Читать книгу Падение (сборник) - Андрей Деменков - Страница 2

Молодой ксендз был предан своей работе. Он истово верил в бога и досадовал, что не все современные священнослужители так же ревностны, как и он. Впрочем, и ему не хватало настоящего усердия. Больше всего в минуты общения с Господом он укорял себя за то, что не любит принимать исповедь.

Ксендз был уверен, что христианин должен исповедоваться только перед Всевышним, без посредников. Точно так же, как церковь в средние века отказалась от публичного покаяния, ей следовало бы прекратить современную практику исповеди перед священнослужителями, считал он. Но, чтя строгие догматы, полагал, что старшие наставники лучше него разбираются в вопросах веры и церковного устройства. Поэтому покорялся божьей воле и терпеливо выслушивал исповедывавшихся.

Работа эта, надо сказать, не только вступала в спор с его убеждениями, но и просто была малоприятной. За четыре года ксендз не услышал ничего стоящего. Обычно люди приходили с какими-то глупостями; иногда посвящали в свою жалкую низость, прикоснувшись к которой, хотелось немедленно принять душ. После такого трудно было сострадать…

Думая обо всем этом, ксендз выслушивал очередную зевотную историю, которую не оживляло даже то обстоятельство, что он не знал собеседника. За стенкой исповедальни сидела женщина из другого прихода, церковь ее была за городом. Она боялась исповедоваться в родной деревне, потому что местный ксендз знал всех своих прихожан как облупленных. А согрешила она именно против него.

Возвращалась на днях от кума. Дело было поздним вечером, полозья саней монотонно скрипели по рыхлому весеннему снегу. Разомлев после глинтвейна, стала клевать носом и отпустила поводья. Очнулась лишь после того, как вывалилась из круто свернувших саней. Ну, и обругала сгоряча кобылу, обозвав ее неуклюжей, как деревенский ксендз.

– Я же не со зла! – горячо оправдывалась женщина. – Ксендз, в общем-то, хороший человек. Но однажды уронил мне на ногу кадило…

Иные взрослые наивнее детей. Уверовав в свою возрастную мудрость, они творят потрясающие глупости, а потом боятся ответственности за них пуще малого ребенка.

Не скрывая все равно не видную женщине тоскливо скошенную улыбку, ксендз заверил ее, что грех не страшный и его легко замолить. Важно, что женщина раскаивается.

– Ой, я буду молиться! – энергично заверила та. – Я ему еще и пирог испеку обязательно!

Новость о том, что наказания не будет, переполняла счастьем душу великовозрастного дитя.

– Ой, спасибо! – звенел голос за стенкой. – Ой, спасибо! До чего ж мне было не по себе!..

Кажется, все. Приподнявшись, ксендз взялся за ручку дверцы. – Вы уверены? – спросил мужской голос из соседней кабинки.

Ксендз замер в полусогнутой позе, ему показалось, что он уже где-то слышал этот баритон.

– Уверен в чем? – спросил он, возвращаясь на скамью.

– В том, что кто-то на небесах дал вам право подслушивать людские судьбы.

От скуки не осталось и следа. Странный вопрос обещал интересного собеседника.

– Он обязал нас помогать согрешившим и наставлять их на путь истинный.

– И убийц?

– И их тоже, – последовал ответ после непродолжительной паузы, во время которой ксендз прокрутил в сознании давно мучавшие его сомнения. – Страшен человек, совершивший страшный грех. Но еще страшнее тот, кому не помогли облегчить душу.

– Быть может, он не был бы так страшен, если бы не знал, что ему могут отпустить самые страшные грехи.

Голос. Как он знаком… Но какой-то деформированный. Ксендз принюхался. Из соседней кабинки доносился аромат хорошего коньяка.

– Вам трудно было набраться смелости, чтобы прийти сюда? – догадался он.

Тишина висела в коньячном аромате секунд десять.

– Вы исповедуете нехристей?

– Мы все равны перед Господом.

Из соседней кабинки донеслось бульканье хмельного смешка.

– Тогда почему мы не равны перед людьми, которых он создал по своему подобию?

– Мы перестали быть богоподобными, покинув Эдем, – растущий интерес к незнакомцу заставлял ксендза все сильнее теребить мочку правого уха. – Вы пережили какое-то потрясение?

– Я переживаю свою жизнь…

И вновь тишина. Которую прервало скрипучее вращение бутылочной пробки.

– Вы принесли в церковь алкоголь? – возмутился ксендз.

