Читать книгу Флакон чувств - Андрей Андреевич Храбрый - Страница 5

Воздух раннего вечера уверенно предвещал свежесть ночи. Эдмунд медленно продвигался вперед, подражая бесцельно шатающимся по улице непохожим друг на друга подружкам, что, тыкая тонкими пальцами на украшения, или шляпы, или верхнюю одежду, в зависимости от магазина, искренне посмеивались, бурно вдаваясь в обсуждения. За спиной текучка людей, с которой Флоренс кое-как свыкся. Он всматривался в витрины, пытаясь отыскать то, что разглядывали девушки, но ничто не вызывало писка восторга.... Вещи как вещи. Дети также не воспринимают взрослую серьезность или ценность того или иного товара.

Не понимая, действительно ли заметили ли его подружки или притворяются, будто не замечают, Эдмунд вцепился в них соколиным взглядом, отпускал лишь на мгновение, чтобы самому попытаться разыскать что-то, что наделено краской рекламы, обязывающей заинтересовать.

Громко приветствующий голос – настолько громкий, что, казалось, прямо в темя врезается стальная кувалда, – торговца, жадно высасывающего сигарету до фильтра, от которого сразу же хочется провалиться сквозь землю, предвидя дальнейшую наглую приставучесть, противоречащую желаниям разума и тела гостя осмотреться без посторонней помощи.

– Подсказать что?

– Нет-нет-нет, – забарабанил ужаленный Эдмунд, выпучив фонари души.

– Ну, подождите, зачем же сразу убегать, – полусмеясь приставал небритый мужчина со множеством черных огромных угрей на лице, хватая за локоть Флоренса так, что тот с легкостью мог бы вырваться. Но Эдмунд застыл на месте. – Вы только зайдите, посмотрите на эти ткани. Покупать не обязательно, но почему бы не полюбоваться последними рубашками? А вдруг завтра вы узнаете одну из них на ком-то другом, вернетесь к нам, а уже будет поздно: весь товар распродан. Его ведь буквально сгребают! Идемте за мной! Ну же!

Мужчина с натянутой почтительностью лакея открыл дверь, пропустив вперед Эдмунда, который, словно послушная собачка, устремился против собственной воли в указанный угол. С внешностью торговца явно не сочеталась вежливость и воспитанность, потому, чтобы установить баланс после оказанной учтивости, он демонстративно сплюнул в сторону прежде, чем войти самому.

В небольшом магазине, помещенье которого имело квадратную форму, кроме длинных рядов с вешалками и встроенными в стену полками с аккуратно разложенными на них брюками, было пусто, один лишь кондиционер тихо гудел, направляя воздух в сторону кассы.

– Вот, вот, вот! Только взгляните на этот пиджак! Прелесть, правда? А вы пощупайте ткань! Прелесть, правда?

– Да, – невольно отвечал Эдмунд, сам не понимая, что тянет его за язык.

С тканями же он знаком практически не был – брюки и пиджак с рубашкой единственные и первые после потери памяти друзья, протянувшие руку для знакомства, – однако совали ему обычный синтетик, не обладающий эффектом ласки кожи, который необходимо как угодно сбыть. Дешевку под видом незыблемого качества.

– И сколько он стоит?

– Последний в наличии, и он будто для вас создан! А цена… Восемьсот! – Выпалил продавец, с нежностью влюбленного поглаживая воротник, будто цена – сущий пустяк. – Но для вас могу спустить до семи сот. Ну, что скажете?

– Он очень…

В кармане мялось несколько бумажек – Эдмунд даже не знал каких, однако за эти три дня успел проникнуть в корректировку цен, и сейчас отчетливо осознавал невозможность разбрасываться деньгами направо-налево.

– Ну, хорошо, а как вам вот этот вариант? Почти такой же, только с биркой на сто, а?

Торговец орудовал вешалками с молниеносной скоростью: они, будто дрессированные змеи, скользили по его рукам. Первый пиджак запрятался среди тесного ряда прочих.

– Намного лучше.

– И он как раз на вас! Скиньте свой старый и примерьте.

Новый пиджак оказался не таким уж и удобным. На швах в некоторых местах торчали нитки, казалась, будто, если дернуть одну, пиджак развалится на лоскуты.

– В плечах жмет.

– Да неужели? Как странно, – продавец озадаченно почесал затылок, бросаясь искать точно похожую модель другого размера.

Эдмунд попытался поднять руку вверх – получилось лишь горизонтально и то не так уж и ровно. Ткань предупреждающе затрещала.

