Читать книгу Психофизиологическая матрица человека. Что управляет нашей жизнью? - Андрей Данилов - Страница 6

Рассуждая о своих действиях, мыслях и чувствах, большинство людей свято верят в рациональность и осознанность этих проявлений своей уникальной Личности. Но так ли это на самом деле? Давайте вкратце рассмотрим некоторые значимые факторы, определяющие нюансы нашего поведения и формирующие неповторимый ландшафт нашей психики и нашего здоровья.

Начнем мы с такой глобальной по масштабам вещи, как принадлежность человека к той или иной культурной традиции. В науке принято разделять эти культуры на индивидуалистическую, выразителями которой являются жители США и Западной Европы, и коллективистскую, представленную жителями Азии.

Индивидуалистическая культура, как явствует из ее названия, порождает в человеке определенный эгоцентризм, чувство соперничества, осознание собственной уникальности, повышенное внимание к критериям свободы в своих поступках и т. д. Коллективисты, напротив, мыслят себя звеньями одной системы, для них ценны внутригрупповые отношения, они склонны к самопожертвованию.

«По определению, в коллективистских культурах главное – это гармония, взаимозависимость, согласие; поведение формируется нуждами группы, тогда как в культурах индивидуализма доминирует установка на автономию, личные достижения, уникальность и единственность, защиту прав и нужд индивида» [88, с. 228].

Критерии определения индивидуалистических или коллективистских психологических установок являются достаточно размытыми. Во многих странах, традиционно исповедующих одну культуру, жители разных ее районов могут демонстрировать все признаки приверженности другой культурной традиции. Так, недавно было проведено очень интересное исследование, выявившее зависимость принадлежности к определенной культуре от способа ведения сельского хозяйства [175]. В Китае, где большая часть населения традиционно выращивает рис, требующий слаженного коллективного труда, порождающего коллективистскую культуру, в северной его части, где рис не мог расти в силу погодных условий, население выращивало пшеницу. И жители этих северных районов демонстрировали приверженность к индивидуалистической культуре по результатам многофакторного тестирования.

Подобное же исследование, но с еще более узким территориальным диапазоном, было проведено в Турции в районе, где компактно проживают скотоводы, пасущие овец в горах, рыбаки и земледельцы [121]. Представители всех трех групп принадлежали к одной религии, говорили на одном языке и имели условно однородный генотип. Нетрудно догадаться, что земледельцы и рыбаки были коллективистами, а скотоводы – яркими представителями индивидуалистической культуры. По результатам этого исследования был сделан вывод о влиянии коллективистской культуры на жизненную философию человека, которая обладает всеми свойствами холизма.

Разница культур оказывает заметное влияние на физиологические параметры организма. В частности, «у респондентов из индивидуалистических культур сильно активируется (эмоциональная) вмПФК (вентромедиальная часть префронтальной коры головного мозга. – Прим. автора), когда они смотрят на собственную фотографию, а не на фотографию родственника или друга. У их восточноазиатских коллег эта активация заметно ниже… Если принуждать американца долго распространяться об эпизодах, в которых на него влияли, а азиата, наоборот, как он оказал на кого-то влияние, то у обоих начнут выделяться стрессовые глюкокортикоиды, как будто рассказывание причиняет им заметный дискомфорт» [88, с. 229].

Анализируя эти и многие подобные им опыты, мы можем констатировать влияние экологических и вытекающих из них культурных факторов на ключевые когнитивные, психологические и физиологические установки человека, которые порождают стиль его жизни, в чем-то давая преимущество, а в чем-то, безусловно, ограничивая. Принадлежность к коллективистской или индивидуалистической культуре, зависящей от внешней среды, определяет отношение человека к своему месту в мире, формирует его ключевые моральные ценности, способ мышления и чувствования, и все это происходит на бессознательном уровне. Более того, эти факторы влияют даже на его генотип.