– Без него я вообще сюда не пришел бы. Так что ОН должен простить.

– Мне кажется, вы забываетесь, – не успокаивался ксендз.

– ОН готов простить исповедовавшегося перед вами растлителя детишек, но не в состоянии быть снисходительным по отношению к пьянчуге? – нотки горечи вибрировали в каждом слове незнакомца. – Неужто алкоголики не имеют права на исповедь?

– Он вряд ли сможет простить растлителя детей, который предается греху на исповеди, – ксендз старался говорить как можно спокойнее и увереннее.

– То есть, главное – не грешить в неподходящий момент?

– Грешить нельзя никогда. Но в церкви, да еще на исповеди любое прегрешение особенно низко. Уберите бутылку, или же я попрошу вас покинуть храм!

Незнакомец начал раздражать ксендза. Не тем, что он не разбирался в церковных тонкостях. Он задавал слишком сложные вопросы. Но именно это удерживало ксендза от того, чтобы сделать самое правильное в данной ситуации: выгнать нарушителя порядка из церкви, посоветовав вернуться в другой раз и трезвым. Или хотя бы без бутылки.

– С какой бедой вы пришли сюда? – спросил он, уже ничуть не сомневаясь, что предстоит выслушать неординарную историю.

– Сколько времени у меня?

– Столько, сколько понадобится.

Незнакомцу нелегко было начать.

– Курить у вас тоже не разрешается? – спросил он.

Ксендз не сумел определить, таится ли ирония в его голосе.

– Судя по всему, вы человек образованный. И даже если абсолютно неверующий, все равно должны знать элементарные нормы культуры. К чему этот нелепый вопрос?

– Я рос в обычной рабочей семье, – неожиданно начал незнакомец. – В небогатой, но и не слишком бедной. Родители любили меня и очень хотели обеспечить мое будущее. Вкалывали каждый на двух, иногда даже на трех работах, только бы у нас было сносное жилье, вдоволь нормальной еды на столе и… книги. Книг у нас было много. Особенно детских. Я упивался «Таинственным островом», «Машиной времени», «Хрониками Эмбера»… Жизнь казалась такой прекрасной и… огромной…

– Жизнь и есть прекрасна.

– И огромна?

Ксендз уловил в вопросе нескрываемую ехидцу. Незнакомец раздражал его все больше. Но интерес был сильнее.

– Еще в юности я понял, что хочу стать большим человеком, – продолжал незнакомец, словно забыв о своем каверзном вопросе. – Только не понимал, кем именно. Думал о космосе и фигурном катании одновременно.

– Мама притащила меня на фигурное катание, и мне понравилось, – словно оправдываясь, объяснил он. – Но все как-то не задавалось. Что бы я ни делал, почти всегда возникали какие-то закавыки, которые сводили на нет все мои усилия. Я и в фигурном катании подавал большие надежды, об этом все говорили. Но, блеснув разок, не выдерживал взятую высоту и долгое время до следующего проблеска ходил в середнячках.

– Возможно, вы были недостаточно усердны? – предположил ксендз. – Бывает, талантливые люди не уделяют должного внимания труду, уповая на свои выдающиеся способности.

– Я не был трудоголиком, но работал как надо, уж поверьте, – что-то в голосе незнакомца вызывало доверие. – Да и, знаете, со временем становится трудно вкладывать всего себя в дело, которое не приносит ожидаемого результата. Комплекс неудачника потихоньку убивает в тебе победителя.

Ксендз был эрудированным человеком и читывал о хронических неудачниках. Но в жизни с персонажами вроде сыгранного Пьером Ришаром неуклюжего клерка Франсуа Перена из кинокомедии «Невезучие» не сталкивался. Собственный опыт вынуждал воспринимать истории о фатальных лузерах с большим сомнением.

Ему тоже не везло. От случая к случаю, как всем людям. Иногда невезенье становилось просто мистическим. Особенно в первые месяцы учебы в семинарии. Но потом он понял, что главная проблема в нем самом, в его чрезмерном волнении. И, как только справился с нервами, дела пошли на лад.

– Много раз я копался в себе, искал внутренние причины невезения, – продолжал незнакомец, словно читая мысли собеседника. – Были ошибки, как без этого. Но на один мой просчет приходилось не меньше трех случаев, когда от меня не зависело ровным счетом ничего. Я мог бы много рассказать таких историй, но сейчас не буду.

