Читать книгу Мир Умбра - Андрей Алексеевич Аликсеев - Страница 4

Хмурое утро, мерзкая морось и туман встретили меня на улице. После трех дней взаперти, без глотка свежего воздуха, даже такая непогода в радость. Хорошо прочищает легкие от спёртого камерного духа, а мозги от разных дурацких мыслей. Пойду домой не спеша, подышу, погуляю. Тем более, что в такую рань меня никто не заметит. Потихоньку доберусь, помоюсь, переоденусь, наконец. А потом буду решать, что делать дальше.

Редкие прохожие, прячась под разноцветными зонтами, спешили к метро, в лужах отражались трамваи и маршрутки, неустанно снующие по городу в любую погоду. Влага, висящая плотным облаком в воздухе, быстро облепила меня, вымочив с ног до головы. Вдобавок ко всему, мимо меня с мигалками и сиреной промчался экипаж ДПС и окатил грязью. Джинсы мокрой тряпицей облепили ноги, а в кроссовках образовалось гнусное, чавкающее болото. Такая злость меня охватила – был бы под рукой камень – запустил бы им вслед. Теперь вот стой, обтекай. Меня пробрал озноб, не заболеть бы. Хорошо бы нырнуть в какое-нибудь уютное тёплое местечко и выпить рюмку-другую горячительного.

Мысль эта показалась мне настолько привлекательной, что домой я не дошел. Только до Сенной площади. Есть тут несколько заведений, в которых можно получить незамедлительную помощь. И это отнюдь не аптеки. Наливают здесь, конечно, редкостную дрянь. Как раз то, что надо. После всего, что произошло за эти несколько дней, у меня напрочь исчезло ощущение реальности окружающего мира. Такое впечатление, будто я вырван из действительности и болтаюсь где-то рядом, не соприкасаясь, а лишь сопутствуя ей. Вот сейчас, к примеру, пока шёл сюда, не заметил даже, как через перекрестки проходил. И ничего, под машину не попал. Хотя шёл, возможно, на красный свет. А ещё с головой явный непорядок. В медицинском смысле. Первый день после падения на лестницу тошнило постоянно и вырвало пару раз. Хорошо я тогда тыковкой-то приложился. Сотрясение, наверняка. Только сотрясение ведь за день-два не проходит, а у меня уже вчера от синяка остались едва заметные желтые полосы, а шишка так вообще растворилась. Зато противное зудящее чувство осталось – будто из затылка, транзитом сквозь сердце, дальше через всю левую руку, прямиком в ладонь натянута до предела взведённая тетива. И эта тетива готова вот-вот сорваться.

«Выпью грамм сто, сто пятьдесят, а то и все двести. Может полегчает? Ну, уж точно, не повредит» – решил я и, перепрыгивая через кривые стёртые ступеньки, спустился по грязной лестнице в рюмочную.

После первых ста грамм и правда, слегка отпустило. И мир стал возвращаться. Постепенно, как наводится резкость в объективе фотоаппарата. Проявились краски. Будто я помыл стёкла и яркие цвета ворвались в дом. Потом ушёл назойливый шум в ушах – звуки стали чёткими и ясными. Наконец, ослабло давление струны в руке. После второй рюмки я почувствовал себя человеком. Откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула, осмотрелся – местечко то ещё, да и контингент подходящий. Дешевая пластиковая мебель; жирная, в разводах, плитка на полу; одна пожилая киргизка за стойкой трёт несвежим полотенцем посуду, другая в зале собирает оставленную посуду, и смахивает влажной салфеткой на пол крошки. Потрёпанный суровой жизнью котейка, с облезлым хвостом и обгрызенным ухом, вяло свисает с батареи. В углу двое в оранжевых жилетах сосредоточенно готовятся к новому рабочему дню. Ещё один молодой парень дремлет в обнимку с бутылкой пива, да грязная оборванка выкладывает из своей бездонной сумки на колёсиках какие-то подозрительные на вид и запах пирожки.