Одним из несомненных успехов генетики является открытие некоторых участков генов, ответственных за те или иные варианты поведения. Наиболее показательным примером такого направления генетики можно считать определение влияния варианта гена DRD4, являющегося составной частью рецептора D4, который активно реагирует на дофамин – нейромедиатор, вызывающий предвкушение чувства удовольствия и играющий важную роль в обучении и мотивации. Этот ген многовариантен, и один из его вариантов – 7R реагирует на дофамин весьма слабо. Обладатели этого гена отличаются экспансивностью, стремлением ко всему новому, яркому и необычному, причем, в зависимости от социальных условий, они могут быть как великими путешественниками-первопроходцами, яркими харизматичными вождями, так и алкоголиками и игроманами. Влияние этого варианта гена на личностные характеристики настолько ярко и определенно, что некоторые исследователи называют его «геном авантюризма».

Изучение этого гена демонстрирует нам классический пример естественного отбора. В геноме народов, которые вынуждены осваивать новые территории, процент 7R гораздо выше, чем у народов, ведущих оседлый образ жизни. В зависимости от влияния среды естественный отбор поощряет репликацию «гена авантюризма» или сводит его присутствие практически к нулю. В случае коллективистской и индивидуалистической культур большой процент 7R характерен для индивидуалистов, а меньший – для коллективистов [128, 132, 147, 153].

Таким образом, рассматривая эти примеры, мы можем наблюдать несомненное влияние факторов среды не только на базовые когнитивные и психологические установки человека, но и на некоторые параметры структуры его генома. Обобщая аспекты такого влияния, Р. Сапольски пишет: «за этим наиболее изученным культурным контрастом стоит комбинация многочисленных факторов: экологии, способов производства продуктов, культурных различий, разницы в эндокринологии, нейробиологии, генетике. Культурный контраст проявляется в очевидных аспектах: морали, умении сочувствовать, методах воспитания, соперничестве, взаимопомощи, определениях счастья…» [88, с. 234].

Уменьшая масштаб факторов, незримым образом влияющих на мировоззрение человека, обратимся к национальным особенностям менталитета. В одном исследовании, проведенном среди сотрудников известного банка, имеющего филиалы в разных странах, представители единой корпоративной культуры отвечали на вопрос: что для них служит мотивацией оказания помощи другому человеку? Китайские менеджеры, согласно принятой традиции, помогут человеку, стоящему выше их по иерархической лестнице, испанцы – друзьям и родственникам, а американцы – тому, кто помогал им в прошлом [136, 140, 161].

Ситуация еще более усложняется, если факторов, определяющих принадлежность человека к той или иной группе, становится несколько. В одном эксперименте, получившем широкую известность, экзамен по математике сдавали женщины-азиатки, живущие в Америке [162]. Согласно общепринятым стереотипам, не имеющим никакого отношения к реальности, женщины являются худшими математиками, чем мужчины, и при этом азиаты лучше разбираются в точных науках, чем американцы. Участниц эксперимента разбили на две группы, одной из которых перед экзаменом постоянно напоминали, что они азиатки, а второй – что они женщины. Нетрудно догадаться, что первая группа решила задачи гораздо лучше, чем вторая.

В ходе еще одного интереснейшего исследования жители разных стран играли в экономическую игру, согласно условиям которой каждый игрок должен был положить в «общий котел» любое количество жетонов, которые затем умножались и распределялись поровну между всеми участниками игры. Выгода заключалась в том, чтобы положить меньшее количество жетонов, в то время как остальные игроки положат больше, и таким образом приумножить свой капитал. Но такое поведение наказывалось тем, что остальные участники могли заплатить, чтобы наказать чрезмерно скупого игрока [123].

Эта форма наказания явилась действенным стимулом к сотрудничеству, когда каждый игрок был вынужден учитывать интересы своих коллег. Но в ряде случаев игроки наказывали тех, кто вносил большее число жетонов, то есть наказание следовало не за скупость, а за щедрость, что ломало все представления о рационализме человека, ведь он отказывался от материальной выгоды во имя эфемерных психологических установок.