– Отчего же? Временем я вас не ограничиваю, я ведь сказал. Быть может, вместе мы могли бы разобраться в истоках ваших проблем.

– Не в чем разбираться, – отрезал незнакомец после небольшой заминки. – Потом поймете.

Он еще немного помолчал.

– Как-то мы с отцом потягивали пиво после бани. Отмечали успешную сдачу моей курсовой. Вообще-то мы редко болтали по душам: предок был довольно замкнутым человеком, я пошел в него. Но в тот вечер оба расслабились и завязался душевный разговор. О многом поговорили, и поговорили хорошо. Одно мне особенно запало в память – как отец признался в своей неудачливости. У него в роду, сказал, все были не в ладах с Фортуной. Бедствовать не приходилось, и в самые трудные времена судьба подкидывала какие-то спасительные возможности, но стоило разжиться, как очень скоро счастье рушилось. Наша семья примерно так и жила.

Незнакомец прерывисто вздохнул, потом продолжил:

– Обидно стало. Я старался не подавать виду, но отец заметил перемену в моем настроении. Наверняка он догадывался, о чем я думаю. И, глядя на меня исподлобья, напомнил о своем брате: после его смерти сын вдруг резко пошел в гору. Словно сошло с него отцовское проклятье… Сейчас он владелец крупной компании.

– Неужели так грешен был ваш дядя?

Незнакомец ухмыльнулся:

– Так ли уж грешны все неудачники? Что вы вообще знаете о грехе? – Странно задавать этот вопрос священнослужителю, не находите?

– Нет. Потому что я задал его не ксендзу, а образованному, надеюсь, человеку. Вы ведь образованный человек? У вас хорошая эрудиция?

– К чему вы клоните? – смутился ксендз и тут же почувствовал за стенкой энергию досады.

– В разных культурах разное понятие о грехе. Скажем, у племен острова Калимантан юноша обычно приобретает первый сексуальный опыт, живя со взрослыми мужчинами. А для христианина это страшный грех, да и просто противоестественно. И ваш Господь, единственный, как вы говорите, на всю вселенную, преспокойно терпит этот разврат. Европейские миссионеры, казалось бы, спасли дикарей Калимантана от неведения, объяснили, что такое истина, и что греховно в этом мире. Но им плевать на вас и вашего Бога. И ничего…

– Вы гомосексуалист? Поэтому вы здесь?

Ксендза коробила странная снисходительность незнакомца. Да и затронутая тема совсем не нравилась.

– Я?! – голос был пропитан неподдельным изумлением. – Ну, что вы! У меня есть друзья из этого круга. Но сам я… Нет! Даже не пытался.

– Тогда почему вы пришли? – ксендзу не терпелось перейти к делу.

После непродолжительной заминки последовал обескураживающий ответ:

– Я не знаю других людей, которые были бы обязаны выслушать меня. И молчать об услышанном.

– Что ж, я вас слушаю, – со вздохом подчинился ксендз и посмотрел на часы; незнакомец уже не интересовал его так, как в начале разговора.

За стенкой послышался какой-то едва уловимый звук. Ксендз мог поклясться, что это скрип отвинчиваемой пробки, но предпочел не обращать на него внимания.

– Я стал частенько подумывать о смерти отца, – признался незнакомец. – Мысль о том, что его неудачливость мрачной тенью накрывает и меня, не оставляла в покое. Отец ведь болел. Ничего страшного, но болезнь в любой момент могла перейти в более тяжелую фазу. И даже смертельную.

– Что за болезнь? – Какая разница…

Ксендз отчетливо представил, как отмахнулся от его вопроса незнакомец.

– Важно то, что мне все труднее было держаться на плаву. Проблемы и неудачи потихоньку нарастали, слипались в огромный черный ком, волочить который было все труднее. Вряд ли вы можете представить себе чувства человека, понимающего, что у него есть все данные преуспеть, но постоянно натыкающегося на какую-то невидимую преграду. И все разыгрывалось примерно по одной схеме, в которой от меня мало что зависело. Ситуации, в которых виноват был я сам, наперечет.

– Неудачники по-разному заглушают боль, – продолжал незнакомец. – Кто-то потихоньку спивается или забывается с помощью наркотиков, другие с головой уходят в интернет. Я все чаще проводил время за компьютерными играми. Особенно много играл в футбол. Любое поражение выводило из себя, поэтому я отводил душу на среднем или даже минимальном уровне сложности. Больно уж хотелось быть победителем хотя бы в виртуальном мире. Забавно вспоминать, но тогда все было очень серьезно.

