Читать книгу Настоящая фантастика – 2014 (сборник) - Андрей Дашков, Антон Первушин, Борис Георгиев - Страница 26

Олесь придирчиво оглядел потупивших очи долу лигирянок, нахмурился и обесточил транслятор, обошедшийся раз эдак в десять дороже обеих девиц, вместе взятых.

– Знаешь что, – повернулся Олесь к Шандору, – давай, пока не поздно, отправим их обратно.

В кают-компании «Одиссея», компактной, как и прочие помещения на грузовозе, и потому тесной, четверо помещались с трудом. Однако чувство неловкости Олесь испытывал вовсе не из-за тесноты.

– С тобой все в порядке? – изумился Шандор. – Куда это «обратно»?

– Откуда взяли.

Шандор вздохнул. Решения за обоих обычно принимал он, еще со студенческих времен. Олесь традиционно подчинялся. Однако сейчас явно назревала нестандартная ситуация.

– Ты что же, передумал? – скрестив руки на могучей груди, осведомился Шандор. – Тебе больше не нравится наша затея?

– Твоя затея, – уточнил Олесь.

Идея взять в полет лигирянок принадлежала Шандору. Олесь поначалу сопротивлялся, потом напарник его уломал. Одно дело оттрубить в космосе при полном безбабье пару месяцев, доказывал Шандор, и совсем другое – пару лет. При этом еще неизвестно, окажутся ли в пункте назначения дамы, готовые войти в положение двух оголодавших дальнобойщиков и предоставить тем некоторые услуги по определенной части. Скорее всего, таковых не будет вовсе: женщины-колонистки на дальних планетах – порядочная редкость. Таким образом, два года превратятся в четыре, и если даже удастся не спятить на пути туда, то уж на обратном они точно взбесятся, оба.

Контракт на доставку груза на Гимерот, третью от светила планету в системе Ню Волка, Шандор с Олесем подписали без раздумий – сумма вознаграждения позволяла по завершении контракта навсегда покончить с муторным и нелегким трудом занятых на ближних перевозках суперкарго. Четыре года дальнобоя, и можно будет осесть на любой цивилизованной планете в обитаемой части Галактики, обзавестись семьями, а там и подыскать занятие по душе, приносящее пускай небольшой, зато стабильный доход.

Олесь с Шандором дружили со студенческой скамьи. Вместе окончили Академию, получили лицензии навигаторов и отработали пару лет на обязательных правительственных рейсах. Затем одновременно с них уволились. «Одиссей», грузовоз класса «пси», бывалый, но надежный, был приобретен в рассрочку. Вот уже пять лет локальные межпланетные рейсы худо-бедно позволяли сводить концы с концами, но не более.

Срочный контракт на перевозку в систему Ню Волка подвернулся случайно и был несомненной удачей, шансом, от которого не отказываются. О проблемах, сопутствующих дальнему перелету, напарники стали всерьез задумываться уже после того, как подписали бумаги. Отсутствие женщин было из этих проблем самой серьезной. Идея отклониться от курса и нанести визит на Лигирь пришла Шандору на ум уже через неделю после старта.

Слухи о выходцах с Земли, взявших в наложницы лигирянок, ходили разные и самые что ни на есть противоречивые. Говорили, что лигирянки приносят несчастье. Иные уверяли, что, наоборот, удачу. Еще поговаривали, что они ревнивы и мстительны. Бытовала история о некоем пилоте Фредди, связавшемся с лигирянкой и увлекшемся туристкой. Фредди нашли под утро зарезанным в обнимку с зарезанной же лигирянкой, причем кто кого убил – выяснить так и не удалось.

Лигирь, планета земного типа, была четвертой от светила в системе Дельты Павлина. И, как всякую подобную планету, населяли ее гуманоиды. Внешне они мало чем отличались от хомо сапиенс, особенно если не брать в расчет цвет кожи, варьирующийся у лигирян от лимонно-желтого до ярко-оранжевого. Геномы обеих рас были, однако, несовместимы, хотя краем уха Олесь слыхал скандальную историю поп-звезды, клявшейся, что забеременела от дикого лигирянина. Правда, ввиду общеизвестной любвеобильности этой звезды клятва ее выглядела весьма сомнительно. Главное же отличие было не во внешности и не в структуре хромосом. Уровень развития лигирянской цивилизации отставал от земного на десяток веков. На Лигире еще в моде были рабовладение, варварские войны, публичные казни и довольно жуткая с точки зрения современного землянина этика. В частности, поговаривали, что первым визитерам с трудом удалось воспрепятствовать массовому жертвоприношению в честь новых богов, свалившихся в железных огурцах с неба на головы аборигенам.