Объясняется такое поведение очень просто: щедрость коллеги выставляет меня в негативном свете, и я готов заплатить за то, чтобы уравнять его с собой. К тому же если другие игроки, захваченные порывом этого выскочки, тоже начнут повышать свой вклад, мне придется соответствовать этому тренду и получать меньше жетонов… Разумеется, эта стратегия формулируется на бессознательном уровне, но затем она реализуется уже в конкретных действиях.

Когда игроков из разных стран разбили по принципу этого «наказания за щедрость», выяснилось, что такое поведение абсолютно не характерно для американцев и австралийцев, но демонстрируется жителями Саудовской Аравии, Греции и Омана. Учитывая, что состав игроков был абсолютно однородным – они все были студентами и жителями крупных городов, можно утверждать, что определяющим фактором таких психологических установок являются особенности национального менталитета.

Рассмотренные нами примеры рассказывают о формировании психологических и ментальных установок под влиянием социальной среды. Но есть подтверждение такого влияния и на состояние здоровья человека.

В начале 2000-х годов российский эпидемиолог и демограф И. А. Гундаров опубликовал статью, в которой, анализируя огромный массив статистических данных, обосновал связь резкого ухудшения здоровья жителей России с моральными потрясениями, спровоцированными распадом СССР [29]. Согласно статистике,».. К 1994 году значительно увеличилась заболеваемость сразу всеми основными болезнями: крови и кроветворных органов на 86%, мочеполовой системы на 37%, органов кровообращения, пищеварения, нервной системы на 15—20%. Число вновь выявленных инфекционных больных выросло на 25%. Это привело к тому, что динамика смертности резко изменила предшествующую траекторию и направилась почти вертикально вверх. Ее уровень поднялся в 1,5 раза по сравнению с серединой 1980-х годов» [29, с. 58]. Это не было следствием увеличения потребления алкоголя, табака и ухудшения качества и количества потребляемых продуктов питания. Как доказал Гундаров, проводя впечатляющий ретроспективный анализ, основным фактором ухудшения состояния здоровья россиян была потеря смысла жизни и нравственных ориентиров, вылившаяся в социальную агрессивность.

Выход из этой ситуации И. А. Гундарову видится в создании государственной программы, которая «должна включать на 80% усилия по обеспечению в обществе социальной справедливости и осознания смысла жизни и лишь на 20% – меры по повышению материального благосостояния» [29, с. 65].

Я специально сделал акцент на двух глобальных аспектах формирования поведенческих реакций человека, потому что они достаточно редко рассматриваются и в специализированной, и в популярной литературе, когда речь заходит о практических приемах психотерапии или коучинга. В основном внимание практиков концентрируется на работах ученых, изучающих влияние ближнего социального круга и собственных установок человека, складывающихся из условий его детства и событий дальнейшей жизни. И мы рискуем оказаться погребенными под огромным массивом данных, предлагающих бесчисленные интерпретации поведения человека. Что примечательно, каждая эта интерпретация является абсолютно верной в условиях проведения эксперимента и достаточно часто плохо работающей на практике.

В 2011—2015 годах в США проходил масштабный проект, возглавляемый социальным психологом Б. Нозеком, в рамках которого группа ученых пыталась воспроизвести 100 исследований в различных областях психологии. Подчеркну, все эксперименты, результаты которых проверяла группа Нозека, были описаны в очень авторитетных научных журналах, строго верифицирующих материалы, которые они публикуют. «Результат получился просто шокирующим: по мнению ученых, им удалось воспроизвести с разной степенью близости к оригинальному исследованию только 39 из 100 работ. А полный анализ, опубликованный в Science, показал, что статистически значимые результаты были получены только в 36% работ, при этом уровень значимости был в среднем в два раза ниже, чем декларируемый в статьях. Выдвинуто предположение, что невоспроизводимыми могут быть до 80% всех исследований в области психологии, так как команда Нозека отбирала статьи только из наиболее уважаемых и рецензируемых журналов» [4].

