Читать книгу Сказ о Кугыже - Андрей Драченин - Страница 3

Теплый ветер слегка трогал выбеленные долгой жизнью пряди волос и бороды шамана Кугыжи. Шероховатость надежного бока вековой сосны давало удобную опору спине. Прожитый век не съел телесную могуту Кугыжи, спину согнуть не осилил. Все так же прямо стоял он, крепко на земле-матушке ногами. Сейчас, правда сидел. Тоже крепко и известно чем. К сосне для удобства спиной откинувшись, зорко наблюдал за игрой внука, меньшого сына дочери своей.

Внук, Жданко, пятилетний сорванец, вел бой с неисчислимыми полчищами злобных недругов. Повергая их раз за разом в неравной схватке один против тьмы-тьмущей. Крапиву, в общем, в брызги мочалил вырезанным из ветки дубовой мечом. Дед любимый вырезал, как настоящий меч. Трепещет зеленый недруг!

Вдруг ситуация резко поменялась – на помощь крапиве прилетел дракон. Ну как дракон – шмель невесть чем заинтересовавшийся, завился гудящими петлями вокруг Жданко.

Жданко заполошно завопил и помчался за помощью к деду:

– Деда, там шмель! Я боюсь!!

– Ну что ты, внучек! Это ж шмель. Если его не трогать, он не ужалит. И мальчишек он не ест. Тем более таких великих воинов, – усмехнулся в бороду Кугыжа.

– Хорошо тебе говорит! Ты вот, ничего не боишься! И вон какой сильный. Папка до сих пор побороть тебя не может, – с легким оттенком мальчишеской зависти проговорил внук.

– Ну, папка твой, допустим, старика жалеет-уважает… Хоть бывало и без уважения валял я его. Потому сейчас и уважает. Да и наживное дело – сила. А вот страх – это, внучек, дело такое, тонкое. Страх, он ведь как? Смотришь на него, думаешь о нем – кормишь тем самым. Растет, сильнее становится. Уже сам принуждает кормить его еще больше. И без страха совсем никак. Бережет он нас. Понять его надо, приручить. Чтоб не перед нами путь загораживал, не позади остался. Рядом стоял. От поступков необдуманных берег, но и дело вершить не мешал, – ответил обстоятельно Кугыжа. – Иди ко мне, рядом садись. Сказку тебе расскажу.

– Про тебя, деда?! – глаза внука загорелись восторженным огнем.

– Про меня, внучек, про меня, – сказал Кугыжа и, приобняв доверчиво прижавшегося к нему внука, повел сказ.

Нутряная дверь

Злой вернулся шаман Кугыжа. Валашку в один угол бросил. Сумку в другой. Ногой хотел лавку пнуть, одумался. Сам лавку делал. Знал, что крепче ноги.

Почто злой, спросите? Дело вот в чем. Урок Кугыже отец отмерил. Наказывал ему Дверь Нутряную найти. Что у каждого шамана своя.

«Силу там свою найдёшь, Кугыжка» – говорил отец, ус прокуренный покусывая.

И смотрел так, со значением.

«Но сперва слабость. И страх. Слабость и страх даже важнее»

Не понимал Кугыжа. Слушал, открыв рот, но не понимал.

«Как слабость и страх силы важнее быть могут??»

Много лет прошло. Отца духи за сердце взяли. Ушёл отец с духами. Кугыжу главным шаманом в роду оставил. Много думал Кугыжа. Понял – надо искать дверь, не стать полным шаманом по-другому. Но боялся.

Боялся Кугыжа, не хотел слабость свою знать, боялся – слабость встретит, совсем ослабеет. Страха то же боялся. Но слабости больше.

Но, дело такое. Отец наказал – искать. Значит надо искать.

Да и характера у Кугыжи не занимать стать. Боюсь? Себе на зло пойду и найду.

Дак вот, злой то, что вернулся.

Ходил далеко. За болото, на гору Железную. Слава у той горы была… В общем, где как ни там искать Дверь Нутряную. Не нашёл.

Столько волокиты с духами горы! Туман напустили, жертву взяли, испытаний назначили. Все сделал Кугыжа. Нет, говорят, тут никакой двери, пошутили мы.

Психанул Кугыжа! Камень жертвенный перевернул, духов за хвосты связал и на крючок железный посадил. Отпустил потом, конечно, как отошёл мал-мал. И камень поправил. Камень на место ставить правда медведя просить пришлось. Помог косолапый, не отказал. И как один на бок свернул? Вот и злой вернулся.

Дело в том, не первое место, куда ходил. И Лихина топь. Там кикиморы тоже сладко пели и много хотели. Обманули, лягухи драные. И Напужный лес. Везде одна история.