Мало-помалу, правда, к богам привыкли и настоятельным их просьбам вняли. Сжигать, вешать и рубить во славу головы прекратили. Зато охотно отдавали богам девушек – считалось, что та, на которую пришлые обратили внимание, сама вместе с ними возносится на небеса и в буквальном, и в переносном смыслах. А уж выкуп за новоиспеченную святую, по земным меркам пустяковый, враз делал ее счастливых родителей местными богачами.

Выведя «Одиссей» на лигирянскую орбиту, напарники бросили жребий. Вытянувший короткую соломинку Шандор погрузился в посадочный модуль и отчалил «по бабам». Неделю, что он отсутствовал, Олесь терпеливо наматывал вокруг Лигиря витки и с каждым днем становился мрачнее и скептичнее. Еще недавно казавшаяся верной и занятной идея завести девочку-полудикарку накануне осуществления стала выглядеть сомнительной, если не сказать аморальной. Теперь же, при виде аборигенок, затея представлялась и вовсе скверной.

«Аолла, 18, фальцет, желтый», считал Олесь с экрана меморайзера сделанную Шандором памятку. Это, надо понимать, та, что слева, прехорошенькая, с золотистой кожей и волнистыми, до плеч, цвета спелого колоса прядями. Фальцет, по всей видимости, тембр ее голоса, а восемнадцать – возраст. Олесь откашлялся и почувствовал себя чуть ли не старым растлителем. «Лайма, 17, сопрано, бледно-песочный», ознакомился он с данными второй лигирянки, ничуть не менее привлекательной, чем первая. Что ж, слава творцу, хотя бы не пятнадцать. У них, впрочем, развиваются рано. Или это не у них? У Олеся неожиданно закружилась голова, то ли от слабости, то ли от застенчивости.

– Ты где их нашел? – сердито буркнул Олесь. – Там детсадовского возраста никого не было?

– Всякого были, – огрызнулся Шандор. – Посмотрел бы я на тебя на моем месте. Когда раз в пять минут тебе приводят на смотрины новую девку, а от предыдущих уже в глазах рябит. Сам не знаю, почему взял этих. Ладно, тебе какая нравится?

– Никакая.

– Тяжелый случай, – Шандор вздохнул. – Давай уже выбирай, дружище. Мы как договаривались?

Олесь не ответил. Договаривались они спутницами время от времени меняться. Это они частенько проделывали, знакомясь с не отягощенными предрассудками девицами в многочисленных барах при космодромах. Однако сама мысль меняться этими двумя дикарками почему-то казалась Олесю постыдной. Наверное, потому, что на дикарок лигирянки не очень-то походили. А походили, скорее, на скромных и ухоженных домашних девочек, воспитанных на какой-нибудь аграрной планете с викторианскими нравами.

– Ну, долго ты будешь маяться? – принялся ворчать Шандор. – Бери любую и дуй с ней в койку. Или хочешь обеих?

Олесь крякнул с досады.

– Ты что же, не видишь разницы? – бросил он с досадой. – Это не космодромные шлюхи.

– Ну, разумеется, вижу, – недоуменно ответил Шандор. – Нормальные девчонки, да шлюхи бы с нами и не полетели.

Олесь, нахмурившись, пристально посмотрел напарнику в глаза. Ни тени смущения в них не было. Шандор вообще редко смущался, сомневался или переживал. Был он высоченным плечистым кареглазым брюнетом со скуластой физиономией, напористым и пробивным. Невысокий худощавый Олесь с голубыми глазами и непослушными русыми волосами рядом с Шандором смотрелся, словно персонаж древнего романа по имени Арамис рядом с другим персонажем, Портосом.

– Значит, так, дружище, – вопреки обыкновению, решительно сказал Олесь. – Девчонок мы сейчас накормим, дадим отоспаться с дороги, и я отвезу их обратно.

– Ты сбрендил?

Вместо ответа Олесь запитал транслятор.

– Меня зовут Олесь, – представился он. – А это Шандор, он отличный парень и прекрасно готовит, даром что мадьяр. Сейчас Шандор сотворит вам гуляш. Из натурального мяса, заметьте, в общем, пальчики оближете. Затем можете часов пять-шесть подремать, я уступлю вам каюту. А потом погружу обратно в корыто и доставлю по месту жительства. Все ясно?

– Нет, господин, неясно, – отозвался транслятор, заглушив простуженным баритоном сопрано Лаймы, так и не оторвавшей взгляд от каютного пола в щербинках и пятнах, уже не поддающихся кибер-уборщику.