– Ладно, снимайте, как вам он?

– Очень хороший… – что-то опять словно говорило вместо Флоренса.

– Уверен, у нас на складе найдется один единственный специально для вас. За ожидание скину еще и десятку, идет?

– Я подожду.

Как только самодовольный торговец скрылся за дверью в кладовку, Эдмунд тут же выбежал на улицу, направившись быстром шагом подальше прочь. Две девушки уже давно затерялись среди людей, пустившись дальше по течению со смехом на устах.

Мания, будто разъяренный торговец плетется по пятам с пиджаком в руках, не отставала от Флоренса также, как и тень. Обернуться боялся: а вдруг и вправду преследует? Легкие порывы ветра холодили покрывшуюся потом спину. Его лицо блестело, а ватные ноги с каждым пройденным метром все больше сопротивлялись двигаться дальше. Он потерялся. Сбился с пути. Где находится – понятия не имел. Бьющееся сердце так и болезненно ударялось о ребра с каждым новым сокращением.

Восток 1-я авеню. В квартале парк Клинтон – сориентировался Эдмунд по карте, рассматривая ту более пяти минут на одном месте под сводом подъезда. Передохнуть на скамейке, полюбоваться светлым вечерним небом, больше ничего и не нужно думал тот, а потом двинуться обратно в номер.

Он так и сделал. Проторчал на одной из скамеек в парке, увлеченно демонстрируя изучения карты, которая уже через несколько минут после того, как от скуки было проложено сразу несколько маршрутов к гостинице, показалась чертовски ненавистной. Запуганный зверек, припав к земле, прислушивался, надеясь убедиться в том, что топот преследующих ног затих навсегда. Вдоль домов на границе парка проходили люди. Облака грациозно плыли по голубому небу, начинающему впитывать в себя темные краски сумерек и яркие краски заходящего солнца – исход этого противостояния заранее предрешен: победят сумерки, ведь они все предыдущие тысячелетия побеждали, чтобы затем отступить под утро.

Мир – это картина, внезапно затянул Эдмунд в своей голове приятным успокаивающим голосом, живая картина. Не страшная сама по себе, но пугающая резкими поворотами тех, кто не подготовлен. Когда знаешь наперед или знаешь, что предполагаемое уже случалось, страх сходит на нет. А, когда по-настоящему потерял себя, все и становится неизвестным и пугающим, одно лишь любопытство заманивает в центр пучины, скрывая под покрывалом страх, который даст о себе знать тогда, когда любопытство, достигнув своего пика, трусливо и предательски сбежит, не попрощавшись. Когда ты вдалеке от поля действий, тебя всегда охватывают какая-никакая уверенность, тайные желания, представления… Твой приход кажется величественным, шумным, нескучным, но вся проблема в том, что, чем ближе к центру, тем меньше уверенности, и по итогу выходит так, что, добравшись до границы, с которой начинается область действий, вся предыдущая возвышенность убирается напрочь. Это только сейчас, после всей этой философии, то заветное кафе представляется райским местом, где я смогу вести себя подобно божеству, где по кирпичикам выстроятся мечтания: эта официантка, тихий вечер, разговоры до утра…

Положив шляпу ближе к центру скамейки, тем самым возведя границу, на край присел старик, закинул ногу на ногу и, громко шурша бумагой, развернул газету. С носа Эдмунда подготовилась сорваться крупная капля пота. Душа Флоренса тряслась от испуга, как трясется самолет в зоне турбулентности. Он и не заметил, как руки вцепились в бедра и смяли штанины, как пот ладоней перебирался на ткань, как затихло дыхание, как… Время – это чертовское время… Сколько должно протикать секунд, чтобы старик убрался прочь? Бесконечность, во всяком случае, так кажется, когда пугающее волнение бушует в крови.

Эдмунд огляделся вокруг, все прочие скамейки заняты. Деваться некуда. Сразу же сорваться с места значит уступить всю скамейку, как нельзя лучше показав постороннему страх и социальную ничтожность – неспособность адекватно переносить стресс обыденной жизни, к которой взрослый человек привыкает настолько, что даже не замечает ни то, ни другое.