Чья бы корова мычала… Я сейчас от них почти не отличаюсь – грязная, в тёмных пятнах от крови на рукавах, джинсовая куртка; мятая, провонявшая потом, футболка; мокрые брюки. Уж про носки-трусы и говорить страшно. В довершение образа – небритость, липкие, спутанные волосы и пропитавший меня насквозь запах камеры. Так что вполне себе всё соответствует.

Немного посидев, взял себе ещё рюмочку. Пошла хорошо, гладко. Только через мгновение понял, что она явно была лишней: хоть в обезьяннике и кормили, но крайне скудно. Да и последствия сотрясения, скорее всего, до конца не прошли. Так что ослабленный организм не справился и голова «слегка поплыла».

Я уставился на работяг – они уже крепко подзарядились перед трудовым подвигом и теперь громко спорили – продолжать банкет или, всё-таки, пойти на службу. Тут меня осенило, что я уже пару своих смен пропустил. «Вот же блин, как быть? Шеф небось в ярости. Пора бы тормознуть! Сейчас поднимусь и отправлюсь на работу. Там объясню, где пропадал. Справку мне какую-то в полиции выдали, вот её и предъявлю шефу», – здраво рассудил я. И заказал ещё соточку. На этом, впрочем, я действительно остановился. Посидел еще минут десять, дожевал чёрствый «сэндвич» и, наконец, выбрался из гостеприимного подвала на теперь уже шумный проспект.

Кажется, вот только недавно я спустился в разливочную и был с полчаса, ну максимум час. Только город за это время изменился до неузнаваемости – толпы людей несутся в метро и из него, машины жмутся, пытаясь протиснутся через узкие перекрёстки, стоят в пробке трамваи и автобусы… Шум, гам, гул, трескотня, беготня. Выхлопные газы смешиваются с ароматами из многочисленных кафе и запахами жареных пирожков, доносящимися с лотков и ларьков. Из открывшихся парфюмерных магазинов льются благоухания, сплетаясь в невообразимый коктейль. Голова кругом от всего идёт.

И, самое удивительное, ни следа от встретившего меня утром сырого тумана и дождика. Такая вот у нас в Питере погода – непостоянная, как ветреная девушка. Ярко сияет солнце, выпаривает лужи, утюжит крыши и радует туристов, вооруженных разнокалиберными фотоаппаратами. Они готовы снимать всё подряд, крутятся на узких тротуарах и мешают потоку озабоченных своими буднями горожан. Занимательно – в родном городе ты спешишь по знакомым с детства улицам и проспектам и не замечаешь вокруг ничего особенного. Проносишься мимо памятников и дворцов, проскакиваешь фонтаны и каналы, ведомый делами и хлопотами. Но стоит только приехать в отпуск, в первый встречный городишко любой страны, и каждая башенка, красивый поворот, изящный фонарь, нелепый житель, ленивый котик – всё становится желанной фотодобычей. И копятся миллионы байт, сотни фотографий, занимают место на жестких дисках компьютеров. Хорошо, если их просмотрят хотя бы раз в пару-тройку лет. Чаще всего им грозит остаться забытыми навсегда, погребёнными под грудой новых снимков.

Ноги сами принесли меня в одно из самых моих любимых мест – в Юсуповский сад. Нашёл себе свободную скамейку в укромном уголке и немного посидел в тенёчке, разглядывая спешащих прохожих, играющих малышей и их привлекательных мам, сизых голубей и хлебный мякиш. Здорово-то как! Быстро я отвык от нормальной жизни, потерял связь с этой безмятежностью, с радостными лицами, ласковым голубым небом и тёплым солнцем. Шок и ужас постепенно стирались, из сердца исчезла засевшая в нём тупая игла. Правда, стоило мне на секунду вернуться мыслями к происшедшему той ночью, как игла вернулась и разорвала острой болью грудь. Всё, хватит рассиживаться, пора двигать дальше. Тем более, что шум в голове стал стихать, а земля перестала покачиваться под ногами. Хорошо, что идти буквально сто шагов.