– Что же тут неясного? – загорячился Олесь. – Впрочем, я, кажется, понимаю. Сейчас объясню. Мы с Шандором шутники, это ясно? Особенно он, записной хохмач, патологический. Хлебом не корми, дай чего-нибудь эдакое отколоть. Хотя, по чести сказать, я от него недалеко ушел. Вот мы и придумали подцепить вас, юмор у нас такой. А теперь поняли, что это совсем не смешно, и просим прощения. В знак добрых намерений накормим вас и отвезем домой. Еще и денег дадим, ну, чтобы сгладить это все, надеюсь, вы не откажетесь.

– Настоящий идиотизм, – прокомментировал речь напарника Шандор. – Не слушайте этого олуха, девочки, он попросту малость подвинулся умом, – Шандор хмыкнул. – Надо полагать, от радости.

Олесь и вправду чувствовал, что несет изрядную ахинею. Наизнанку выворачивающий стыд не давал ни замолчать, ни сказать что-то более толковое.

– Я не нравлюсь тебе, господин? – Лайма вдруг вскинула на Олеся взгляд ставших влажными серых глаз.

– Что-что? – опешил тот. – В каком смысле? Так, немедленно перестань реветь, этого только недоставало! И какой я, к чертям, господин? Меня зовут Олесь.

– Хорошо, господин.

– Так, – перехватил инициативу Шандор. – Мы оба идиоты. Не хватало только затеять выяснение отношений вчетвером. Пошли, – Шандор протянул руку желтокожей Аолле.

– Я тебе нравлюсь, госпо… – начал было транслятор.

– Спрашиваешь! – с энтузиазмом перебил Аоллу Шандор. – Ты клевая, отпадная, все такое.

Шандор подмигнул Олесю и, понизив голос до шепота, сказал:

– Сдается мне, это не мы, а они нас уже поделили.

Олесь проводил взглядом удаляющуюся пару.

– Мне эм-м… немного неловко, – замямлил он. – Нет, даже не немного, а сильно неловко. Мы и вправду сваляли приличного дурака, когда решили купить себе вас. Идиотская выходка с нашей стороны, что говорить. Нет-нет, ты не подумай чего. Ты ладная, стройная, привлека…

– Спасибо тебе, господин, что купил меня.

Цвет кожи у девушки вдруг стал из бледно-песочного золотым.

– Спасибо за что?! – оторопел Олесь.

Она тоже стыдится, понял он миг спустя. Нет, я все-таки пенек. Купил… надо же, словно кобылу на базаре. И стать похвалил: «ладная, стройная». Хорошо не сказал «здоровая» и не попросил продемонстрировать зубы.

– Извини, – вновь смущенно замямлил Олесь, – я хотел сказать, что ты красива и это… – он запнулся, подходящие слова не шли на ум. – Красива, нежна и эм-м… это…

– Добродетельна, – подсказал транслятор. – У меня никогда не было мужчины, господин.

* * *

– Отвратительно, – поведал Шандор трое суток спустя и швырнул тарелку с неаппетитной массой в жерло пневматического мусоропровода. – Ничего сложного в пищевом процессоре нет, ваши примитивные печи, или что у вас там, гораздо сложнее. Видите эти кнопки? Я специально присобачил картинки над каждой из них. Что, никогда не видели, как выглядит баклажан? Ничего, придет с опытом. Главное тут – пропорции. Смотрите: сейчас я закажу процессору настоящий венгерский паприкаш, а не ту дрянь, что вы из него выудили. Значит, так: берем мясо, сметану, лук…

– Толку не будет, – махнул рукой Олесь.

– Обязательно будет, – упрямо возразил Шандор. – Ну, поплюемся день-другой от их стряпни, ничего страшного. Девиц надо чем-то занять, не сутки же им напролет порнофильмы смотреть.

От порнофильмов, впрочем, толку оказалось еще меньше, чем от готовки.

– Ты был прав, затея дурацкая, – говорил Шандор Олесю, запершись с ним в пилотской рубке на следующий день после того, как «Одиссей» покинул лигирянскую орбиту и взял курс на вход в межпространственный туннель в восьми сутках лета. – Не знаю, как у тебя, но резиновая кукла по сравнению с моей Аоллой – секс-бомба.

– То же самое, – потупился в кресле второго пилота Олесь. – Полное отсутствие темперамента, кто бы мог подумать. Бедные девочки.

– Ты лучше меня пожалей, – буркнул Шандор. – Словно кросс с полной выкладкой отмотал.

Час спустя обеих пассажирок усадили в кресла в помещении, совмещающем функции спортзала, кинозала, библиотеки, компьютерного центра и рекреации, и, зарядив на шесть часов порнографии, оставили одних. На следующий день сеанс повторили, за ним еще один, после чего пришли к единодушному мнению, что эксперименты с приготовлением пищи, по крайней мере, гуманнее.