А теперь представим себе тот колоссальный объем информации, который уже накоплен в экспериментальной части психологии и который каждый день пополняется все новыми и новыми исследованиями. Неужели все это только отвлеченное умствование, не имеющее практической ценности? Ответ на этот вопрос мы сможем получить, если отстранимся от бесчисленных подробностей психических и когнитивных нюансов поведения и попытаемся разглядеть в этом массиве данных устойчивые закономерности.

К таковым можно отнести следующие аспекты:

– На поведение каждого человека влияет огромное количество факторов. К ним, помимо рассмотренных нами культурных и национальных различий, относятся религиозные убеждения, приверженность консервативной или либеральной идеологии, расовые и гендерные стереотипы, социоэкономическая иерархия, условия формирования психики в детстве, физиологический ответ на психические и социальные стимулы, генотип и т. д.

– Ни один из этих факторов по отдельности не влияет на поведение определяющим образом и не может считаться фундаментальным компонентом системы, который остается неизменным в любых обстоятельствах.

– Влияние любого из рассматриваемых нами факторов определяется только контекстом обстоятельств, в которых в тот или иной период жизни оказывается человек, и характером его связей с остальными элементами системы.

– Изучение поведения человека в «естественной среде обитания», в тех социальных условиях, которые характерны для его нормальной жизни, могут дать нам гораздо более точную информацию об истинных мотивах его поступков.

Лабораторные эксперименты, безусловно, необходимы. Они выявляют общие тенденции формирования поведения, проясняя такие нюансы этого процесса, которые на практике понять невозможно. Но, как я отмечал в предыдущей главе, холистическая природа психологии не позволяет ей стать стопроцентно доказательной наукой, и эта особенность в чем-то ее ограничивает, а в чем-то дает преимущество перед более «линейными» науками.

Разрешить эту дилемму между экспериментом и реальностью, которая является абсолютно объективной и в психологии, и в физиологии, нам поможет упомянутая в главе 2 этология. Собственно, для меня этой дилеммы никогда не существовало, я всегда шел от своей практики, анализируя результаты своей работы, систематизируя их при помощи каких-то теоретических постулатов, существующих в разных науках. Но для понимания структуры Психофизиологической Матрицы нам необходимо изучить именно теоретическую основу, уже сформулированную в науке.

Итак, этология – это научное течение, изначально сформировавшееся в зоологии в начале ХХ века. Отцами-основателями этологии являются К. Лоренц, Н. Тинберген и К. фон Фриш (о первых двух я писал выше, рассказывая о ФКД). Этологи изучают поведение объекта своего исследования в реальной, а не искусственно смоделированной среде, и обоснованность такого подхода на сегодняшний день подтверждена в различных направлениях психологии, физиологии и генетике [88, с. 206—208]. И с практической точки зрения, задумываясь о максимально приближенным к реальности нюансам поведения человека, мы можем принять философию этологии как наиболее полно отвечающую нашим целям.

Этология придает огромное значение именно контексту взаимоотношений биологического объекта и окружающей среды, и этот вопрос необходимо изучить более подробно, так как из него вытекают многие положения, на которых мы будем строить теорию Психофизиологической Матрицы.