Ещё не доходя металлических ворот в мастерскую, я уже услышал, как за ними надрывается русский шансон. Вообще-то мне по душе совсем другая музыка, но по восемь часов в день я вынужден был слушать это радио, так что почти весь репертуар уже наизусть выучил. Ох уж эти любители лагерной лирики… Но сейчас эта дворовая музыка из трёх аккордов, щедро сдобренная слезливыми жалобами на несправедливую судьбу, постигшую этих упитанных мордатых мужиков в золотых цацках, показалась мне почти родной. Я рывком распахнул калитку и перешагнул высокий порог. В табачном дыму, висевшем серым неподвижным облаком над верстаками, с трудом обнаружились ребята из смены Виталика.

– Здорово, мужики! – попытался я перекрикнуть радио. Ребята возились с хёндаем на подъёмнике и только вяло помахали в мою сторону. – Шеф у себя?

– У себя. Злой, как тысяча чертей.

Шеф в ярости – хуже некуда. Он, по-моему, вообще себя не контролирует в таком состоянии. Вот-вот, уже слышно, как он орёт за дверью своего закутка. Маты, не трёх-, а десятиэтажные, автоматными очередями лупят в собеседника. Внезапно настала тишина. Потом – хрясь! Это он телефон разбил. У него долго аппараты не держатся – покупает сразу штук 10 самых дешёвых. Хватает максимум на полгода.

Постоял под дверью, прислушиваясь. Вроде тихо. Может успокоился? Разбивая очередной телефон, он как бы пар спускает.

Только никогда не угадаешь – это уже штиль или затишье перед новой бурей. Деваться-то всё равно некуда, надо идти. Я постучал и нырнул в дверь, как в полынью. Шеф обернулся ко мне, зверски вытаращил на меня глаза, одна щека у него задергалась, рот скривился, будто он увидел невообразимую кучу дерьма прямо у себя под носом. Здоровая волосатая лапища хрястнула по столу, на котором подпрыгнул стакан с чаем, взвились в воздух какие-то документы и разлетелись по пыльному полу. Всё так же дико вращая зрачками, он достал из стола маленькую серую книжицу, швырнул в мою сторону и проревел лишь одно слово:

– ВОООООННН!!!!!!

Я не стал испытывать судьбу, повернулся и, выходя, шарахнул дверью так, что за спиной посыпались рамочки с дипломами со стен. Ответом мне была зловещая тишина. Уж не знаю, что там приключилось с шефом. Может его просто припадок хватил? Только ни единого звука не прозвучало, пока я не вышел на улицу. К мужикам я не подошёл – какой в этом смысл? Друзей-приятелей среди них у меня нет, а трепаться попусту сейчас никаких сил нет.

Я развернул трудовую книжку: «Трудовой договор расторгнут в связи с однократным грубым нарушением работником своих трудовых обязанностей – прогулом». Возможно, я мог бы настаивать на уважительности моего «прогула» и требовать восстановления в должности. Только сейчас мне абсолютно всё равно. Не до работы и не до торжества справедливости. Даже не представляю, как можно в таком состоянии заниматься сложным кузовным ремонтом или в электрике ковыряться. Да и с этим самодуром сейчас без толку препираться. Может, через пару-тройку дней попробую зайти опять и поговорить, когда он успокоится. Или поищу себе другую работу. Здесь неподалёку ещё один автосервис есть, а работник я неплохой, перспективный, в институте профильном учусь. Хороший спец место себе найдёт, в этом нет сомнений – мне неоднократно предлагали перейти в другой сервис на хорошие деньги. Ездить далековато, вот я и оказывался. Финансовая проблема меня пока не тревожит – живу скромно, домашних животных нет, с девушками как-то не складывается пока. Так что на карточке за три года работы и халтуры набежала внушительная сумма.

