Читать книгу Олимп иллюзий - Андрей Бычков - Страница 6

Беатриче и в самом деле оказалась маленькая, уютная, и, как в чайной ложке, поместилась на заднем сидении «ямахи». И как это ее выпустили в ночь родители, отправили за молоком? – была мысль. «Мне до метро». – «Если не боишься, садись». Так и поехали. «Держись крепче, а лучше прижмись». Луна накрывала и соскальзывала, обливала, капала на дорогу и оставалась лежать лунными лужами, а мотоцикл с Романом и с китаянкой уносился в ночь, потому что он был не педофил (да не мотоцикл, а Роман!), хотя он и любил все неправильное, например, ехать по встречной полосе, разумеется, когда не было машин, любил разрываться от противоречий, выходить за грани, быть собой и одновременно не собой, как будто давно уже путешествовал в каком-то бардо тёдол, и все хотел и все никак не мог родиться заново, родиться по настоящему. Да и кто ж его знает, что это такое – по-настоящему?

– Почему ты такая маленькая?

– Я не маленькая, я скоро вырасту.

– У тебя бантики и платьице.

– Меня послали за молоком.

– Зачем обманывать? Ты мыла пол.

– Откуда ты знаешь?

– Я догадался.

– Ага.

– Ты мыла четырехэтажный коттедж, а Док наблюдал.

– И ты такой же, как и твой друг.

– Нет, я тебя не трону пальцем.

– Правда?

– Вот увидишь.

Луна их накрывала. И накрыла, соскальзывая. И Роман отпустил руль, закрыл глаза и, обернувшись… девочку поцеловал. И руль был теперь ни при чем, руль был самодостаточен и сам поворачивал вслед за фарой, которая неслась впереди мотоцикла и вырывала из темноты белое шоссе, налево или направо, поворот, стрелка, знак, и передачи переключались сами по себе, без левой ноги, осторожно притормаживая на поворотах, чтобы не расплескать, пока длилось, да, чтобы не расплескать…

– Мы еще встретимся?

– Конечно.

– Это же не просто так?

– Конечно, нет.

– Ты… ты такой смешной.

Остановился мотоциклетный стрекозиный кузнечик, светящиеся газовые пачки вспорхнули, из-под снятого шлема заиграли белые бантики. И в темноте замелькали белые носочки, как на пуантах, приблизилось время звезды и метро, и она исчезла в стеклянной светящейся, о, Беатриче, кто погружает тебя в извечное царство Гадеса? Роман был не педофил, нет, Роман не был гадом. И вот уже ожерелье светящихся, как он мчится один по ночной Москве, и Москва не кажется ему бессмысленной, несмотря на безупречное сияние витрин, на металлические манекены, толпящиеся в окнах первых и третьих этажей, как будто они, безусловно, вторые, вышли и смотрят, застыв, этажи, на странно, тихо и быстро скользящего Романа, счастливого Романа, как будто кто-то все еще рядом с ним, прижался к его спине, на узком заднем сидении «ямахи».

Вернувшись домой (осторожнее, не поскользнись! осколки зеркала звякнули и зловеще поползли, что надо бы было убрать), Роман почему-то решил выпить кефир, вероятно вспомнив, что друг его исчезнувший, дон Хренаро, тоже любил кефир. А потом лег головой на подушку, и были открыты глаза, в которых сама собой грезилась китаянка – как она шла по канату, натянутому между крышами, в стороны руки, и, балансируя. Розовенькие газовые пачки, белые бантики, и – может быть…

– Мы должны спуститься.

– Мы должны упасть?

– Нет, не упасть, а именно спуститься.

– Осторожно, по лестнице, чтобы не разбудить.

– Какая разница, кто кому снится, дон Мудон.

– Она же маленькая.

– Растут во сне.

– Совсем еще малышка.

– Не надевать ботинки.

– А это кто?

– Люцифер.

– Ух, как светится, как стеклянный.

– Не-не, не манекен.

– Фосфоресцирующий.

– Вот именно.

– Настоящий, с вниз головой.

– Ага, а не как с фабрики.

– Помнишь Рембо? Не король зла, а король, стоящий на своем животе.

– Цзинь!

– Осторожнее, не поскользнись.