– Неужели у них у всех так? – недоумевал Шандор, пока процессор, недовольно урча, пытался справиться с венгерским паприкашем по-лигирянски. – Не завидую я ихним мужикам. Скажи спасибо, что наши с тобой девицы хотя бы красивые, а представь, каково кому-то, когда под ним мало того что бесчувственная доска, так еще и крокодил. Там таких тоже полно, не сомневайся. Слушай, может, действительно поменяемся? Все какое-никакое разнообразие.

Меняться Олесь категорически отказался. Он сам не знал почему – никаких чувств, кроме легкой жалости и легкого же раскаяния, по отношению к Лайме он не испытывал.

* * *

– Еще не поздно, – задумчиво сказал Шандор на восьмые сутки.

– Что не поздно? – автоматически переспросил Олесь.

– Повернуть оглобли.

«Одиссей» дожевывал последние тысячи миль космического пространства, оставшиеся до входа в тоннель.

– Если ничего не случится в пути, в срок мы уложимся, – рассудил Олесь. – В пределах расчетной погрешности. В крайнем случае, уплатим неустойку за опоздание. Ничего страшного, вообще говоря. Однако…

Спроси его, он вряд ли бы сказал, что именно означает это «однако». Нечто неуловимое протянулось между ним и купленной на Лигире пассажиркой. Нечто, ничего общего не имеющее с тем, что бывает между мужчиной и женщиной. Нечто совсем другое.

– Моя вчера отчудила, – проговорил Олесь вслух. – Знаешь, что сказала?

– Что же? – Шандор хмыкнул. – Постой, сейчас угадаю. Бьюсь об заклад, то же самое, что моя вчера выдала мне. «Ты только не влюбись в меня», – писклявым голосом спародировал Шандор Аоллу.

– Угу, так и есть. За час до этого приволокла меня к транслятору и заставила на все лады повторять производные от слова «любовь». У них, оказывается, этого слова и в лексиконе-то нет. С учетом их темперамента, немудрено: какая там, к черту, любовь. Соитие, совокупление есть, я выяснил. Даже групповое изнасилование. А любви нет. Вместо нее этот, как его, черт… слово какое-то идиотское.

– Вериль, – подсказал Шандор.

– Точно, оно самое. Твоя, выходит, тоже упражнялась с транслятором?

– Да нет. Видимо, почерпнула от твоей. В результате выдала, что, если я, не дай бог, в нее влюблюсь, настанет вериль. Прозвучало так, словно настанет всеобщий конец света, ну, или, самое меньшее, вспыхнет пара сверхновых.

– Да уж, – фыркнул Олесь. – Так что ж, возвращаемся? Часа через полтора поворачивать станет поздно.

Шандор побарабанил пальцами по подлокотнику пилотского кресла.

– Нет, – принял решение он. – Знаешь, это было бы сродни дезертирству. В конце концов, ничего страшного ни с нами, ни с девчонками не произойдет. Притремся как-нибудь. Они, вообще говоря, неплохие девки, и потом – вовсе не обязательно с ними спать. Ну, разве что если невмоготу станет.

– Думаешь? А что делать с ними, когда вернемся? – неуверенно протянул Олесь.

– Какая разница, – беззаботно махнул рукой Шандор. – Высадим где-нибудь. Денег дадим. Девки молодые, красивые, найдут себе мужиков.

* * *

– Что ж, вполне прилично, – Шандор покончил с едой и отодвинул тарелку. – Это, конечно, еще не гуляш, но, по крайней мере, некое его подобие. Ладно, тащите пудинг.

За те полтора месяца, что «Одиссей» пронзал первую по счету межпространственную червоточину, жизнь на борту стабилизировалась и вошла в привычную колею. Просыпаясь поутру, Олесь обнаруживал под боком мирно посапывающую Лайму, улыбался непроизвольно и ловил себя на том, что испытывает нечто вроде нежности. Он пристрастился к ежеутреннему кофе в постель и к ежевечернему коктейлю в нее же. Поворчав для порядка, стал регулярно бриться по утрам, дважды в день менять рубаху и добродушно посмеиваться, слушая, как взвизгивает от притворного страха Лайма, если ее пощекотать под мышками или ущипнуть за мягкое место.

– Как там твой вериль, не настал еще? – подтрунивал над Лаймой Олесь.

– Вериль не мой, – серьезно отвечала та. – Он всегда общий. Ты еще не влюбился в меня?

– Да вроде нет.

– Это хорошо. Значит, и вериля еще нет.

– А будет?

– Не знаю.

Олесь пожимал плечами и отправлялся в рубку.