Занятый тяжёлыми мыслями о своём прошлом и будущем, я не заметил, как оказался у своего дома. Подход к родному парадному перекрыли несколько незнакомых машин, перегородив почти все подъезды и проходы. Что-за ерунда тут творится? Съезд какой-то? Только поднявшись на площадку, понял, в чём причина. Поминки.

Тут на меня опять накатило. Честно говоря, до сих пор не могу поверить, что Тараса больше нет. Увидев открытую дверь в его квартиру и людей за столом, почувствовал ком в горле и желание поскорей напиться до бесчувствия. Да так, чтобы ничего не помнить, не видеть эту страшную картину перед глазами, не переживать последнюю дрожь его тела, не слышать его последние мысли. Как бы я хотел… Да я бы многое отдал, за то, чтобы вернуться назад. Постараться раньше выведать у друга, что с ним происходит. Или хотя бы выйти из бара минут на десять пораньше. Почему не смог вовремя разобраться, прийти на выручку? Во всём виноват, кругом виноват.

Стоп! Грызть себя получается замечательно, только какой в этом смысл? «ЯН!» – Обожгло меня воспоминание о последней просьбе Тараса. Как я мог забыть? Надо уходить отсюда, забирать планшет и приниматься за поиски таинственного Яна. Этот не-известный мне пока человек в большой опасности, нужно срочно найти и предупредить его. И ещё, это единственная ниточка, за которую можно потянуть, чтобы разобраться в гибели моего друга. Стоит поторопиться, убийцы могут опередить меня и тогда что делать? Опять изнывать от стыда и чувства вины?

Пока я стоял как вкопанный перед открытой дверью, меня заметили. Сколько-то-юродная сестра Тараса, молодая девушка, с которой он совсем недавно знакомил меня, выскочила из квартиры, хлопнула дверью и заговорила часто-часто, захлебываясь, не успевая договорить одни слова и перескакивая на другие:

– Илья, что здесь произошло? Мы знаем, что тебя забирали в полицию, слухи ходят, что это ты Тараса, а Василий Петрович говорит, что видел других, которые сбежали, а ему не очень верят…

– Постой, Алёна, постой, не тараторь.

– Тогда скажи мне, ведь это не ты? Ты ведь не мог, я знаю, Тарас мне рассказывал, как ты его спас, как вы дружили, как…

– Алёна, ты прости, я не хочу сейчас говорить.

– Ты что, Илья, не молчи, хуже будет. Они же все, – она махнула рукой себе за спину, – они все думают на тебя. Мстить даже хотят. А я знаю, что это не ты, я не верю. Ты ведь не мог. Ты ведь его любил. Ну, в смысле, вы как братья были. Мне Тарас говорил. А они сговариваются тебя избить или еще хуже. Не молчи, скажи, я прошу тебя! – Она продолжала выстреливать десяток слов за секунду. Схватив мою руку, девушка стала трясти её, видимо, пытаясь вытряхнуть из меня всю правду. В её глазах набухли и покатились уже проторенными дорожками слёзы. Пристально глядя на меня снизу вверх, она всхлипывала и шмыгала носом.

За дверью всё громче препирались о чём-то низкие голоса, потом створки с грохотом распахнулись и на площадку вывалились несколько мужиков, здоровых, мощных, чем-то похожих на викингов. Может мне так показалось из-за преобладавшего у них рыжего цвета волос самых разных оттенков – от ярко-огненных до светло-соломенных. Сразу видно, что это родственники Тараса. Плотно обступая полукругом, они прижали меня к перилам, грозно уставились в лицо и молчали. Я буквально почувствовал напряжение в воздухе, неприязнь, ненависть, распирающую этих серьёзных ребят. Нас разделяла только хрупкая Алёна, растопырившая руки в стороны и почти прижатая ко мне. Слово взял рыжий бородатый здоровяк, упиравший мускулистые руки в бока:

– Ну-ка, доченька, отойди от него, нам поговорить надобно. Алёна жалобно посмотрела на меня, сильно прикусив губу.

