Читать книгу Сказ о Кугыже - Андрей Драченин - Страница 7

Был у шамана Кугыжи сосед. Бздун Прокопьюшко величали. Затеет Кугыжа баню новую срубить. Брёвен с леса натаскает, топор наточит, камни угловые утвердит. Только на ладони поплевал, с топором верным поручкался да к первому венцу примерился…

Бежит сосед. Ну как бежит, шкандыбает, не скажешь по-другому. Скореженный телом был Бздун Прокопьюшко. Как будто напугал кто с налету, испугался Прокопьюшко, сжался весь, перекособочился. Страх уже дальше полетел, а Прокопьюшко так и не распрямился.

Дак вот, шкандыбает, значится, Прокопьюшко, да ещё на подходе причитать начинает:

– О, соседушка! За дело то какое взялся! По плечу ли? Ты ж у нас душа шаманская, творческая… Сдюжишь ли дело грубое мужицкое справить? А то нанял бы ково, посмекалистей в деле то этом.

Или затеет Кугыжа слова складывать. Шкуру медвежью на землю бросит, сядет поудобней, в бубен постукивает, дышит, озарение за хвост ловит. Вот уж вильнул заветный хвост, пошли слова. Одно, второе…

Бздун тут как тут. Опять за своё:

– Не пойму я тебя Кугыжа. Вот здоровый вроде мужик. Пахать на тебе, а ты слова сидишь перекладываш. В бубен лапищами мозолистыми своими суешь. Спортиш инструмент, а он поди золота стоит. Да и кому слова твои сложенные нужны? Тут натура тонкая нужна, учёная вирши складывать, с грамотой с печатью царской. А ты ж дяревня лыком опоясанная.

Не совсем, конечно, по словам Прокопьюшки выходить. И баня в рост идёт, и слова по итогу складываются. Но работает поклеп, делает свое чёрное дело, чтоб ему…

То сомнения загложут – так ли угловые камни выставил, не низковат ли потолок, добрая ли каменка сложилась. Говорил же Прокопьюшко…!

То тоска возьмёт – а и в впрямь, кому сдались мои вирши, пня лесного, мир не видавшего да наук хитрых не ведавшего?

Думал Кугыжа завидует ему сосед, злословит коль. Побить даже хотел, не бормотал чтоб под руку. Да не поднялась та самая рука на убогого. Так и жили рядом. Кугыжа дело планирует иль ладит, Бздун Прокопьюшко сомнения да тоску сеет-поливает. Что вызреет в итоге?

Бывало и такое – пропадал куда-то сосед. К родне может уезжал или по грибы ходил. Ладилось все у Кугыжи в такие дни. Мастерил, пел, плясал – как дышал. Оставалось только результату радоваться.

Много думал по этому поводу Кугыжа. Коли прибить злословца не к душе, жить то, как в таком соседстве? Медитации изучал, заговоры по древним свиткам выискивал, со стариками советовался. Помогало. Но ненадолго и не всегда.

Случилось так, конец пришёл терпению Кугыжи! Терпению то конец, а вот чему другому самое начало. Взыграла гордость наследная – шаман я или так, на, бубен подержи, пока хозяин вернётся? В кафтан шаманский обрядился, бубен в одну руку, колотушку в другую.

Стал посреди двора. Пробудил бубен. Пронзил звук душу. Приплясывать стал Кугыжа, двор кругом обходя. Ведёт бубен, шепчет, как ноги ставить, торит путь. Как разделился Кугыжа. Вроде и двор танцем шаманским обходит, а вроде и тропой лесной идёт.

Глядь, дерево, ветром сваленное вдоль тропы. Старик на нем сидит. Древний. Лицом с Кугыжей сходство имеющий. Глаза только умней. Нааамноооого умней.

Поклонился Кугыжа старику:

– Здравствуй, дедушка.

– И тебе поздорову, внучек.

Взглядом как насквозь пронял:

– Знаю, что нужно тебе. За мной иди.

И лисом обернулся. Седым полностью. Как будто серебряным. Метнулся лис по тропе вперёд, только поспевай. Тропа с тропой сплетались-разбегались. Как бы сам Кугыжа куда вышел – не понятно. А так думать не досуг – знай за хвостом лисьим следуй, не отставай.

Вывел седой лис Кугыжу к ущелью.

– Здесь то, что тебе нужно, за этим ущельем. Пройдёшь его, увидишь хижину. В ней бабка живёт. Непростая. Есть у неё в закромах рубаха волшебная. Одевши её, сомненья в душе правятся, верой в себя становятся. Тело силой наливается. И воля крепнет многократно. Дальше не пойду с тобой, сам взять её должен.

Сказал так лис и хвостом на прощание махнул. Еле успел Кугыжа, – Спасибо, дедушка, – молвить.

Пошёл Кугыжа по тропе, что дном ущелья вела. Сумрачно стало кругом. Стылым повеяло. Тишина мертвая. Неуютно стало. Дальше идёт. Кончилось ущелье. Тропинка змеей дальше вьется да в калитку упирается. Кривенькая калиточка, вот-вот развалится. За калиткой двор запущенный, бурьяном заросший. Хижина. Бревна почерневшие, погодой и временем траченые. Крыша просела. Дверь дощатая распахнута, темно внутри.

