Читать книгу Принцесса, сыщик и черный кот - Андрей Бинев - Страница 15

Дорога заворачивалась под днище машины серым сухим ковром, сползая с лесистых гор, осыпаясь мелкими камешками. Море проваливалось в серебристое марево к подножью острова, исчезало за крутыми скалами, захлебывалось волной где-то далеко внизу, не смея преодолеть свой постоянный уровень, свою нарисованную человеком шкалу.

А человек тем временем поднимался все выше и выше, пролетая над обмелевшими за лето озерами, сближаясь с безоблачным космосом. Чтобы ловить в этих озерах рыбу, нужно разрешение, скажем, на три хвоста. И ни на хвост больше, даже если повезет и поплавок вздумает нырнуть в четвертый раз. Впрочем, зачем его забрасывать в четвертый раз, если у тебя лицензия только на три хвоста? Логично, хотя и мелочно!

«Мелочно! – думал Роман, закручиваясь по ленте дороги вокруг поросших кустарником скал. – Здесь, собственно, все мелочно! Точнее, мелко! Островная героика, ограниченная с одной стороны береговой линией по горизонтали и с другой, по вертикали – осыпающейся вершиной Олимпуса. Вот через дорогу только что неторопливо перешли трое вооруженных ружьями мужчин с суровыми и важными лицами. Они – элита острова, получившая лицензионное право на отстрел мелких пташек размером с отъевшегося воробья. Больше стрелять не в кого! Всех перебили история и природные катаклизмы! Охотники! Лучше уж в тире погреметь своими винчестерами!»

Роман был раздосадован встречей с охотниками в узких тирольских шляпках с перьями, перепоясанными старыми кожаными подсумками, с ружьями за широкими плечами. Он не любил охоту! И слово-то какое в русском языке! Охота! Значит – хочу… хочу убивать, хочу стрелять, хочу лишать живое сердце последующего мгновения… Охота сеять смерть! Каприз разомлевших в неге цивилизации разбойников! К черту! Если так охота, то ползи на войну! Пусть тот зверь тоже охотится на тебя! Из-за угла, в чистом поле, в каменном квартале, с ружьем, автоматом, пулеметом, с ножом или пистолетом! Пусть проявляет остроумие в подкладывании мин и огненных ловушек на тебя, охотник! Ищи жертву, чтобы жертва не нашла тебя! Что же ты избрал жертвой тех, кто гол от рождения до смерти и вооружен лишь когтями и клыками с единственной целью прокормить себя или защититься в честном бою! Сдери с себя одежду, покажи свои желтые зубы, оскаль голодную пасть, изогни дугой сильное тело, выдави из мякоти своих лап острые когти! Обнажись перед зверем! Будь равным, не греми по воробьям пороховыми зарядами!

Роман вздрогнул, словно в яви, увидев черного одноглазого кота, стерегущего девственный звериный порядок в древнем монастыре. Клыки, когти, дыбом шерсть, мудрый вызов в единственном оке и последнее, милостивое предупреждение в благородной уступке дороги к спасению. Страх тогда обнажил суть Романа, которую он, оказывается, не знал сам, неожиданно оглушило осознание общего Закона для всего живого о неприкосновенности жизненных пространств и священных территорий власти.

Роман тряхнул головой, поддал газу, наращивая скорость. Машина провалилась в глубокую долину, свернув с основного пути, и понеслась к далекому хребту, раскинувшемуся так широко, словно тот не ведал, что рожден на острове, а не на бескрайнем материке. Радостно и тревожно ухнуло сердце.