– А как же ваш богатый родственник? – напомнил ксендз. – Разве он не мог вам помочь?

– Я был слишком горд, чтобы просить денег у двоюродного брата. В детстве мы вечно соперничали, так получилось, что в зрелую жизнь я входил более удачно. Это уже позже, после смерти дяди он круто поднялся… Я предложил кузену пару, как мне казалось, перспективных совместных проектов, но он рассудил иначе и не стал их финансировать.

Незнакомец тяжело вздохнул.

– Я потихоньку деградировал. И копил злобу на отца. Все чаще смотрел на него как на непреодолимое препятствие в моей судьбе. И вот в один можно сказать прекрасный день он умер…

– Как вы можете говорить так о смерти своего отца? – оторопел ксендз.

– В меня тут же словно вселилась какая-то неведомая сила! – незнакомец, повысив голос, увлеченно продолжал. – Я собрал остававшуюся волю и бросился в последнюю атаку на стену, вставшую между мной и моим успехом. И она дала трещину!

В ту пору я зарабатывал на жизнь, адаптируя типовые проекты дач и частных домов. Работа скучная и не очень-то денежная. Несколько раз я предлагал руководству фирмы свой проект с необычным архитектурным решением. Всякий раз боссы одобрительно кивали, но требовали доработать. Я толком не понимал их претензий; приносил очередной вариант, и история повторялась. В конце концов, проект забросил, попытался заинтересовать начальство другими идеями. Но так же безрезультатно…

Через несколько дней после смерти отца я достал из шкафа подзабытый проект, чуть-чуть изменил и пошел по начальству. В команде боссов незадолго до этого появилась новая руководительница отдела продаж. Ее слово и оказалось решающим; проект был принят и утвержден, несмотря даже на то, что я нагло запросил более высокий процент, чем прежде. Между прочим, они не прогадали: домик вошел в десятку самых популярных проектов.

– Вы связываете этот успех со смертью отца?

– А с чем мне его связывать? – с сарказмом поинтересовался незнакомец.

– Как насчет новой женщины в руководстве фирмы? – ксендз, которому положено было верить в провидение, старался мыслить рационально. – Появись она раньше, дела у вас пошли бы на лад и до смерти отца.

– Она и появилась раньше, месяца за два. Но я не связывал с ней никаких надежд. Только смерть отца подтолкнула попытать счастье еще раз.

– С той поры вы стали везучим?

– Я стал нормальным человеком, который получает награду за талант и усердие и бывает наказан за лень и ошибки. Способностей и трудолюбия во мне оказалось достаточно, чтобы начать, наконец, карьеру и добиться с годами большого успеха. В личной жизни тоже: через два года после смерти отца я женился. На той самой женщине, с подачи которой был принят мой проект.

– Она как-то влияла на ваше положение в фирме? – поинтересовался ксендз.

– Конечно, – признался незнакомец. – Но ваши подозрения напрасны. Вскоре после женитьбы я ушел из фирмы. И продолжил успешную карьеру в другом месте. Позднее сменил еще несколько мест, обычно уходя на повышение. На сегодня я состоявшийся человек и могу потягаться со своим двоюродным братом.

Финал истории оказался не таким интересным, как заинтриговавшее ксендза начало рассказа. Было вообще непонятно, зачем незнакомцу понадобилась исповедальня.

– Вас мучает совесть за то, что вы желали отцу смерти?

Незнакомец молчал. Ксендз встревожился: это была по-настоящему тяжелая, какая-то металлическая тишина.

Наконец, незнакомец медленно заговорил:

– Мы с кузеном иногда общаемся. Отношения между нами неплохие, хотя и прохладные. Посматриваем друг на друга с ухмылкой, словно ждем признаний. Этот ответный понимающий взгляд укрепляет меня в моих подозрениях. И все равно многие годы я не решаюсь задать мучающий меня вопрос.

– Вопрос о чем? – ксендз разрезал повисшую тишину хрипловато скрипящим голосом.

– Я не был первым, я шел за ним. Хочется знать, как он догадался, что нужно убрать с дороги отца.

На мгновение ксендз онемел.

– Какой грех… – пролепетал он через силу, когда вернулся дар речи.

И вдруг понял, что в соседней кабинке уже никого нет, и распахнул дверцу. Две-три секунды в поле его зрения был удаляющийся силуэт, не узнать который было невозможно. Это был премьер-министр.