«А дай-ка добрый молодец все че есть у тебя, и тогдаааа ууужеее мы скорее всегооо скааажем, где Дверь Нутряная. Но это не точно. Так как это тайна покрытая мрааааком»

Голосом то таким зловещим эту хрень несут. Как сговорились.

Плюнул в общем с досады Кугыжа, но кулаком об косяк тоже бить не стал. Сам косяк делал, крепкий получился.

Пошёл в сарайку, одежу походную скидывать. Сарайка от отца ему досталась, а отцу – от его отца. От деда, стало быть, Кугыжи. Валашку, в угол брошенную, прихватил. Извинился перед ней за небрежение, жиром медвежьим помазал. Каждой доброй снаряге свое место и почёт положен. Тем более, что валашка наследная, не простая.

Зашёл значит в сарайку Кугыжа. Сарайкой – это так, по-свойски, ласково величали. А так-то вполне добротно срубленная клеть с крепкой крышей и дверью. Много чего там хранились. И для охоты, и для рыбалки, и для шаманского промысла.

Валашку на крюк почётный повесив, решил Кугыжа в расстройстве чувств малость прибраться. Захламилась – жуть! Впору обряд великого шмона проводить. Не знал такого обряда Кугыжа. Вздохнул, руками убираться начал.

Давай инвентарь бытовой да магический, годами нажитый, по стенам развешивать, по полкам раскладывать. Шкуры проветрить вынес. Сети рваные на частокол бросил. Недосуг пока, потом разберусь, починить или кикиморам на платья. Смотрит – почти порядок. Черепушка оленья только не к месту ещё валяется. И крюк на стене для неё как раз есть. Высоковато правда. Ну ниче.

Подставил чурбачок Кугыжа, тянется, черепушку подвесить. Подвернулся чурбачок под Кугыжей. Странно, устойчивый вроде, а подвернулся. Грохнулся Кугыжа на пол. Гулко так грохнулся. Будто колотушка Кугыжа, а пол барабан.

Задумался. Давай пол руками щупать. Чует, крышка в полу. Размел пыль, и вправду. Да не простая крышка, железными полосами окованная. И как увидел её, понял, не показалось, будто чётче стала, объемней. Силой повеяло. И отец за плечом встал. И дед за другим. Сквозняком волосы на затылке взъерошило.

«Молодец, Кугыжка. Дальше давай»

«Неужто Дверь Нутряная?» – смекнул Кугыжа. – «Недаром отец к порядку меня стремил. Дела и мысли, говорил, Кугыжка, в чистоте и порядке держать надлежит»

Подковырнул крышку, подналег. Тяжела, зараза! Откинул наконец. Ступени склизкие каменные вниз ведут. Темно. И дух тяжёлый.

Валашку со стены снял, не зависелась. Нож и так всегда сбоку на поясе. Какая-никакая травка хитрая в кошеле с другого бока. Чай не за тридевять земель, в погреб спустится. Светец на жиру запалил, да и пошёл вниз.

Спустился. Пещера. Просторная. Вроде вниз недолго шел, а свод высоко теряется, свет не достаёт. И туман по углам клубится. Вьется, как живой.

– Есть кто? Выходи чтоль! – брякнул не долго думаю Кугыжа.

Не по себе стало, не малец давно, а будто в два раза уменьшился и во двор ночью боязно.

Зашевелилось в тумане. Заерзало. Из тумана вышло. На вид маленькое, беззащитное. Ребёнок будто. Как-то странно, бочком, зигзагами стало приближается к Кугыже. Глаза прячет, изредка только поглядывает. Жалостливо так.

Тоска откуда-то накатила. Прям за душу взяла, и давай крутить, жилы на веретено накручивать. Напрядет, что ткать затеет? Одежу погребальную?

Всплыло, как боялся маленьким, что отец с мамкой любить его бросят. Так муторно стало, поплыло перед глазами.

Вдруг как что-то в бок ткнуло и в ухо дыхнуло голосом отцовским:

«Кугыжка! Сынка, что ж ты…!!»

И как глаза прояснило. Чудо мелкое уже вплотную. Глаза – как угли злобой горят. Рот в два раза больше растянут, губы чёрные. А во рту зубы железные, как иголки, частоколом.

Бросилось!

Только успел Кугыжа древко валашки подставить!

Клацнули железные зубы. Не справились с дубом заговоренным. Зачерпнул Кугыжа горсть из кошеля, как руку кто направил, развихрень-травы, сыпанул в морду чуду. Славилась эта трава тем, что все не настоящее развеивала. Только суть оставляла.