Подошёл ближе Кугыжа.

– Хозяева! Есть кто дома?

В глубине хижины тень горбатая сгустилась, глаза красным блеснули. Напрягся Кугыжа, озноб по хребту ледяными пальцами пробежался. Вышла из темноты на крыльцо бабушка ветхая, в чем душа держится.

«Показалось» – подумал Кугыжа.

– Здравствуй, бабушка! Как живёшь-можешь? – поклонился бабуле.

– Хто это тута забрёл до меня? – подслеповато сощурилась бабуля.

– Кугыжа меня зовут. Рубашку чудную сыскать пытаюсь, что веру в себя дарит. Есть ли у тебя такая, бабушка?

Показалось вдруг зорче зыркнула старушка. Хотя нет, вроде так же щурится.

– Рубашка? Хм… Кака така рубашка? Не знаю, не знаю. Врут должно быть, – прошамкала беззубым ртом бабуля. – Ты вон лучше подмогни водички с колодца дотащить, старая совсем, тяжко мне. Вона, ведро стоит.

Что делать, взял ведро Кугыжа и к колодцу в дальнем углу двора пошёл. Бадью колодезную на цепи спихнул вниз, стук странный услышал, значения не придал. Давай вытягивать воротом. Поднял – пусто в ведре. Тут бы уж сообразить, но заглянул по инерции в колодец. Могилой пахнуло, и костяки со дна ощерились.

Движение, сзади почуяв, обернулся уж было, изворачиваясь. И понимание – не, не успею.

Старушка сзади подкралась.

Глаза зоркой злобой горят. Где там подслеповатость?

Рот в ухмылке мерзко кривится. Беззубой? Где там! Полно зубов. Жёлтые, острые. Звериные.

И колотушка, железом окованная, к голове Кугыжиной летит. Точнехонько так. С силой не по ветхости бабулиной. Потух свет.

Очнулся Кугыжа – лежит ремнями опутанный чуть слева от печи. В печи уже огонь гудит, а бабка шустрит по хижине и под нос себе бормочет:

– Рубашку ему чудную! Ага! Щас! Раздухарился заброда. Много вас таких. Ну ниче… Ща мяска нашинкую-нажарю. Давненько свежатинки не забегало. Холодечика заварганю. Ишь, мосластый-жилистый! Хааароший холодечик получится. А с башки борща сварю!!

И давай тесак точить-править о край печки.

Видит Кугыжа – бабка то на бабку все меньше похожа. Космы шерстью жёсткой в разные стороны торчат, руки чуть не до колен отвисли, губы вывернулись, слюна по краям копится жёлтая. Жрать видать и впрямь сильно хочет.

«Дааа, и впрямь не простая бабка» – подумал Кугыжа.

Оборотень-людоед похоже. Не по себе стало, как голову свою в борще представил. Ну котлеты, холодец ещё куда ни шло, но башка в борще, это край конечно.

Лежит, что очнулся вида не подаёт. Ремни на прочность пробует потихоньку. Хорошо держат, не дура бабка.

Дура -не дура, а с голоду разум то притупился. Подтащила за ноги Кугыжу поближе к устью печи, чтоб сподручней на сковороду лакомые кусочки метать, да в печь решила заглянуть, каково жварит.

Тут уж Кугыжа годить не стал. Взметнулся всем телом на загривок да вдарил обеими ногами чуть ниже поясницы бабке, тело до звона распрямив. Залетела бабка-оборотень головой вперёд в горнило печи, только искры шибанули. Один уголек к Кугыже отскочил. Подсобила печка, доплюнула.

Накатился Кугыжа руками, связанными, на уголек, давай ремень жечь-терпеть. Припекает, но идёт дело. На руках пережег, нож с пояса рванул. Нож наследный и на шаманском пути рядом.

Беснуется оборотень в пламени. Беснуется, визгом уши полосует, но подыхать не спешит. Режет ремни Кугыжа, торопится. Цепко держит батюшка-огонь, да долго ли ещё?

Последние путы скинул и в угол бросился, где сундук заприметил, связанным валяясь. Откинул крышку, точно, вот она, рубаха волшебная! Не спутаешь, мерцает в полумраке, нитью серебряной по ворот вышита, силой так и веет.

Схватил её Кугыжа в руки и только успел за порог выскочить, как вырвалась бабка-оборотень из печи следом рванула.

Бросил взгляд назад Кугыжа. Мать честна!

Содрал огонь остатки человечьего обличья. Несётся страхолюдина по-звериному, землю всеми конечности когтя. Дерн брызгами! Морда – сплошные зубы! Клацают, пена течёт. Шкура, обгоревшая, клочками лезет.

Поднажал Кугыжа, в ущелье заскочил. Бьёт в землю ногами, оторваться силится. Проскочить бы ущелье, там места родные считай, глядишь и прадед подсобит. А ущелье то все не кончается, как в кольцо свернулось. Понял Кугыжа – не убежать, не укрыться. Раз так, стоять надо. Крепко стоять.