Омо мелькнул первый раз внизу, в ущелье, когда машина, натужно рыча, уже карабкалась на каменистый хребет. Белые стены, окружающие храм, красная черепица крыш и прямоугольная, похожая на карандаш, башня колокольни разом метнулись ввысь от подножья хребта и мгновенно исчезли за скалой. Роман вытянул голову, ожидая узреть их вновь, но уже в окружении разноцветья одноэтажных и двухэтажных домов, милых, словно бутафорских, и древних, как сама земля, тенистых садов, узких, кривых улочек, серого дымка из трубы харчевни. Наконец, все это вновь стрельнуло разом из глубокой пропасти и больше не таяло и не исчезало. Дорога словно рухнула вниз, в ущелье, и машина доверчиво нырнула в жизненное пространство Омо. Почти сразу под колесами застучал булыжник, мелькнула аллея главной улицы и пустая стоянка за крупным для этих мест зданием, сбитым из тяжелых круглых камней. Роман вышел, разминая ноги. Хлопнул дверцей и, переваливаясь с ноги на ногу, лениво, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания местного общества, пережидающего дневной зной в тени своих домов, обошел здание. С другой его стороны, вдоль главной улицы, на верандах и коротких галереях, под сенью виноградников и ярких современных тентов прижились старые кофейни. Напротив них целомудренно прикрывались ажурными занавесками витрины лавок с серебряной утварью и кружевами скатертей, платочков, ночных рубашек и блуз. В густой тени, кажущейся черной от безумного контраста солнечного света и темноты провалов в крошечные лавочки, сидели молчаливые старухи, их узловатые руки были сложены на круглых животах, на темных передниках, а маленькие черные глазки приезжего следили за фигурой, запоминая каждое его движение. Старух нельзя было обмануть или удивить. Они, не сходившие с порогов своих лавок десятки лет, как их матери и бабки, знали о большом, далеком мире все, что требовалось знать, потому что и их маленький мирок и тот огромный, что начинается за хребтом, жил по одному всепоглощающему Закону, представленному на их главной площади монастырским храмом и стройной колокольней. Все измерялось по единственной шкале, которой чуждо было всякое лукавство. Человек гол от рождения, а все остальное ему дает суетная жизнь на очень короткое время.

Роман шагнул на террасу, что была ближе всего к монастырским воротам, венчавшим улицу и круглую площадь, и сел за деревянный стол, покрытый желтой крахмальной скатертью. Рядом вырос средних лет киприот с черной густой гривой мелкого беса, с маленькими, аккуратненькими, словно нарисованными, усиками под длинным тонким носом.

– Кофе… греческий. И воду! Жарко! – сказал Роман.

– Сию минуту, сэр! Лимонад не желаете? Свой, жена готовит! Вам понравится! А потом – кофе! Кофе – это я, я варю!

Роман кивнул и отвернулся. Он не любил словоохотливости хозяев кофеин. Чего доброго, усядутся рядом и будут докучать расспросами и сказками.

Лимонад оказался холодным, желтым и сладким. Кофе был хуже – с крошевом неперемолотых в порошок зерен.

– Я вас видел раньше! – сказал кофейщик, забирая недопитый кофе. – Вы приятель стеклодува? Не так ли?

– Да. Он здесь?

– Где же ему быть? В своей лавке. Утром ездил к печам, привез много нового стекла. Вы – русский?

Роман кивнул, не поднимая глаз.

– Русские поколотили англичан.

– Что? – переспросил Роман, повернув голову к кофейщику.

– Вы разве не знаете? Внизу был бой, на море. Адмирал Нельсон. Ваши ему здорово всыпали, а потом в Омо, в монастыре, англичане залечивали раны. Пятеро умерли, они похоронены на кладбище, за монастырем, а двенадцать выжило.

Роман покачал головой.

– Вы меня испугали. Я думал, это было сейчас. Русские поколотили англичан! Черт побери!

– Совсем недавно, сэр! Мой дед еще помнил, он был тогда мальчишкой. А его отец поднимал англичан снизу, от моря, в Омо. Три дня ехали. Мы все помним!

Роман улыбнулся и попросил еще стакан лимонада.

Они здесь все помнят – как вчера, как сегодня до обеда. Что история для нас, то для них действительность. Вот тебе и островная мелочность! Это мы мелки, а они живут в гармонии со своей генетической памятью! И в то же время палят по воробьям и лицензируют рыбьи хвосты! Чтобы не пропали навыки прадедов и чтобы правнукам еще осталось…

Стеклодув неделю назад рассказал ему, как приехал в этот карликовый Омо и купил небольшой дом, которому по местным понятиям было не так уж и много лет – всего каких-то триста пятьдесят!

