Читать книгу Поющие мусора - Андрей Дудко - Страница 2

Такая поебень, что я уже большой, а мать до сих пор звонит и ебет мне мозги. Она всегда первой звонит, в этот раз – с утра.

– Ты, мать? – говорю. – А то я испугался.

– Небесным звоном, – отвечает она, – колокольцы стучат на светлой высоте, пируют ангелы и богомольцы, и все святые (без детей). Пиалы, полные амброзии, приподнимают без затей. Все потому, что в этот светлый, в сей знаменательный из дней родился, может, не заметный, но замечательный мой сын Сергей!

– Красиво, – говорю.

– С днем рождения, сыночек!

– Спасибо.

– Я тебе в вайбере цветы прислала.

– Посмотрю.

– И котика.

– Лучше бы картошки семь мешков, как было, – сказал я и хохотнул.

– Сын, я старая, не могу уже столько работать.

– Я шучу.

– Приедешь, закаток дам. Огурцы, помидоры, варенье. Вишня, смородина. Абрикосы в этом году. Полендвицу сделали. Все, что ты любишь. Папа самогоночки наварил.

– Зачетно.

– Два пятилитровика.

– Я просил три.

– Один он себе оставил.

– Ну вот.

– В общем, сынишка мой, желаю тебе счастья, благополучия, личной жизни, и, самое главное…

– ?

– Здоровья.

– Да.

– Здоровье – самое главное в этой жизни. Кроме здоровья у нас ничего нет.

– Конечно.

– Женщины, деньги – все это приходит и уходит, а здоровье не купишь ни за какие средства.

– Точно.

– Папа присоединяется к поздравлениям.

– Поздравляю, – в трубке раздался далекий голос отца.

– Спасибо.

– У тебя все есть, сыночек мой, – продолжила мать. – Хорошая работа, высокооплачиваемая. Достойный уважаемый труд. Собственное жилье, любимая и любящая жена, красивый воспитанный талантливый ребенок. И все это не потеряй, прошу тебя. Береги.

– Берегу.

– Береги как зеницу ока. Береги, как если бы это было твоим самым большим сокровищем. Оно и есть твоим самым большим сокровищем. От тебя зависит твоя семья, сынок.

– Я знаю.

– У тебя такой взрывной характер. Работай аккуратно. Я всегда переживаю за тебя, сын.

– Мать, ты снова ебешь мозги? Ты же знаешь, я этого не люблю.

– Прости, сынок, уже молчу.

– Я, блядь, просыпаюсь себе, как ни в чем не бывало. При том, что в свой день рождения. Просыпаюсь и думаю – наконец настал мой праздник. Я весь год его ждал. Готовился, думал, как встречу. Как проведу. А тут звонишь ты. И что ты делаешь? Что ты делаешь, мама? Сразу, с порога? Ты ебешь мне мозги! Ты понимаешь, что ты делаешь?

– Прости, сыночек.

– Ты мне весь праздник испортила!

– …

– Мой день рождения!

– …

– Пока! – сказал я и нажал красную трубку. Удалил в вайбере цветы и котов, полистал одноклассников, ответил на поздравления. Не на словах, просто отправил всем по большому пальцу.

Стрелки часов показывали семь. Пора на службу. Я встал, от избытка чувств прошелся по комнате и остановился у небольшого зеркала. На меня смотрел высокий, стройный мужчина с открытым приятным лицом. Небольшие усики, голубые, словно светящиеся изнутри глаза – чем не располагающая внешность? Я достал из носа и съел козла. Солоноват. Это потому, что вчера я пропустил тренировку.

С кухни доносилось шкворчанье. Запах жареного сала.

– Дорогой! Ты уже проснулся?

– Слышу, ты приготовила мне сюрпризик, любимая? – сказал я и отворил дверь.

– Вкусно покушать! Чтобы мой зайчик с хорошим настроением защищал наше общество.

– Настроения не будет. Мать позвонила и выебала все мозги.

– Опять.

– Да. Не выношу маразм.

