Читать книгу Лучше Ницше, чем никогда - Андрей Бычков - Страница 7

НГ Ex Libris, 05.08.20

Умер Игорь Яркевич. Звезда контркультуры, непримиримый нонконформист, ниспровергатель ценностей, отчаянный русский нигилист. Умер внезапно, остановилось сердце. Ему было всего 57 лет. Начал он в 90-е. Начал ошеломительно, выбил подпорки из-под затхлой советской литературной сцены, завалил декорации. Радикально смешной, неповторимо дерзкий Яркевич был писателем-подрывником.

Расчищал, освобождал пространство от устаревшего культурного реквизита, его литературные инструменты были феерически остры. Вместо пафоса советской литературы – ненормативная лексика и откровенно жгучий психоанализ. Сами названия его произведений были по тем временам невыговариваемы. Все крутилось вокруг ядра – «Как я и как меня». Яркевич подорвал литературную сцену, показал, что внутри национального костюма движется все то же бренное параноидальное тело. А значит, и все эти литературные институции – толстые журналы, толстые премии, потненькие озабоченные критикессы – тоже фикция. Что реально только яркое имя писателя, яркость его творчества, которое обретает своего читателя – непостижимым, фантастическим каким-то образом, откровенно насмехаясь над всеми пикетами литературной бюрократической машины, которая озабочена только одним: как бы не пустить, как бы не дать прорваться самостоятельному и неудобному для нее автору. Яркевич прорвался, да еще как! Все они, эти никто – пыжащиеся графоманы и гладкописцы – завидовали ему и втайне ненавидели его. Яркевич – пример того, как надо не оглядываться на литературную шушеру и делать свое дело. Только это и есть настоящая литература. Говорят, что смелость берет города. Яркевич взял целую литературную страну. Это была слава. В 90-е это была слава.

Так что же он сделал нового, наш друг, друг всех инакомыслящих и насмехающихся? Если кратко, то – он угадал. Угадал неназываемое. Автор обратной перспективы, смехач, он посягнул на миф. Но – заметим – он посягнул на старый миф. Он посмел задеть старого русского бога, которого нарядили в одежды советские атеисты. Те, что отождествили русское и советское. Советское же Яркевич откровенно ненавидел. И бессознательно, да, я думаю, бессознательно, он открыл для себя и через себя некий антипуть, путь конфликта и разлада, в противовес тому, что в другом фокусе собиралось как незыблемый миф.

Яркевича часто называют русофобом, и опять же другая, русофобская публика почему-то принимает его за своего кумира. Но он был не русофоб. Я знал его близко, и я отвечаю за свои слова. Русским не стоит оскорбляться Яркевичем, а одиозным патриотам ненавидеть его, он сделал для них больше, чем кто-либо другой. Он проверил нас, русских, на прочность. Выдержим ли мы его едкие, веселые и скандальные издевательства над самими собой или рухнем от его «смертельных оскорблений». И хорошо, если бы рухнули со своих костылей дураки со своими помпезными идеалами. Узколобые патриоты, неспособные на смелость и ясность сознания, что нам давно уже пора что-то делать с нашим новым русским, а не цепляться за старое.

Русское – это самобытный процесс и самобытная энергия; это прежде всего пластичность и открытость. А империя – это потом, империя – это уже исторические частности. Игоря Яркевича принято называть постмодернистом. Ну да, кто бы спорил. Но Яркевич – в каком-то смысле – и традиционалист. Только это другая, перевернутая, негативная, комическая традиция, к какой принадлежал и автор «Дон Кихота». Яркевич вывел на сцену антигероя, который во времена всеобщности откровенно занимался самоудовлетворением и не боялся отходов деятельности своего организма. Тем самым Яркевич противопоставлял коллективному – индивида и делал большую русскую работу по освобождению от закрепощающих личность коллективных догматов. Сам он был яркий человек и любил людей незаурядных. Веселый нигилист и пьяница, наверное, даже и алкоголик, что для русского писателя похвала. И даже в гробу лежал, как кто-то сказал, с насмешкой. Наверное, он устал от борьбы. Что ж, все мы когда-то устаем от борьбы. Да и не в борьбе дело.

Он был «плохим парнем» – и потому моим близким другом. Даже нигилизм его меня часто обескураживал. То вдруг восхваляет себя любимого, а то вдруг сам же и низвергает. Хотел большего, безмерного. Трогательный, добрый, полуслепой, ироничный… Нам всем и мне лично будет его очень не хватать.