Стеклодув Делси сидел тогда в своем доме, суровом сооружении из серой каменной кладки, в окружении полок, заставленными синим и белым стеклом собственного изготовления – вазами, чашами и бутылочками всех размеров и форм, и, пуская сизый трубочный дым в рыжую бороду, вспоминал:

– Поставил я свой джип прямо к порогу, прижал к стене, чтобы не мешал, камень под колесо сунул… Сам знаешь, наклон здесь, улочки узкие, извилистые… Если скользнет вниз, подумать страшно. А сосед утром, старик, строгий такой, говорит: убери машину. Поставь на паркинг, за каменным домом. Как же, говорю! Я теперь здесь свою лавку имею, живу на втором этаже. Почему я должен убирать? У всех стоят машины! Старик посмотрел на меня – мол, как знаешь! Целый день простояла. Стемнело, лег спать. Утром гляжу, все четыре колеса спущены. Я – к старику: что ты творишь? Сейчас полицию вызову! Зови, говорит! Зову. Приходит такой толстый, с потным рылом. И штраф мне выписывает, как будто я в королевский дворец заехал, а не на эту горбатую улочку. Черт побери! Я говорю, жаловаться на вас буду в полицейское управление. Ищите, кто мне воздух из шин выпустил! Наверное, старик!

А он серьезно так: старик бы не смог. Нагибаться ему тяжело. Это я выпустил. Как, кричу, ты?! Ты же полицейский! Ты порядок должен соблюдать! А ты что делаешь! А что, спрашивает, я такого делаю? Ничего плохого не делаю! Сказано, убери машину, значит убери! Тут один закон – Омо. Старик знает…

Убрал я машину. В тот же день. Колеса накачал и на стоянку, за каменное здание. Мэрия в нем. Прошла неделя. Сижу в кофейне, вечер, весна. Солнышко уходит уже, но теплое, тихое такое. Не как летом – когда жарит аж до самой темноты. Кофе пью, зеванию потягиваю. Думаю себе, как бы дом этот обратно продать и смыться отсюда. Туристов еще нет, все местные. А столики-то все заняты: и рядом, в другой кофейне, и в харчевне, что за углом. Старухи у лавок своих сидят, греются на солнышке, вяжут, прядут чего-то. Или просто глазеют да сплетничают! Жуют себе воздух, старые ведьмы! На меня никто и не смотрит уже, как на чужого, или просто я им не интересен. Вроде как все обо мне знают! И даже не здороваются. И тот старик здесь же, с такими же… вино пьёт. Вдруг двое идут по улице, спускаются сверху. Молодые, черные, худые, как палки. На них все косятся и что-то шепчут. Они к моему столу подходят, садятся, даже не спросив разрешения. Ну, совсем ничего не говорят! А хозяин кофейни им сразу по стакану лимонада ставит. Пьют себе, молчат. Все на них поглядывают, но тоже ни слова! В это время по площади идет мужчина, крепко выпивший, качается. Грязный, как свинья. Вывалялся где-то. Возрастом лет сорока. Бубнит что-то себе под нос. И смотрит по сторонам как-то снизу, исподлобья. Потом останавливается напротив моего стола, но на меня никакого внимания, а только этим двоим. «Ну, что, говорит, пришли? Так делайте свое дело, парни!» И тоже садится к нам. А они только неспешно пьют желтый лимонад, и все вокруг вдруг совсем умолкли, ни шепота, ни словечка. Тихо так кругом! У меня внутри все оборвалось. А кофейщик ему ничего не подает, пьянице этому. Стоит около стойки и руки на животе сложил, а его жена, в черном платке, тоже носатая, выглядывает из-за мужнего плеча. Головой качает и вздыхает.