– Ох.

– Зато вкусно пожрать будет в тему.

– Все твое любимое. Шкварочки, лучок, яички. А настоящий сюрпризик – вечером, – сказала Светка и лукаво стрельнула глазками.

– Еще неизвестно, во сколько домой вернусь.

– Обещаю дождаться, – продолжала она гнуть свою линию.

Я уселся на табуретку и поправил яйца в трусах.

– Пиздюку что, отдельное приглашение надо? – спрашиваю.

– Карлуша! – крикнула Светка, и я поморщился. Имя они с тещей выбрали, конечно, ни в пизду. Я его Ванькой называю, когда не пиздюком.

Он притопал в одних трусах, со своим трогательным детским стоячком.

– Ванечка мой, – сказал я от нахлынувшей нежности и потрепал его по голове. Все-таки горжусь своим пиздюком.

– Я – Карлуша, – сказал он и убрал голову.

– Что надо сказать? – спросила Светка.

– Поздравляю, – растерянно пробормотал пиздюк, опустив глаза.

– Спасибо, сын.

– Сколько тебе яиц? – спросила Светка.

– Одно, – буркнул он.

– Бери два, – сказал я.

– Не хочу.

– Бери-бери, – я взял лопатку и наложил ему два яйца. – И чтобы все съел.

– Не надо, – робко возразил он, когда было уже поздно.

– Лучка побольше, – я наклонил сковороду и сгреб ему в тарелку лук.

– Не люблю лук.

– Нормально, – сказал я.

Мы взяли вилки в руки, я поискал глазами по кухне. Моя кружка, перевернутая вверх дном, сушилась на мойке.

– Не понял, – говорю. – А кофе?

– Ой, – подскочила Светка. – Совсем вылетело из головы!

– Ну, пиздец, – сказал я и отложил вилку. – Слушай, ты, как всегда…

– Но я просто забыла! – жалостно сказала Светка.

– А мне так хотелось, чтобы сегодня было все идеально, – взмахнул я руками.

– Да, я виновата, – Светка быстро сделала мне кофе. – Прости меня.

– Ничего, – сказал я и принял кружку из ее рук.

За столом повисло грустное молчание, и я, довольный, принялся за еду. В одноклассниках нихуя, полистал новости – негры, Украина, всюду пиздец.

– Че там у вас, рассказывайте, – говорю, пялясь в телефон.

– Ничего, – сказал пиздюк.

– Ничего, – сказала Светка. Она тоже уткнулась в телефон.

– Как твои молокососы? – спрашиваю пиздюка.

– Нормально.

– Все в компьютере сидят?

– Ну да.

– Отсталые, конечно, у них родители. Не устаю удивляться.

– Родители как родители.

– Ты просто не знаешь, сынок, – посмотрел я на него. – Компьютер делает людей овощами. Интернет, ты вот думаешь, он ничей? Его никто не изобрел? Представь, какая простая система, даже заставлять никого не надо, люди сами к тебе бегут и покупают у тебя этот ящик. А потом несут домой, и ты им через него мозги промываешь. Посмотри, что творится по миру из-за компьютеров! Все себя грамотными возомнили, все чего-то решать хотят. А ведь чтобы что-то решать, учиться надо. Кумекаешь?

– Нет.

– Мал еще. Но ты запомни, что я сказал. Вырастешь и еще поблагодаришь своего родителя.

– Не думаю.

– Тебе, Карлуша, думать нельзя, лишний расход мозгов.

Я почитал политическую аналитику, доел и отдал тарелку Светке.

– Не забудь купить коллегам тортик, – напомнила она.

Сам-то я помнил, что положено что-то купить, но только потому, что не хотел этого. Если я чего-то хотел, вот тогда как раз и забывал.

– Да пошли они нахуй, – говорю. – Говна им на лопате, а не тортик. Они же отморозки.

– Милый мой… при Карлуше…

– Что, – спрашиваю, – при Карлуше?

– Ничего, – сказала она и отвернулась к мойке.