– Знаешь, дружище, – сказал Шандор, когда грузовоз покинул тоннель, преодолел подпространство и погасил скорость. – Я не жалею, что мы их взяли. На борту стало веселее, ты не находишь? Я бы сказал – уютнее. И вообще, это, оказывается, приятно, когда рядом с тобой кто-то есть. Не на одну ночь или там на пару, а постоянно, понимаешь?

Олесь кивнул. Он понимал. Привязался я, что ли, к Лайме, думал он, пытаясь проанализировать то, что происходило между ними изо дня в день. Привык к ее улыбке, к заботе, к исходящему от нее легкому цветочному запаху. Возможно, притерпелся к пресному, безвкусному сексу. Правда…

– Шандор, – сказал Олесь вслух. – А у вас ничего не изменилось? Ну, в койке.

– Да нет, – Шандор скривился. – С каких дел? Хотя… – он задумчиво нахмурил брови и замолчал.

– Вот и мне кажется, что «хотя», – буркнул Олесь. – Нет-нет, ни о какой чувственности и речи нет. Но как-то оно стало, черт, не знаю даже, как это сказать. Естественнее, что ли? Или, может быть, привычнее?

* * *

Время в полете тянулось медленно. Пассажирки освоились, с пищевым процессором они теперь управлялись лучше Шандора. Маленькая община сжилась, срослась, на «Одиссее» появились свои традиции. Одной из них стала набившая оскомину фраза «только не влюбись в меня».

– Почему ты постоянно твердишь это, Лайма? – однажды сердито спросил Олесь. – Что плохого произойдет, если я, по твоим словам, влюблюсь?

Кожа Лаймы в который раз поменяла цвет с бледно-песочного на золотой, лигирянка потерла виски ладонями.

– Ты чувствуешь, что начинаешь влюбляться в меня?

– Не знаю, – Олесь растерянно посмотрел Лайме в глаза. – Я привязался к тебе. Мы уже больше года вместе. Я спешу к тебе, когда заканчивается вахта. Знаю, что ты меня ждешь. Мне нравится твоя стряпня, нравится, как ты двигаешься, как улыбаешься, нравится твой голос.

Олесь осекся и посмотрел на выключенный транслятор.

– Еще мне нравится лигирянский, – добавил он. – Никогда не думал, что так быстро его выучу. Нет, я, конечно, косноязычен, но…

– Мы можем говорить на английском. Хотя я не так быстро учусь, как ты. Или на обоих языках вперемешку. Это не так важно, Олесь. У меня есть просьба к тебе.

– Да? – улыбнулся Олесь, подумав, что Лайма собирается просить его о чем-то впервые за все то время, что они вместе.

– Ты говорил, что через восемь месяцев по времени корабля мы прибудем на место, так?

– Так, – Олесь улыбнулся вновь. – Там у нас будет месячный отпуск. Ох, и оторвемся же. Свежий воздух, солнце, земля под ногами. Люди.

– Люди, – повторила Лайма. – Когда мы окажемся там, отпусти меня.

– Что?! – изумился Олесь. – Как это «отпусти»?

– Просто брось. Так, как бросают женщин в вашем мире.

– Что за дичь? – ахнул Олесь. – Почему?

С минуту Лайма молчала.

– Вериль начался, – сказала она наконец. – Наши мужчины, когда берут женщину за себя, знают, чем он заканчивается. Но идут на это потому, что так повелось в нашем мире.

Олеся передернуло. Он ошеломленно потряс головой, слова Лаймы звучали зловеще.

– Чем же заканчивается вериль? – с досадой спросил он.

– Ты не поймешь.

– Так объясни мне.

– Я не могу. «Верилю» нет объяснений. Ни на одном языке.

Олесь нервно заходил по каюте. Остановился.

– У меня нескромный вопрос, – сказал он. – Мне раз за разом становится лучше с тобой по ночам. А тебе со мной?

– И мне.

– Но я не изменился, я такой же, возможно, не слишком умелый. Получается, что изменилась ты. Вопрос: почему?

Кожа Лаймы стала цвета червонного золота.

– Это вериль, Олесь. Мы уже вступили в него. Но зашли еще не слишком далеко. Ты отпустишь меня?

– Нет, – сказал Олесь твердо. – Не отпущу. Что бы этот вериль ни означал. Плевать я на него хотел.

– Напрасно, – прошептала Лайма. – На вериль плевать нельзя.

* * *

– Снова здорово, – буркнул Шандор. – Наши истории развиваются параллельно. Аолла тоже едва не каждый день талдычит мне про вериль. И просит ее отпустить.

– Похоже на то, что этот вериль угрожает тем, кто в него вступает, – произнес Олесь задумчиво. – Неясно только чем.