Вдруг парни допивают лимонад, один из них вынимает револьвер, черный, огромный, приставляет к виску пьяницы и стреляет. У того голова даже раскололась, мозги брызнули во все стороны, кровища кругом, у меня на рукаве даже острый осколок черепа с чем-то серым, вязким, и в волосах у меня тоже что-то застряло – осколки черепа пьяницы и черные сгустки его крови. Я вскочил, стул упал, но гляжу, никто не двигается, только смотрят строго. Второй парень, который не стрелял, берет у своего друга револьвер из рук и на каменную веранду бросает. А пьяница, у которого теперь только полголовы осталось, со стула сполз наполовину, ноги подогнул, а левым локтем еще как-то случайно зацепился за угол стола, и поэтому не падает на пол. Эти парни деньги на стол бросили за лимонад и обратно пошли, туда, откуда пришли. И всё не спеша. Я стою, руки к груди прижал, не знаю, что делать. Все молчат, головами качают, на пьяницу этого несчастного смотрят, но как-то без сочувствия… Нехорошо смотрят!

Вижу, тот мордатый полисмен шагает. Быстро, деловито! И сразу к телу. Глядит на него, голову наклонив. Даже язык от усердия вывалил. «Что, спрашивает, здесь случилось с пьяницей Николасом? Кто, говорит, видел?»

Кофейщик выступает вперед и отвечает: «Я видел, господин полицейский! Он, этот пьяница Николас, достал револьвер и выстрелил себе в голову. У всех на глазах, сэр!»

«Это все видели?» – грозно так спрашивает полисмен и мордой своей толстой водит. Вокруг все закивали, закивали. Видели, мол. Револьвер достал – и в голову. Сам, говорят, выстрелил. И револьвер его. Узнаем, мол! Тут полисмен на меня глаза поднимает и говорит: «Вы все здесь заодно. Покрываете, должно быть, кого-то. А вот этот чужак! Мы у него сейчас спросим. Ну-ка, сэр, что вы видели?»

Я на него смотрю, сесть боюсь и уйти уже не могу. Всё, понимаешь, проклинаю. И что приехал сюда, и что дом купил, и что кофе вздумал пить в этой чертовой кофейне. Видишь ли, с людьми хотел сойтись, идиот! Вот и сошелся!

«Я, сэр, почти ничего не видел!» – отвечаю. «Как же, говорит, вы здесь же сидели за столом, и ничего не видели? Я вас сейчас арестую… Отказываетесь помочь расследованию?» Тут я закивал, мол, не отказываюсь, только не видел почти ничего… «А, говорит, мордатый, значит все-таки что-то видели? Что видели?»

Я оглянулся, все молчат и на меня смотрят. В глазах строгость, внимание. Смотрю на полисмена, а у него точно такие же глаза, то есть выражение такое же. Словом, все ждут. «Ну вот, говорю, сидел он, сидел… этот… потом вынул револьвер и в висок себе выстрелил. А больше я ничего не видел, сэр, клянусь!» Я даже два пальца кверху поднял и сам испугался своего клятвопреступления! Зачем поднимал, зачем клялся? Сейчас он меня и схватит! Но полицейский посмотрел вокруг себя, довольный, и кивнул мне. «Вот теперь, говорит, верю! Коль чужак сказал, значит, так и было! Покончил с собой! Давно пора было!»

Тело быстро убрали, все вытерли, а меня кофейщик и его жена тряпкой терли – счищали мозги несчастного пьяницы и капли его крови. Я хотел поскорее убежать, но тут ко мне тот старик, сосед мой, подходит и говорит: «Машину не ставь далеко от дома. Там чужие ставят. Туристы. Перед домом всем места хватит». И улыбается. Вот так меня приняли! А потом я попытался узнать, кто и за что пьяницу застрелил, так кофейщик мне посоветовал не лезть в это. Мол, кровная месть, или что-то такое. Нарушил он что-то, против местного закона пошел. Говорит, если тебя это не трогает, зачем знать!