Он опять якобы увлекся изучением карты. Еще чуть-чуть и все улицы города лягут отпечатком на корку сознания. А не слишком ли подозрительно так пристально и долго упираться глазами в одно и то же? – Эта мысль испугом ужалила Эдмунда. Тело залил свинец, и бумажка вдруг прибавила несколько килограммов. Земля затряслась – это импульс, исходящий от тела, раскачивает ее. Флоренс поерзал на месте, закряхтел, еще раз внимательно и молниеносно, как бы ненароком, взглянул направо, потом налево: по дорожкам почти что не ходили, с одной из скамеек поднялась, сцепившись за руки, парочка. Поднимаясь, Эдмунд поднес к лицу кулак, притворяясь, будто поперхнулся, чтобы хотя бы губы и подбородок этого искаженного стрессом лица оказались скрытыми, и затем быстро кинулся по дороге, что огибает злорадный магазин мужской одежды с засевшим в нем продавце.

Вход в кафе показался тернистой тропинкой; он стоял перед дверью, не решаясь потянуть на себя ручку. Зал кишел людьми, хотя свободные места – необетованные островки – кое-где проглядывались. Эдмунд бы простоял бы так целую вечность, перебирая затертое противостояние боязни и желания действовать. Так, пуская слюни, отчаянно смотрит голодный нищий на приют, наполненный вкусной пищей, ароматы которой подхватывает ветер и разносит по всей улице.

За спиной прогремел строгий голос. Мужчина в летнем костюме с подружкой в джинсах и футболке явно не собирался кое-как протискиваться.

– Разрешите.

Флоренс отскочил в сторону и, когда дверь за мужчиной захлопнулась, выждав еще пару секунд, чтобы увеличить разрыв между той парочкой, потому как теперь, после позора, как представлялось Эдмунду, при нахождении рядом с ней охватил бы нечеловеческий стыд, он наконец-то решился войти.

Чтобы отыскать свободный столик, Флоренсу пришлось провальсировать через весь зал, размениваясь с официантами взглядами и улыбками, полностью скрывая руки в карманах, боясь показывать лишние участки обнаженной кожи. На лице, стыдливо тыкающем глаза в пол, вырисовалось желание провалиться сквозь землю, несмотря на то, что в этой уютной обители, наполненной существами, что не обращают внимание на себе подобных, когда помещение переполнено. Интерес вызывают личности лишь тогда, когда они поддаются полному рассмотрению со всех сторон, когда помещение пустует, вот тогда-то и разворачивается поле для наблюдений и подскакивает любопытство: что из себя представляет индивид, как он выглядит…

Официант с рыжими волосами, что закрученными локонами тянулись во все стороны и покачивались во время ходьбы, а походка у него была какая-то пружинящая, оперативно подплыл к столику с блокнотом и тоненьким меню в руках:

– Добрый вечер.

Он протянул меню – Эдмунд к нему даже не притронулся: его взгляд перебегал с одной головы на другую, ища копну темно-рыжих волос. Тогда официант разместил меню на краю столика.

– Уже знаете, что хотите?

– Извините, а можете позвать вон ту вот девушку?

Эдмунд робко указал пальцем, согнув руку в локте и максимально прижимая ее к груди, а не вытянув ее во всю длину.

– Не понимаю, о ком вы.

– Вон, видите, девушка с темно-рыжими волосами что-то в блокнотик чирикает. Позовите ее.

– Извините, вы не хотите, чтобы я вас обслуживал?

– Просто позовите ту девушку.

– Но почему? – Недопонимание разъедало его лицо ржавчиной. Чем больше запутывался официант в паутине неосознаваемого, тем сильнее ему хотелось разобраться в том, что не устраивает гостя, и, не получая ответа, ранимая натура настырнее разыгрывала мелодраму, которой и быть не должно было, и которая, омрачая настроение, не оставляла проблесков для дальнейшего вечера, готовясь обглодать его до костей.

– Просто позовите ту официантку. Без всяких вопросов, – теряя терпение, настаивал Эдмунд, перед лицом очаровательницы который чувствовал, как пробивается уверенность в груди.

– Как вам угодно, мистер.

Глубоко оскорбленный молодой человек доведенным до изысканности омерзением схватил меню, чтобы быстро убраться гордой походкой, не признающей поражения, от гостя.

Эдмунд ждал, следил. Вот девушка захлопнула блокнот, пропала из вида – скрылась среди посторонних тел. Он заметался – мизерная уверенность вытекала из продырявленного сосуда, камни одиночества, падая на дно, с насмешкой вытесняли ее, набрасывая нити влияния на живое существо.

– Добрый вечер, – голос откуда-то из-за спины. Особо нежный, в чем подыграла измотавшая тело тоска по человеку.