Высыпались железные зубы, рот уменьшился, уголья глаз потухли и зелёными стали. Было чудо мерзкое страшное, мальчонка оказался. Как в зеркало Кугыжа посмотрел. Лет тридцать назад если б.

Понял Кугыжа, как может слабость сожрать. Но понял, что, по сути, и нет её, иначе не подействовала бы развихрень-трава. Мальчонка есть, любят которого. В мужчину вырос, с бородищей. Которого тоже любят не меньше, хоть и не такой уже хорошенький. Пирогами мамкиными повеяло, и отец за плечом в усы улыбнулся. Кивнул мальчонка напротив, рукой помахал и в воздухе растворился.

Выдохнул Кугыжа, хотел было податься уже из пещеры наверх, а тут туман рассеялся. Видит – некуда выходить то. Столпились. Окружают.

– О, мясо свежее, – говорят.

Орки. Мышцой бугрятся. Наглые. Ухмыляются. Смотрят с превосходством, клыки скалят глумливо.

– Ну что, мозгляк? – говорят, – вещички скидывай. Да и сам подгребай. Борзый ты походу шибко, лезешь куда не надо. Ща научим. А потом наверх к тебе поднимемся, разведаемся…

Оторопь накатила на Кугыжу, слабость в ногах появилась и животе пустота. Заозирался Кугыжа. Бежать было хотел. Куда не понятно, лишь бы бежать.

Как будто подпёрли сзади. Отец с одного плеча, дед с другого. А за ними ещё родня и ещё. Стыдно стало Кугыже. Валашку ловчее перехватил.

– Сюда идите, – говорит. – Хоть по одному, хоть все разом. Говорить с вами буду. Как вам понятно.

Не пошли орки. Запереглядывались.

– Пошутили мы, – говорят.

А главный орк, самый здоровый, с уважением так на руки Кугыжи косится.

Посмотрел Кугыжа, подивился. Кулаки то не меньше у него будут. Видно – в бубен бить привычный, дело шаманское.

– Ну, раз так, – говорит, – пошли чай пить, неча в подземелье сидеть.

И пошли, в общем.

Оглянулся напоследок Кугыжа, осмотрел пещеру. Пещера как будто съежилась. Не страшная совсем, лучики света откуда-то сверху падают, пылинки в них толкутся, аж в носу щекотно. И хвоей пахнет. И нет больше ничего. Ни сундука, ни мешка с силой.

Наверх поднялись, в избу орков завёл, на лавки рассадил, спрашивает:

– Ну что, ребяты, может мяска свежего? У меня есть. Оленинка, вепрятинка.

Сидят «ребяты», скромно потупились, да на вожака с надеждой поглядывают. Ну а вожак, непонятно как умудрившись мордой своей клыкастой умильное выражение скроить, говорит:

– Да надоело оно, мяско то. Ватрушечку бы. Слаааденькую.

И в глаза с затаенной надеждой смотрит.

Достал Кугыжа короб берестяной, где печево мамкино впрок хранил. А в нем вензеля кружевные да пироги с брусникою. Поплыл дух лакомый по избе.

Орки вконец грозность потеряли, на ребятню стосковавшуюся по-домашнему похожи стали. Накормил Кугыжа орков печевом, чаем напоил. Поболтали. Неплохие ребята оказались. Так, вспыльчивые малость да прямолинейные, зато отходчивые. Научили как скального тролля приваживать и тамгу подарили. Покажешь нашим, говорят, если вдруг, как своего примут.

Распрощался с орками Кугыжа. Сидит, думает.

Слабость нашел свою и страх встретил.

И слабость то надуманная выходит, в голове просто. Нет въяве ее, открыла глаза развихрень-трава. Сам себе слабость напускал, мыслями черными лелеял, зубы железные растил да холил.

Страх? Не такой и страх, как малевал себе. Шагу одного навстречу достало, чтоб дрожь с коленок ушла, а второго – чтоб совсем трухой с плеч страх осыпался.

Сила где обещанная?

Еще подумал, по избе походил, послушал себя, попрыгал, огонь зачем-то взглядом зажег, на руки свои посмотрел. Добрые руки, жилами витые, ладони -лопаты, в мозолях да шрамах, опыта памятка.

Понял Кугыжа. С ним сила его. Давно. Жизнью нажитая. Трудами и испытаниями честными. Да памятью родовой подпертая.

Тут уже и у деда за плечом борода улыбкой встопорщилась. А отец так вообще подзатыльником любовно волосы пригладил. Оглянулся Кугыжа, нет никого. Отдыхать ушли, успокоились за него до поры.

Улыбнулся Кугыжа, во двор вышел, на лавку сел, солнышку лицо подставил.

Хорошо!