Роман вспомнил этот рассказ, бросил на стол монеты, подумал немного, прибавил еще и, кивнув кофейщику, вышел из кофейни. Он пересек площадь перед монастырем, свернул на узкую улочку, а оттуда еще на одну, поднимающуюся в гору. Далеко наверху, на крутом подъеме стоял пыльный, ржавый джип его приятеля Делси, прижатый бортом к каменной высокой ограде с черепичным верхом.

В темном прохладном магазинчике, в средневековой каменной норе, слабо светился электрический свет от единственной стоваттной лампы. Под потолок тянулась деревянная лестница, по которой можно было подняться на веранду внутри помещения. Под лестницей, на низкой табуретке сидел рыжебородый Делси и что-то натирал тряпкой, должно быть, недавно выдутую кривую вазу. Его печи были в соседней деревушке, говорят, лет им не меньше, чем дому. Кофейщик оказался прав: Делси только-только привез новую партию стекла в магазин.

Все-то они тут знают друг о друге, ничего не скроешь! И как видно, не скроешься!

Низкорослый, поджарый бородач Делси, увидев Романа, блеснул ровными белыми зубами. Веселые морщинки побежали от глаз к вискам, густые выгоревшие волосы с удивительным красноватым отливом как будто зашевелились по краям пробора, проложенного от центра высокого лба к макушке.

– Эй, русский парень! Хорошо, что ты приехал. У меня есть кое-что новенькое! Только привез!

– Я всё о тебе знаю. Местные сообщили мне все последние новости в кофейне.

Делси рассмеялся и живо вскочил с табуретки.

– Чувствую, тебя ко мне привело что-то далекое от моего стекла. Не так ли?

– Как сказать, как сказать. – Роман обнял мастера и похлопал его по плечу, – Чистота взгляда! Прозрачность формы!

– Ты – коп! Но коп необычный! Я бы не стал с тобой знаться, если бы было иначе.

– Думаешь, я чем-то отличаюсь от того толстомордого?

– От кого?

– Ну, помнишь, ты мне рассказывал о случае на монастырской площади?

– А! Помню, помню. Его Симоном зовут. Неплохой, между прочим, парень. Местный.

– Так и живет здесь?

– Куда он денется? Власть! Причем в единственном лице. Но ты от него все же отличаешься.

– Чем же?

– Чистотой взгляда и прозрачностью форм. – Делси рассмеялся и озорно ткнул своим небольшим жестким кулачком Романа в грудь. – Впрочем, у него, у Симона, взгляд тоже, по-своему, чистый… и формы до определенной степени прозрачные. Во всяком случае, для местных широт. Этого, как видно, достаточно! Кофе выпьешь? Настоящий, турецкий.

– Что такое? – поднял Роман бровь. – В кипрском доме произносится это бранное слово? Турецкий?

– Прекрати! Кофе может быть только турецким, даже если турки когда-то поимели всю южную и восточную Европу! Кофе тут ни при чем! Давай-ка запрем лавку, и я тебе покажу, что я тут еще понаделал?

– Когда ты только все успеваешь?

– Когда ты спишь или пьешь. Каждый получает от жизни свои радости, и в свое время.

Делси, говоря о том, что работает, когда Роман «спит или пьет», намекал на обстоятельства их недавнего знакомства. Роман однажды вечером здорово перебрал в ресторане у Василиса, и тот попросил своего старого приятеля, Делси, позаботиться о нем. Роман очнулся утром в лимассольском доме мастера. Над ним стоял Делси с синим изящным стаканом, наполовину заполненным айраном.

– Этот стакана сделал я, а айран – моя жена, славная моя Кристи. Пей! Солнце уже гонит всех из дома. Каждое утро начинается новая жизнь. Ну! Вылупляйся! Пора!

Казалось, они знакомы уже годы. Роман сейчас вспомнил то утро и усмехнулся, глядя на мастера.

Они вышли на булыжную мостовую, скатывающуюся вниз под невероятно крутым углом. Казалось, невозможно не только подниматься и спускаться в узком извилистом коридоре между каменными оградами и оконцами домов, но и даже просто удержаться на ногах.