Сорвавшись с цепи, он повернул голову: это она! она! Каждая клеточка хрупкого тела заликовала! Внезапно возникшее счастье переливалось через края, его было настолько много, что можно было бы без жалости пуститься разбрасывать им: им утолили бы жажду миллиарды живых душ! И даже неживые камешки, если бы на них капнуло бы чуть-чуть того счастья, от эйфории пустили бы трещины-улыбки эйфории, пуская неодушевленное счастье дальше по цепочки: к облакам, ручьям, машинам, домам, бумагам…

– Добрый…

Растерялся, что-то то ли сжало грудь, перехватив дыхание, и тем самым не давало вырваться словам наружу, то ли язык онемел и губы, не желая выпустить уродливый животный звук, не разжимались.

– Вы Эдмунд, я вас запомнила.

– А вы Дарсия. Теперь я ничто не упускаю.

Она стояла перед ним с выставленной вперед левой ногой, правая рука упиралась в бок, левая – держала блокнот с ручкой, глаза сощурились, нетерпеливо ожидая дальнейшего. Эдмунда словно по лбу стукнуло:

– Присаживайтесь.

Ее впалые щеки наполнились краской, как внезапно наполняется засохшее озеро водой. Голова – этот темно-рыжий островок – склонилась вниз, один локон выбился из общего потока, по касательной потянулся по щеке.

– Работа не позволяет. Я и стоять-то тут не должна.

Она раскрыла блокнот, будто что-то записывает, будто обязанности официантки тянутся своим чередом…

– Почему вы не звонили? Я ведь ждала.

– Я приходил сюда вчера, спрашивал вас, но не застал. А бумажку, кажется, потерял.

Она беззвучно и коротко посмеялась, скрывая смех тыльной стороной запястья.

– Мне сказали, что меня разыскивал какой-то молодой человек, я и подумать не могла, что это были вы.

– Вы свободны сегодня вечером?

– После смены да, а еще завтра у меня выходной.

– Я вас подожду.

– Вам придется долго ждать.

– Сколько же?

– У меня нет часов.

– И у меня.

– Наверное, около двух. Во всяком случае, когда я последний раз смотрела на часы, часовая стрелка висела около восьми.

– Я подожду вас тут.

– Уверены?

– Абсолютно.

– Какой же рыцарский поступок, – усмехнулась та и тут же огляделась по сторонам. За одним из столиков, что обслуживала она, мужчина от нетерпения покусывал губы и почесывал пальцы, пристально уставившись на официантку. Дарсия тут же перехватила недовольный взгляд и заторопилась. – Только вот вам придется заказать хоть что-нибудь.

– Кофе, на ваш выбор.

– Хорошо.

Она что-то наскоро чирикнула в блокноте и резко развернулась на тонких, обтянутых в черный ногах, что навязывали вопрос: как они выдерживают такое тело, кажущееся внешне хрупким, аккуратным, воздушно легким, но, на самом деле, до отказа набитым органами, окутанными мощными мышцами и сухожилиями? Романтика разбивается и задыхается в собственной рвоте, когда мысленно разбираешь человека по составляющим деталькам.

Эти два часа растягивались невыносимо долго, и факт отсутствия часов лишь отягощал участь. Сколько прошло и сколько еще осталось? Эдмунд только и ерзал на стуле, заглядывал каждому в рот, когда кто-то собирался откусить кусочек пирожного или булочки, и со стороны он, Флоренс, выглядел так жалко, так убого: он будто выклянчивал подачки в виде крошки сладкого, или глотка кофе. Одна лишь Дарсия, появляющаяся в поле его зрения, поднимала Флоренса из состояния неживого: она действовала на него, как солнце на цветы. Видя девушку, Эдмунд буквально расцветал, облачался в пестрые краски, которые тускнели, когда та вновь уходила, и эта игра неосознанно доставляла удовольствие, когда нагнанная боль утихала, давала передышку…

К нему дважды с явным нежеланием и скрытым отвращением подбирался официант: первый раз с просьбой расплатиться, второй – с отчаянно-уверенной попыткой продать десерт, отчего Эдмунд бездумно забарабанил “нет-нет”. Флоренс буквально слился со стулом. Он мог бы уйти, убежать, навсегда забыть о кафе, но девушка… Нервные движения его отражали оседающий в подсознании страх, словно сейчас опять подкрадутся, примутся одурять голову, пихать в руки барахло, заставлять подчиниться, отбирать деньги…