– Я никакой угрозы не ощущаю, – пожал плечами Шандор. – Девочки нервничают, это бывает. Мы ведь купили их, а по сути – взяли на четыре года в аренду. Вот они и думают о том, что будет с ними, когда станут больше не нужны.

– А ты как считаешь?

Шандор рубанул воздух ребром ладони.

– Никак, – сказал он угрюмо. – Ты меня знаешь: я циник и к бабам отношусь соответственно, будь эти бабы хоть трижды красавицы с чуждым геномом. Но тут что-то особенное, сам не пойму что. Аолла, конечно, славная девочка, но во Вселенной живут миллиарды ничуть не хуже. Видимо, я все-таки привязался к ней, хотя привязываться вовсе не думал. Что поделаешь, в наших-то обстоятельствах. Однако держаться за ее юбку я точно не собираюсь.

Продолжать разговор Олесь не стал. Он тоже привязался к Лайме и проводил в ее обществе все свободное от вахт и бортовой рутины время. Он с удовольствием болтал с ней, дурачился, шутил и смеялся лигирянским шуткам. Обменивался историями, обсуждал древние и современные фильмы. Иногда отключал гравитационную установку, и они, держась за руки, летали в невесомости.

Разница в образовании сгладилась и стала незаметной. Олесю часто казалось, что лигирянка в интеллектуальном плане больше не уступает ему. Иногда он отчетливо чувствовал, что Лайма в следующую секунду скажет или сделает, и неизменно угадывал. Сначала Олесь удивлялся неожиданно открывшимся способностям к ясновидению, потом перестал. В конце концов, он прожил с Лаймой бок о бок без малого два года и за это время достаточно хорошо ее изучил.

За месяц до расчетной даты прибытия Олесь обрезал палец, зацепившись за зазубренную скобу в трюме, когда проводил плановую инспекцию груза. Вернувшись в каюту, он обнаружил, что палец у Лаймы также залеплен пластырем. Тот же, что у него – указательный, на правой руке.

Вот оно что, понял Олесь. С ними стали происходить одни и те же вещи. Мало того что они зачастую хором произносили одинаковые фразы на одном языке. Иногда Олесь даже видел, о чем Лайма думает. Не глазами видел, а иным, внутренним зрением. У них образовалась синхронность в поступках, в событиях, в мыслях. Или, скорее, даже не синхронность, а близость. У них даже зубы ныли одновременно.

Еще через неделю Аолла слегла с головной болью. С ней это происходило не впервой, кибернетический доктор поставил привычный диагноз «мигрень» и прописал покой. Однако на этот раз вместе с Аоллой слег и Шандор, голова у которого в последний раз болела лет семь назад, когда на нее свалилась плохо закрепленная пудовая балка в трюме. Через пару дней, впрочем, мигрень у обоих бесследно прошла.

Олесю было не по себе. Он чувствовал, что начинает понимать, о чем говорила Лайма, когда речь заходила о вериле. Но только лишь начинает.

* * *

На Гимероте дальнобойщиков ждали и приняли со всем радушием. Поселение на экваторе планеты отчаянно нуждалось в технике. В людях, впрочем, оно нуждалось еще больше.

– Может, останетесь? – уговаривал мэр на следующий день после того, как «Одиссей» состыковался с орбитальной станцией и встал под разгрузку. – Здесь прекрасный климат, плодородная земля и богатые месторождения металлов. Каких-нибудь двадцать лет, и колония превратится в центр галактического масштаба. Мы все станем богачами, но сейчас каждая пара рук на счету. Вы, парни, ко всему с женами – подумайте, ваши дети…

– Не будем об этом, – прервал мэра Шандор. – Мы с напарником хотели бы спуститься в селение.

– Да-да, конечно, я распоряжусь.

Колонисты устроили прибывшим торжественный прием в недостроенном вертолетном ангаре: с праздничным столом на полтораста персон, взращенными в местных теплицах овощами и фруктами, ягодными наливками с настойками и танцами до утра. Аолла с Лаймой пользовались бешеным успехом, так что вскоре Олесь даже почувствовал нечто вроде ревности. Конкуренцию лигирянкам составляла разве что стройная жгучая брюнетка, из желающих потанцевать с которой выстроилась очередь.

– Это доктор Нильсен, – сообщил мэр. – Единственная незамужняя дама на всю колонию. И, между прочим, весьма строгих правил. Она у нас главный хирург в госпитале.

– Да? – заинтересовался Шандор. – В самом деле строгих?

Дождавшись перерыва между танцами, он растолкал толпящихся вокруг докторши колонистов и отвесил церемонный поклон.