Обернулся Кугыжа, протянул правую руку в сторону – валашка родовая в руку легла.

Так на пути шаманском. Не все на горбу таскать надо. Руку протянул и взял в сарайке, где бы ни был. Не все. Что по праву крови – легко, другое – по-разному.

«О, вот эт дело!» – подумал Кугыжа, – «И че бегал? Ну что?! Подходи, привечу!!»

А страхолюдина совсем уж рядом, кинулась сгустком яростной злобы. Ударил навстречу Кугыжа. Всё в удар вложил. И страх свой. И ярость. И злость. Волевым всплеском вмахнул через валашку в грудь оборотня. Ничего внутри не осталось. Все в удар ушло.

Остановила валашка оборотня в воздухе, на землю бросила. Смотрит Кугыжа – лежит на земле старушка сухонькая. Подошёл к ней, на колени опустился, за руку прозрачную взял:

– Что же ты, бабушка? Как же так-то?

А старушка улыбнулась, второй рукой его по руке погладила:

– Не грусти внучек. Проклятье на мне. А ты зверя убил, освободил меня. Теперь пора мне, зажилась я, устала. Схорони только честно меня, внучек, хорошо?

Глаза закрыла, улыбнулась и как будто ещё меньше стала. Ушла.

Взял Кугыжа старушку на руки, пошёл. Тут и выход из ущелья. А там лис седой поджидает.

– Осилил, значит. Крепко путь держишь. За мной иди, уважим бабулю.

В рощу березовую привёл Кугыжу.

– Здесь положи, спокойной ей будет, среди белобоких.

Схоронил старушку Кугыжа. Да сам присел дух перевести, спиной на ствол облокотился. Глаза прикрыл.

Прикрыл вроде на миг, открыл – среди двора лежит. Сапоги изорваны, ноги в кровь стоптаны. В руках – рубаха заветная. Обрадовался Кугыжа. Стиснул рубаху, никому не отдам!

Смотрит – Бздун Прокопьюшко за забором стоит. Вцепился в забор, аж пальцы побелели. Ровно как Кугыжа в рубаху чудную. Не злословит. Смотрит. На рубаху в руках Кугыжи. И взгляд, как будто мечту заветную, что и не чаял уж увидеть, усмотрел. Тоска напополам с желанием смертным в глазах.

Руку протянул дрожащую, мольба в глазах.

Встал Кугыжа. Посмотрел на Прокопьюшку. На рубаху посмотрел. Опять на Прокопьюшку.

Да и протянул ему рубаху. Отдал.

Сам не понял, что сделал. Одно чувствовал – правильно так.

Схватил рубаху, Прокопьюшко, взором жадным впился. И на тело свое скореженное натягивать взялся. Мягко легла рубашка. Складки, где расправились, там и тело с ними. И как будто истаяла рубаха, внутрь ушла. Разовая оказалась.

Выпрямился Прокопьюшко, стройней да выше стал. Лицом просветлел. Посмотрел на Кугыжу и говорит:

– Прости меня, друг Кугыжа. За все прости. Чуть не сгубил я себя. И тебя цеплял попутно. С малого начал. Слабости потакал своей. За дела новые не брался, новому не учился. Засмеют боялся. Лучшим быть хотел, не делал ничего. Завидовать стал тем, кто делает. Даже тем завидовать стал, кто ошибается, падает, дальше встаёт-пробует. Как вы можете такими быть??!! Кричать хотел. Не получается же у вас. Почему не бросаете, не отступаете??!! Я же отступил! Чем вы лучше меня? Сам не заметил, как скрючило всего. Всех ненавидеть стал. Самому с того тошно, а по-другому не могу. С тобой рядом поселился. Знал, что шаман ты. Ненавидел тебя. Знал, что рубашка чудная есть, что помочь мне может. Мысль была – ты то сможешь добыть. Но просить не мог. Злость ела. Получается у тебя все. Почему у тебя? Почему не у меня? И смотреть на тебя тошно удачного и уйти не мог. Так и таскал свою зависть кругом тебя. А ты мне рубаху эту отдал. Не думая. Спасибо, тебе, спас ты меня.

– Да ладно. Че уж там… – махнул рукой Кугыжа. – Пойду ещё погадаю. Может где и для меня рубаха сыщется.

И пошёл к избе раздумывая, радоваться ему или бороду рвать себе за доброту свою безмерную. Самому то, как теперь сомненья в веру выправить?

– Да не нужна тебе, рубаха то, – окликнул его Прокопьюшко. – Ты вон даже с моей «помощью» с пути не соступил ни разу. И так сильный и делам своим верный. Точно тебе говорю. Знаю, как оно…

Остановился Кугыжа, подумал. В небо посмотрел. Улыбнулся.

– А пойдём, – говорит, – Прокопий, обновку твою обмоем. Да баню затопим, а то я с дороги.

И пошли.

Прокопий после подсоблял частенько Кугыже, где руки вторые нужны были.

Стали его в народе Прокопий Силович величать.