– Мужик растет, – говорю.

Кому-то бабы запрещают курить. Кому-то пить. Кому-то ебаться. Мне моя не запрещает ничего. Я не скажу, что выдрессировал ее, но я дал ей понять, чего не приемлю в своем отношении. А не приемлю я мозгоебства. Братва мне, конечно, респектует, что у меня такая жена, но они просто не знают, как она меня иногда заебывает.

– Смотри не опоздай, – сказала Светка.

– Блядь, ты каждое утро мне с этим опозданием мозги ебешь, – сказал я и спохватился – стрелки часов показывали семь тридцать пять.

Я вымыл голову, побрился, почистил зубы, наскоро посрал, касаясь хуем стенки унитаза, и надел форму.

Светка с пиздюком вышли в прихожую меня провожать.

– Пока, дорогой. Вот и твой день наступил. – Счастливо улыбаясь, Светка прижалась щекой к моей руке.

– Наш день! – поправил я.

И вышел в начищенный, светлый, недавно после ремонта подъезд. Сверкнуло отражение в стекле – значимость формы лишь подчеркивала то, какой я заметный мужчина. Высок, строен, глаза голубые, шатен. И въебать могу – сразу видно. Кайф.

– Привет, – брякнул сосед, куривший на лавке.

В ответ я моргнул ему. Этого достаточно. Постоял еще несколько секунд, зорко оглядываясь. Не заметив ничего подозрительного, двинулся на остановку, там сел в троллейбус, у окна, и, сложив руки на коленях, приехал в отделение.

Стрелки показывали восемь двадцать пять.

Я перднул, пригладил волосы и отворил дверь кабинета.

– Нара-сайонара, братва.

– С праздником, чмо.

Пожал всем руки, и каждый норовил сжать сильнее. Так мы проверяем негласную расстановку сил в организации. Обменялись рукопожатиями, обнялись, как старые друзья, и по афганскому обычаю трижды соприкоснулись щеками.

– Вот же педики, – говорю, – думал, не вспомните.

– Мы записали, – сказал Дубальтовка и засмеялся как старая негритянка.

– Так что придется проставиться, – улыбнулся в усы Полканчик.

– Будет сделано, – сказал я упавшим голосом.

Сходил в «Соседи» и купил самый дешевый торт.

– Что за хуйня? – спросили братья. – Мы думали, бухла принесешь.

– Друг друга не поняли, – сказал я и положил кусок себе на тарелку.

Сел за комп. Нажал кнопку на чайнике. Достал из тумбочки кружку, насыпал в нее кофе и бросил кусок рафинада. Рыгнул. Тяжелая все-таки пища – сало. Закусил изжогу ложкой торта.

– Чего морозите, – говорю. – Я запускаю.

Расселись и открыли «World of Tanks». Я втягивал носом воздух и расширял ноздри, чтобы почуять запах пороха, но чуял лишь запах Полканчика. Он ерзал, не помещаясь на стуле, и при каждом движении его огромный живот с треском и шипением исторгал из жопы запах колбасы и машинного масла. Можно было представить, что это мы едем в советском танке и жуем колбасу, отнятую у фрицев. Не хватает мне в жизни такой романтики.

Я хлебал остывший кофе, ел торт, стрелял вражеские танки, и вдруг стрелки часов показали десять часов.

– Надо поработать, – сказал Дубальтовка, открыл Excel и задумался.

Братва повыходила из танков вслед за ним – кто курить, а кто ссать.

– Ладно, – сказал я и открыл «Косынку».

– Нет, не могу, – сказал Дубальтовка через минуту. – Мой мозг сломался.

– Все равно завтра в турне, – говорю. – Скажешь, не успел.

– Вот именно. Поехали лучше кого-нибудь задержим.

Я взял в руки стопку накопившихся дел.

– Убийство, – говорю. – Корженевского десять а.

– Подождет.

Я отложил папку.

– Растление малолетних. Казинца восемьдесят шесть.

– Не годится.

– Изнасилование.

– Нет.

– Ограбление.