* * *

Месяц дальнобойщики провели в безделье, наслаждаясь лучами местного светила, естественной силой тяжести и свежим, насыщенным кислородом воздухом. В поселении им отвели два сборных домика на окраине, колонисты обитали в таких же.

А может быть, и вправду остаться, думал Олесь, обнимая за плечи прильнувшую к нему Лайму и глядя на буйствующие краски заката. Уговорить Шандора и остаться. Мэр прав: пара десятков лет, и здесь будет райское местечко, а пока работа для них с Шандором найдется. Что, собственно, еще нужно. Любовь… любви, наверное, нет, страстей тоже никаких нет, впрочем, откуда им взяться, да и нужны ли страсти мужику, разменявшему уже четвертый десяток. Зато есть пресловутый вериль. Лайма настроена на него, как тень… Если в этом и состоит вериль – чем плохая штука?.. Они вполне могут прожить многие годы вместе, пускай и без детей.

Надо поговорить с Шандором, решил Олесь. Завтра же и поговорю.

На завтра откладывать не пришлось. Тем же вечером, едва зашло местное солнце, Шандор постучался в дверь сборного домика и поманил Олеся наружу.

– Я оставляю ее, – Шандор отвел взгляд.

– Что? – не понял Олесь. – Кого «ее»? Где оставляешь?

– Послезавтра мы улетаем. Аолла остается здесь.

– Как это здесь? – опешил Олесь. – С кем?

– Ни с кем, – Шандор невесело хмыкнул. – Или с кем хочет. Этот ее чертов вериль слишком далеко зашел. И потом…

– Что потом?

– Знаешь, я уже забыл, как это, когда спишь с настоящей женщиной. Не с суррогатом женщины, а с живой, жаркой, чувственной бабой.

– Понятно. Ты соблазнил докторшу.

Шандор фыркнул.

– Еще вопрос, кто кого соблазнил. Неважно. Если честно, мне скверно, Олесь. На душе погано. Никогда не думал, что расстаться с девчонкой может быть настолько тяжело. Словно кусок от себя отрываешь. С кровью.

С минуту оба молчали.

– Ты уже сказал ей? – прервал, наконец, паузу Олесь.

– Нет еще. Сегодня ночью скажу. Представляешь, боюсь говорить. Сам не знаю отчего.

Кроны высаженных в поселении земных деревьев плыли в темноте, как корабли с расхристанными парусами. Решетчатая конструкция перед вертолетным ангаром походила на разлапистый крест. Заплесневелой монетой на черном сукне застыла в чужом небе болотного цвета луна. Олесю стало зябко.

* * *

– Олесь! Вставай! Вставай немедленно!

Олесь разлепил глаза. Перепуганная Лайма трясла его за плечо, ее бледно-песочная кожа казалась сейчас землистой.

– Что стряслось?

– Аолла. И твой друг Шандор. Они…

Олесь кое-как оделся и выкинул себя из сборного домика наружу. Лигирянки ревнивы и мстительны, припомнилось вдруг ему.

Они лежали рядом. На полу, навзничь, касаясь друг друга локтями. Олесь метнулся, оттолкнул хлопочущую рядом с Шандором докторшу, пал перед ним на колени и схватил за запястье.

– Шандор, дружище, – бормотал он, безуспешно пытаясь нащупать пульс.

Докторша накрыла лицо Шандора простыней.

– Бросьте, – сказала она устало. – Они мертвы. Похоже на сердечно-сосудистую недостаточность. Наступила около четырех часов тому. По всей видимости, у обоих одновременно. Подробнее выяснится на вскрытии. Знаете, мы с вашим другом…

– Знаю, – прервал Олесь. – Не надо никакого вскрытия.

Лайма ждала, съежившись в кресле. Олесь двинулся к ней медленно, как сквозь воду. Пол при каждом шаге качался под ногами. В двух шагах Олесь остановился, смерил лигирянку недобрым взглядом.

– Вериль, – отозвалась на незаданный вопрос Лайма. – Это вериль.

Олесь подобрался.

– Рассказывай, – велел он. – Все, что знаешь. Итак: что такое этот чертов вериль?

– Не кощунствуй, прошу тебя, – кожа у Лаймы привычно зазолотилась. – Вериль это великое благо, высшая награда людям, которые… Которые любят друг друга, если говорить на твоем языке. Но вериль может стать великим несчастьем, если не уберечь любовь.

– Вот как… Значит, моего друга убил вериль. Шандор, получается, не сберег любовь, и вериль его покарал, так?

– Вериль всегда карает обоих.

Олесь стиснул челюсти.

– Каким образом вериль умудрился убить двух здоровых, полных сил и жизни людей? Говори, ну!