В начале этой главы мы увидели, как многие аспекты мировоззрения, поведения и даже генома человека изменяются под влиянием окружающей среды, то есть являются контекстно зависимыми. Размышляя о, скажем, проявлении агрессии, мы можем констатировать эту же закономерность. Сломав нос хулигану, отбирающему кошелек у старушки, и сломав точно такой же нос жене, требующей тратить деньги на содержание семьи, люди совершают одно и то же физическое действие, но оценка этих действий будет диаметрально противоположной. И если вспомнить о различиях культурных и национальных, не обязательно в первом случае герой получит награду за защиту старушки, а во втором подлец понесет кару за нанесение увечий родному человеку. Бандит, напавший на бабушку, может оказаться представителем «золотой молодежи», решившим поразвлечься, и его адвокатам и прессе не составит труда убедить общественность в том, что юноша решил пошутить, так как никаких объективных причин для грабежа у него не было. А муж, избивающий жену, в патриархальном обществе получит безусловную поддержку как охранитель вековых традиций.

Таким образом, даже в этом простом примере мы можем, не особенно задумываясь, определить по два варианта развития событий для каждой ситуации. И какой именно вариант реализуется в действительности, зависит от контекста общественных норм. Сколько политиков в новейшей истории сначала объявлялись террористами, а затем – великими борцами за независимость? Опять же, не очень стараясь, можно вспомнить М. Бегина и Я. Арафата, оценивавшихся диаметрально противоположно на разных этапах своей политической деятельности.

Подтверждение зависимости физиологической реакции от контекста было получено в ходе многих экспериментов. Так, в одном исследовании его участники входили в комнату, в которой видели жуткого монстра или раненого человека. Во время выполнения действий, которые были продиктованы этими условиями, их мозг непрерывно сканировало специальное устройство. Испытуемые либо стреляли в чудовище, либо перевязывали раненого, и эти абсолютно разные, с точки зрения мышечной моторики, физические акты активировали в мозге схожие нейронные контуры, расположенные в префронтальной коре, определяющей соответствие действия ценностным установкам человека [142]. То есть действия были разными, но в контексте «правильности», соответствия текущему моменту включали одинаковую последовательность сигналов нейронов мозга.

Точно так же дело обстоит с гормонами и нейромедиаторами. Самый просоциальный гормон – окситоцин, помимо других своих замечательных свойств, способствует увеличению щедрости. Но делает более щедрым он только того, кто и так имеет к этому предрасположенность, скряга останется скрягой, даже если ему ввести литр окситоцина [160].

Этот достаточно хорошо изученный гормон вообще очень избирателен в своих проявлениях: «Окситоцин и вазопрессин содействуют формированию связи матери и ребенка, а также моногамному поведению в парах, снижают тревогу и стресс, укрепляют доверие, упрочивают социальные группы, делают людей щедрее и общительнее. Однако ко всему этому прилагается огромное НО: гормоны способствуют просоциальности только по отношению к Своим. Когда дело касается Чужих, окситоцин и вазопрессин превращают нас в ксенофобов и этноцентристов» [88, с. 114].

Точно так же дело обстоит и с тестостероном, высокий уровень которого, как считалось, провоцирует агрессивное поведение. «Зависимость агрессии от тестостерона намного меньше, чем принято считать. Индивидуальные колебания данного андрогена в пределах нормы не позволяют предсказывать, будет ли человек вести себя агрессивно, нарушать законы. Более того, чем особь изначально агрессивнее, тем меньше ей требуется добавлять тестостерона для агрессивного акта. И если уж тестостерону и отведена какая-то роль, то только в качестве „пособника“ – сам по себе этот гормон не порождает агрессию. Он делает нас более восприимчивыми к факторам, ее запускающим, – особенно тех из нас, кто и так предрасположен к агрессии. Повышение уровня тестостерона, как мы выяснили, способствует агрессии только в обстоятельствах угрозы социальному статусу. Но если даже уровень гормона и подскакивает в такой ситуации, это не обязательно усиливает агрессию: он активирует любые из тех действий, которые помогают сохранить статус. В мире, где социальный статус поддерживается добрыми делами, тестостерон окажется самым „просоциальным“ гормоном на свете» [88, с. 114].