Делси свел две грубо сколоченные некрашеные створки дверей, перечеркнул их длинной чугунной штангой с крюком на конце и звенящей тяжелой пластиной, увенчав всё это старым навесным замком.

– В твоем доме, Делси, даже крюк и замок – исторический артефакт. Сошло бы для любого музея.

– Весь остров сошел бы для музея. Он и есть музей, только до запасников не достучаться. Чего здесь только не попрятано!

Они стали подниматься по улочке и сразу за стеной магазина свернули в калитку двухэтажного дома с облупившейся глухой стеной, нависающей над мостовой.

– Это и есть мой новый дом. Вот это я и «понаделал»! Прикупил к магазинчику в конце прошлой недели, – с гордостью сказал Делси, – и теперь сплю здесь на втором этаже. Там всего одна комнатка и кухонька.

Роман стоял в крошечном дворе между калиткой и скрипучей деревянной лестницей, ведущей на узкую верхнюю веранду. Под лестницей спряталась дверь, низкая, вросшая вместе с древним домом в каменистую почву. Делси перехватил взгляд Романа.

– Это для всякой утвари. Для угля тоже, для дров. Зимой придется топить. Бывает холодно.

– Послушай, у тебя на побережье роскошный особняк. Зачем тебе все это? Лавка, старый дом…

– Здесь живет моя душа! – ответил стеклодув серьезно.

Делси, наверное, лежал по вечерам у распахнутого окна и мечтательно смотрел в черное небо, усыпанное звездами; он теперь засыпал под аккомпанемент своих стеклянных грез.

Роман вдруг перехватил внимательный, испытующий взгляд Делси. Это было будто дегустацией искренности, разлитой неожиданно в две тонкие стеклянные чаши. Но вот они выпиты до дна и глаза засветились.

– Спасибо! – вдруг сказал Делси. – Поднимемся?

– Не за что! – ответил Роман. – Поднимемся.

Делси колдовал около плитки над джезвой, а Роман полулежал на низком диване, покрытом истертыми ткаными ковриками. Действительно, в окно было видно небо и угол крыши над верандой.

– Здесь хорошо.

– Еще бы! Ты можешь переночевать, если хочешь. Я постелю себе на веранде, а тебе здесь…

– Нет, спасибо. До побережья недалеко.

– У нас все недалеко.

Кофе возмутился бежевой пеной и увял, выхваченный умелой рукой с огня. Ворча, черный напиток изливался в крошечные чашечки и теперь уже тихо, бессильно пузырился в них.

– Вот это кофе! – Делси втянул ноздрями запах. – Турецкий кофе! Черт бы побрал все «зеленые» линии – для него нет границ!

Роман протянул руку, и чашечка, обжигая, утонула в его ладони. Он боялся взяться за изогнутую ручку, которая никак не должна была уместиться в его пальцах. Делси засмеялся.

– Возьмись за ручку. Не льсти себе – те, кто делал этот сервиз, были умнее твоих страхов! Ты не можешь постичь геометрии их воображения.

Роман перехватил чашечку и кивнул:

– Действительно. Удобно. Это тоже древность?

– Вот уж нет. Это копия древности. Древность давно погибла. Пей. Божественно!

Роман отхлебнул и довольно причмокнул губами:

– Крепкий! Ты не жалеешь зерен.

– И соли. Разве ты не заметил, там соль?

– Возможно. Но кофе все же больше…

Они рассмеялись и ненадолго умолкли. Делси, присевший на табуретку, приподнялся и, не спрашиваясь у Романа, плеснул ему из «джезвы» еще одну, куда более густую, порцию.

– Рассказывай, что тебя привело сегодня ко мне? Ведь ты не знал, что у меня такой кофе?

– Не знал. Но из-за него чуть было не забыл, зачем я здесь. Послушай, ты знаешь ливанца Ахмеда? У него еще здоровый «Кадиллак». С левым рулем.