– Откуда мне знать, Олесь, – кожа Лаймы приняла обычный бледно-песочный оттенок. – Вериль у каждой пары свой. Но он никогда не терпит измены.

* * *

На похороны собралось почти все население городка. Олесь поймал себя на том, что с ненавистью глядит на докторшу. Это ведь она виновата, ожесточенно думал он. Похотливая, слабая на передок сука. Окажись на месте Шандора он… Олесь с ожесточением мотнул головой. Нет, докторша ни при чем. Вериль, видите ли, не терпит измены. О какой измене, черт побери, речь? И кому? Шандор никогда не относился всерьез к девице, которую даже походной женой не назовешь. Или все-таки относился?

Олеся заколотило. В двух десятках шагов кибернетические могильщики опускали в землю гроб с тем, что осталось от Шандора. Все, Шандора больше нет. А он, Олесь, так привык на него полагаться, что не знает даже, что теперь делать. Он скосил глаза на застывшую по левую руку заплаканную Лайму. Бросить ее к чертям, вот что надо сделать, причем немедленно. Если он не хочет, чтобы вериль угробил его так же, как Шандора.

Поздно, осознал Олесь миг спустя. Бросать поздно. Чем бы ни был на самом деле проклятый вериль, он уже вляпался в него, погрузился в него по уши. В двух шагах слева от Олеся стояла его смерть, которую он походя, невзначай подцепил два года назад. Миловидная, покорная, уютная смерть.

Что же делать, лихорадочно думал Олесь, механически пожимая руки подходящим выразить соболезнование колонистам. Может быть, просто удрать? Погрузиться в посадочный модуль, через шесть часов он будет уже на борту, вряд ли вериль дотянется до него через космос.

Дотянется, осознал Олесь. Уже дотянулся. В одиночку шансы малы, второй пилот необходим, он не сможет дневать и ночевать в рубке без сна, а значит, рано или поздно угодит в катастрофу. Что ж…

– Нам придется остаться здесь, – сказал Олесь лигирянке на третьи сутки после похорон. – Один с пилотированием я не справлюсь, мы погибнем в пути.

– А ты не хочешь оставаться, Олесь?

Олесь не ответил. Всего несколько дней назад он подумывал об этом. Шандора еще хотел уговорить, идиот.

– Если пожелаешь, мы останемся, Олесь. И если не пожелаешь, улетим отсюда прочь. Просчитывать курс я пока не умею, но обязательно научусь. А нести вахты могу уже и сейчас.

– Ты? – изумился Олесь. – Ты можешь нести вахту в пилотской рубке?

– Думаю, да. Я ведь умею почти все, что и ты, Олесь. А остальному вскорости научусь. Это вериль.

– Вериль… – растерянно повторил Олесь. – Вот оно что. Ты хочешь сказать, что вериль… Что он залез мне в голову и то, что там есть, перекачал тебе? Скопировал меня, так, что ли?

– Не знаю, – Лайма нервно пожала плечами. – Наверное, так. И не так.

Олесь смежил веки и с минуту стоял молча, покачиваясь с пятки на носок.

– Со мной случится то же, что с Шандором? – не открывая глаз, спросил наконец он. – В один прекрасный день меня найдут на полу мертвым? Вернее, найдут нас обоих?

– Нет, – Лайма подалась к Олесю, всхлипнула. – Не говори так. Вериль это не только кара, это еще и счастье. Он… понимаешь, он… Я не могу объяснить. Ты или поймешь это сам, или нет. Вериль не для двоих людей. Он для одного.

Олесь отстранился. До него внезапно дошло.

– Вот, значит, как, – пробормотал он. – Ты сказала сейчас, что землянина по имени Олесь больше нет? Так же, как лигирянки по имени Лайма?

Лайма не ответила, только смотрела на него влажными серыми глазами.

Вериль не для симбионтов, мучительно осознавал Олесь. Не для партнеров с параллельными жизненными процессами. И даже не для сиамских близнецов. Вериль просто превращает двух человек в одного. Сливает их сущности воедино.

– У нас когда-то была присказка, – проговорил Олесь тоскливо. – Жили они долго и счастливо и умерли в один день.

– Да, – Лайма потупилась. – Вериль дарит счастливую жизнь и счастливую смерть. Тому, кто этого заслуживает. Одному человеку. Который раньше был двумя.

– Наш вериль еще не в окончательной стадии, так? – уточнил Олесь. – Мы еще не вполне одно целое, но станем им? Это и есть лигирянское счастье?

Лайма вновь не ответила.

Олесь смотрел на нее и думал, что видит себя. Он пока еще был самим собой. Частично. И частично – уже нет. Ему было страшно.