Потом смахнула слезинки рукавом, развернулась и скрылась за спинами.

– А теперь давай, рассказывай…

Я вдруг ясно осознал, что сейчас надо говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Как бы странно эта правда ни звучала. Если я буду мямлить и что-то пытаться объяснить этим людям, то скоро здесь будут ещё одни поминки.

– Стойте, спокойно! Всё сейчас подробно расскажу! Я возвращался из ночного клуба. – Надо говорить четко, так чтобы голос не дрожал и не срывался. – Было примерно часов пять утра. Когда поднялся – услышал здесь разговор. Кто-то что-то требовал от Тараса. Я бросился на помощь. Здесь стояли двое уродов в черных плащах. Вот тут и тут. – Я ткнул пальцем, мужики слегка расступились, освобождая место. – Такие невысокие, но реально страшные. Один выстрелил в меня, но я упал на ступеньках и пуля ушла в окно, – я повернулся в сторону сих пор пустующей рамы, – вот туда. Я крепко ударился об пол головой. Крики и стрельба разбудили соседей. Снизу поднимался Василий Петрович и кричал, что вызовет полицию. Тогда эти двое прыгнули вниз через перила и пропали. Я подбежал к Тарасу, но он … – Я споткнулся на этих словах и понял, больше не могу сказать ни слова. Горло перехватило, а по щекам побежали слёзы. Постарался успокоиться. Несколько раз медленно глубоко вдохнул-выдохнул и продолжил: – Так и умер. Прямо у меня на руках. Тут же приехали полиция и «Скорая». Вот и всё. Если хотите, расспросите Василия Петровича, пусть расскажет – что он видел?

Тишина была мне ответом. Я огляделся – мужики хоть и продолжали стоять кругом меня, но угрозы я больше не чувствовал. Бородач опять взял на себя роль главного:

– Петрович примерно тоже самое говорит. Мы ему сначала не поверили. Люди, которые прыгнули вниз и растворились – это что-за хрень? Думали, ты врать начнёшь и себя выгораживать. А ты такую же чушь несёшь. Получается, что ты не врёшь. Не стал бы убийца себя подставлять, рассказывая такую ерундовину – никто же всё равно не поверит. – Сделал он поразительный вывод из моего рассказа и развернулся к раскрытой двери, за которой маячили другие родственники Тараса. – Я ему верю. Не виноват пацан!

– Виноват. – Неожиданно для себя выступил я. От этих слов люди остолбенело уставились на меня. – Я его не остановил вовремя. Не понял, что он впутался в какую-то историю. Ведь я его друг, я должен был поговорить с ним, выяснить, достучаться. Но не успел. Сидел в баре, пиво жрал. А должен был с ним быть. Хоть бы на минуту раньше пришёл… Да лучше бы они меня пырнули, чем так теперь мучиться. – Слова хлынули из меня вместе со слезами. Теперь я не мог остановиться и продолжал нести ещё что-то про дружбу, про то, что я дурак, что во всём только я и виноват.

Остановил меня викинг, опустив тяжелую руку на плечо, а второй рукой протянув полный стакан. Обожгло. Взорвалось внутри. Я закашлялся и долго не мог остановиться. Мне протянули еще один стакан. Обожгло снова, но уже как-то мягко. Неторопливо, можно сказать, нехотя, тепло растекалось во мне. – Послушайте меня, – слова давались с трудом, язык стал неповоротливым и слишком большим, – я найду их. Найду. И всё. И отомщу. Клянусь вам. Клянусь. – Стоять вдруг показалось очень тяжело, я привалился к ограждению лестницы, чтобы немного отдохнуть, и закрыл глаза.