– Растес? Его называют Растес. Хотя это не фамилия. Кличка… или псевдоним. Ему ее дали шведы.

– Шведы?

– Именно. Говорят, кое-кто таскал в Стокгольм кокаин и что-то хранил здесь, на острове, а Ахмед им помог. У него свои склады под Ларнакой. Для всякого барахла. Знаешь, секонд-хенд, в основном предназначенный для восточной Европы? Так вот, там мешки, мешки… Что угодно спрячешь.

– Кто они, эти люди?

– Не знаю. Это давно было. Слышал только, что один из этих шведов – ливанского происхождения. Из эмигрантов. Ахмед тогда и с вашими дружил. Русские при вашей старой власти любили всякую сволочь пригреть.

– А сейчас, думаешь, не любят?

– Сейчас у меня среди них есть один хороший друг. Любитель турецкого кофе! – Делси засмеялся. – Зачем тебе Растес? Твои о нем определенно знают больше меня.

– Мне он нужен. Если он был связан с нашей разведкой, то спрашивать о нем – только нажить себе неприятности. Но теперь с ним снюхались русские гангстеры. Похоже, отмывают деньги.

– Вряд ли. У него у самого есть эта проблема. Знаешь, ведь именно он вложил в меня свои бабки. Оттуда я его и знаю. Впрочем, если ты за этим ко мне приехал, то знаешь почти всё и ты. Выходит, в нашей дружбе есть третий?

– Это он купил тебе печи?

– Он. Полиция, я вижу, не всегда спит.

– Иногда просыпается. И что же теперь?

– А ничего! Я дую свое стекло, а печи раскаляются не хуже, чем они это делали в позднее средневековье. Сейчас нет ничего подобного. Представляешь, сколько им лет и сколько они стоили?

– Здесь этим никого не удивишь. Зачем он это сделал?

– Говорит, ему нравятся мои вазы. Прибыли никакой, зато красиво! Он странный, этот Ахмед. Всю жизнь занимался какой-то грязью, а душу воротило от этого. Такое бывает! Если бы не застарелые грехи богатых мерзавцев с поэтическими душами, мы бы, нищие художники, подохли от голода. Но я стараюсь в этом не копаться.

– Ну, тебя-то нищим художником не назовешь. Дома, лавки, магазинчики…

– Это – другое. Оттуда я взять не смею. На дома и прочее житейское барахло претендует моя семья. А вот мой стеклянный промысел – это личное! За собственный страх и риск. Ахмед это понимает.

– Как мне к нему подъехать?

– Это уже твое дело. Ливанец мне помог, я не буду его подставлять. Понимаешь? Иначе мне опять придется шлифовать оконное стекло в Лондоне. Стукачи не могут создавать шедевры, они могут только шлифовать поверхности.

Роман кивнул и вспомнил, что Делси когда-то служил инженером в большой строительной фирме в Лондоне. Они застекляли небоскребы. Тогда он и решил, что стекло может быть и другим – неровным, несимметричным, запоминающимся. И вернулся на Кипр, к жене, которая терпеливо ждала его шесть лет.

– Что мне делать с ливанцем? Я думал, ты поможешь. Я не могу тебе рассказывать, но мы стараемся тут кое-что прояснить…

– Плюнь на него! Его брат был министром обороны Ливана. Они сговорились с кем-то здесь. Ты знаешь, что он единственный, кто держит полулегально игорный зал у себя в ночном клубе? Если бы власти хотели, давно бы забили ему иголки под ногти. Здесь ведь много ливанцев – у них целые поселки. Видел Белый Город на скоростном шоссе в сторону Ларнаки?

Роман кивнул.

– Там Ахмед князь.

– Он крутится с русскими или с украинцами?

– А, это те, кто балуется быстроходными пассажирскими катерами на подводных крыльях? Как это у вас называется – «кометы»?

– Да.

– Похоже, у них что-то серьезное с Ахмедом. Думаю, он и в них вложил свои деньги. Во всяком случае, они в дружбе. Послушай, там есть один здоровый одноглазый славянин. Этот всем заправляет.