Схожий механизм задействован и в работе гормонов стресса – глюкокортикоидов. Стресс подразделяется на «плохой», сопровождающийся негативными эмоциями и носящий название дистресса, и «хороший», возникающий при решении творческих задач или физической активности, приносящей удовольствие, и называемый эустрессом. И тот и другой стресс влияет на состояние дендритов нейронов, атрофируя или, наоборот, увеличивая степень их разветвленности. Когда крысу ввергают в состояние страха, заставляя испытывать дистресс, дендриты ее гиппокампа, под влиянием выброса глюкокортикоидов, начинают сокращаться. И точно такое же количество глюкокортикоидов в крови крысы, испытывающей эустресс от самозабвенного бега в колесе, приводит к росту дендритов того же гиппокампа [119—120,122].

Более того, влияние гормона может зависеть от того, какая именно его составная часть активна в тот или иной момент времени. АКТГ – адренокортикотропный гормон, управляющий синтезом глюкокортикоидов, который осуществляется в коре надпочечников. Именно этот гормон активирует состояние стресса. Он является пептидом, то есть состоит из цепочки аминокислот, и каждый участок этой цепочки влияет на разные функции организма. «…было установлено, что стимуляция секреторной функции коры надпочечников (собственно адренокортикотропная функция) осуществляется фрагментом АКТГ 11—24. В то же время указанный фрагмент не имеет психотропной активности. Инсулинотропная функция АКТГ заключена в отрезке с 22-й по 39-ю аминокислоту; АКТГ 1—13 участвует в регуляции медленного сна (с преобладанием медленных волн на ЭЭГ), а АКТГ 18—39 стимулирует быстроволновой сон.

Для проявления поведенческих эффектов АКТГ достаточно фрагмента 4—10 или даже 4—9. Основной психотропный эффект АКТГ состоит в повышении внимания к значимым стимулам. Следствием этого является улучшение памяти.

Внутривенное введение АКТГ 4—10 и АКТГ 4—9 (15 и 40 мг в течение четырех часов) добровольцам, здоровым молодым мужчинам, через полчаса после начала введения приводило к усилению избирательного внимания и уменьшению времени двигательной реакции. Под влиянием АКТГ увеличивается количество воспринимаемой зрительной и слуховой информации, он сокращает время адаптации к темноте и работы над корректурой текстов, а также уменьшает число ошибок. АКТГ 4—10 препятствует росту времени реакции, который в норме наблюдается при выполнении монотонного задания» [46, с. 248].

Как отмечает Р. Сапольски: «В промежуток времени от нескольких минут до первых часов эффект гормонального воздействия зависит в основном от ситуации и является стимулирующим. Гормоны не определяют, не являются причиной, не руководят, не порождают поведенческого акта. Вместо этого они делают нас более восприимчивыми к социальным стимулам в эмоционально значимых ситуациях, усиливают поведенческие тенденции и предрасположенности, соответствующие случаю» [88, с. 114].

Зависимость от контекста пронизывает все уровни нашей жизни. От контекста зависит синаптическая пластичность нейронов нашего мозга, объединяющая их в сети и влияющая на все аспекты обучения [65, с. 49]. Контекст влияет на то, станет ли бактерия, живущая в нашем организме, нашим убийцей или спасителем [49, с. 117—118]. Контексту подчиняются фундаментальные законы эволюции любой биологической особи [17, с. 170, 65, с. 102]. Даже у дрозофил один и тот же феромон может сигнализировать о разных состояниях, в зависимости от ситуативного контекста [124].

Таким образом, задача нарисовать даже приблизительную карту поведения конкретного человека, которая будет хотя бы условно объективной и опираясь на которую мы сможем скорректировать качество его жизни в лучшую сторону, представляется маловероятной. Но мы все-таки сделаем такую попытку, обратившись к закономерностям, которые являются справедливыми для большинства объектов нашего мира и, что немаловажно, учитывают и относительную детерминированность физиологии, и поэтический холизм психики, и так зависящие от контекста конкретной ситуации связи между ними.