ординаторской знакомый посетитель в дорогом костюме.

– Анисин, что вы себе позволяете! – побагровел хирург.

Тот, увидав вошедшего, нисколько не смутился.

– Ну наконец-то, Александр Валерьевич. Гляньте, что у вас на столе нашел. – Анисин помахал исписанным листком – точь-в-точь таким, как давешний из пасти чучела.

Держа бумагу на отлете пущего позерства ради, несносный гость продекламировал:

– «Не бей, темнота, страхом не суши, кровь не гоняй, сердце не сжимай. Не растет камень, не поет рыба, забор цветом не цветет, по второму разу мертвец не умрет. Страхи дневные, страхи ночные, идите на заячьи тропы, на их норы, под их кусты. Пусть заяц лисы боится, от страха ему пусть не спится. Лиса пусть волка боится, от страха пусть ей не спится. Волк пусть медведя боится, от страха ему пусть не спится. А дьявол боится Бога. Иди, страх, от порога». – И рассмеялся: – Целый зоосад! Вы, доктор, пациентов, что ли, заговорами врачуете? Как-то вам не к лицу. Да и бросает тень на лик отечественной медицины.