– Одноглазый?

– Одноглазый. А что?

– Да нет… недавно мне уже приходилось уносить ноги от одного одноглазого, но тот не был славянином…

– Тот был котом? Черным котом?

Роман от удивления даже приоткрыл рот. Делси беззвучно рассмеялся и махнул рукой.

– Я это знаю. Потому что сам там был. И тоже бежал от этого одноглазого чудовища. Он даже поцарапал меня. Две недели не заживало.

Делси высоко завернул рукав рубашки, и Роман разглядел на его покатом загорелом плече белесый шрам.

– Он что, кинулся на тебя?

– Еще как! Их там было тьма!

– Почему ты мне этого не рассказывал?

– Не решился. Когда я увидел одноглазого славянина, то сразу о коте и вспомнил. Они похожи – два бандита! Зачем все это рассказывать полисмену?

– Ты меня удивляешь, но Бог с ним, со славянином, а что кот?

– Вот с ним как раз Бога нет! С ним – Сатана!

– И это в монастыре, в православной святыни?

– Пути Господни неисповедимы. Кто знает, зачем он там? Неужели ты еще раз туда собрался?

– Возможно.

– Занимайся лучше славянином. Хочешь, я тебе его опишу?

– Я его видел, кажется, в Лимассоле. Такого невозможно не приметить – огромный одноглазый бык. Пират, флибустьер! И говорят, между прочим, добрейший парень!

– Вот за это не поручусь. Впрочем, вам, копам, лучше знать, кто добрый, а кто добрейший! Кофе еще будешь?

– Нет. Спасибо. Хорошего понемножку.

Делси вздохнул и поднялся.

– Ладно! Черт с тобой. Ты мне нравишься. Вот, возьми, передай Ахмеду. Может, у вас что и завяжется. Он это любит. Скажешь, от меня.

Делси поднял большую синюю дорожную сумку, в которой было что-то тщательно упаковано в газетные листы.

– Что это?

– Стекло. Неделю дул. Для него, для Ахмеда. Мой долг за печи. Часть долга то есть… Возьмешь? Одна вазочка твоя. Любая.

Роман кивнул и, поднявшись с низкого дивана, взвесил сумку.

– Ого! И моя всего лишь одна?

– Иначе мне с ним не расплатиться. Ну, ладно, возьми еще одну, только поменьше! У тебя появилась женщина?

– Почему ты спрашиваешь?

– Ну, будет, кому подарить. Наверное, появилась, а?

– Сам не знаю. Одна англичанка, аристократка.

– Ого! Берегись! Сразу два недостатка. Не говоря уж о третьем.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, во-первых, англичанка, во-вторых, аристократка, и, в-третьих, женщина. Ты отчаянный парень, как я погляжу!

– Не страшно. У меня для всего этого есть противоядие: собственные недостатки. Во-первых, я русский. – Роман поднял кверху палец, потом стал выбрасывать один за другим: – Во-вторых, я коп. А в-третьих, я, черт возьми, пока еще мужчина!

– Ваши шансы равны. Это ты с ней залез в тот монастырь?

– Тебе и это известно?

– Да нет, просто я слышал об одной молодой англичанке, которая убирает дерьмо за котами на ферме у сухого озера. Там еще живут две старухи. Ведь верно?

– Черт! Здесь нет тайн!

– Какие это тайны? О них всем известно. Одна из старух прислуживала самой королеве, рассказывают. А вторая – по происхождению русская княгиня. Жила во дворце. Так поговаривают. Зачем они сюда притащились, никому не известно. Но, по-моему, кошки тут ни при чем! Там ты свою аристократочку и прихватил, не так ли?

Роман промолчал.

– Я бы сделал то же самое. Она хорошенькая?

Роман недовольно пожал плечами.

– Ладно, коп! Катись к своим одноглазым – людям и котам. Такова, видимо, твоя судьба. И не забудь сумку с подарками. Так уж и быть – две вазочки твои.