– Ни в коем случае.

– Расчлененка.

– Как-нибудь потом.

– Вот, – говорю, – что нужно. Шум после двадцати трех ноль ноль. Кижеватова тридцать.

– Ну пиздец, что за люди. Так себя вести на улице самого лейтенанта Кижеватова! Никакого уважения к погонам.

– Пора научить.

Мы спустились в курилку и позвали с собой двух юниоров. Вчетвером забились в бобик и сквозь дикие дебри Курасовщины рванули на место преступления.

Конечно, я мечтал бы о таком деле, чтобы зарываешься такой и блядь с дробовиком я щас перестреляю всех нахуй, я щас всем лежать нахуй, и такой бабах бабах в стену, в кресло, в стол, в телевизор, разъебываешь все к хуям, наступаешь этому додику на голову, прижимаешь дымящийся ствол к его влажной от слез шее и спрашиваешь – ну что, крысеныш, довыебывался, а? довыебывался, падла, я тебя спрашиваю? – но нам пока такого не разрешают. Я даже дверь ни разу в жизни не выбил, сейчас сплошные педики, сами открывают.

Кожаная обивка, за ней древесная плита, оценил я в подъезде и позвонил в звонок.

– Кто там? – спросил чахлый голосишко этого педика.

Я поправил яйца и сказал:

– Откройте, милиция.

Не успела дверь отвориться на маленькую щелку, я въебал по ней ногой. Она распахнулась.

– Что, педик, не ждал? – спрашиваю.

– Вы о чем?

Дубальтовка шагнул в квартиру и толкнул педика в плечи.

– На какой улице живешь?

– На-на-на… – пятился педик.

– Что, блядь, на? Ты вопросов не понимаешь?

– На Кижеватова.

– Что Кижеватова? Просто Кижеватова? Кто он был такой, блядь, я тебя спрашиваю?

– Какое это имеет значение?

– Вот же сука, – говорю.

– Он был лейтенант! – заорал Дубальтовка и уебал педику с ноги в грудину. Педик пролетел полтора метра и упал на пол.

Юниоры стояли по бокам и впитывали как губки, набираясь опыта у профессионалов.

– Дайте Михаилу Александровичу отдышаться, – сказал я. – И стул бы подали.

Леха, более способный из двоих, сходил на кухню и принес стул.

Дубальтовка расстегнул пуговицы на животе, отмахнул полы и вальяжно уселся.

– Слушай сюда, еблан. Это улица лейтенанта Кижеватова. И мы поддерживаем на ней порядок. На кону наша честь. Наше самоуважение. Жители улицы понимают поставленные перед ними задачи, всеми силами помогают нам и не создают никаких проблем. Но тут, блядь, появился ты!

Дубальтовка пнул педика в ребра.

– На тебя поступил звонок, – продолжал он. – Ты, сука такая, гнида, подонок, шумишь по ночам. А?

– Не шумлю, – сказал педик.

– Забей ебало! – страшно закричал Дубальтовка, вращая глазами. – Кто тебе разрешил говорить?!

Педик молчал.

– Вот теперь говори, – сказал Дубальтовка.

Педик засуетился, замельтешил, застрочил как пулемет:

– Понимаете, я правда не шумлю, один живу, никого не вожу, подо мной бабушка живет, постоянно ругается, ей все не нравится, то не нравится, это не нравится, я дверью не хлопаю, а она говорит – не хлопай дверью, у нее проблемы со слухом, она старая, сходите к ней, проверьте, сами все узнаете…

Дубальтовка раскачивался на стуле и от души смеялся, слушая рассказ педика.

– Ну ты и долбоеб, – говорит. – Пойдем мы еще к бабке твоей, делать нечего. Будто я и так не вижу, кто тут лох.

– В участок его, в участок! – шипел Леха.

– Не усердствуй, – сказал я. – На кой хуй он нам сдался?

Я поставил педика на ноги и похлопал по карманам. В заднем хрустнула бумажка. Заслонил карман собой, вытащил бумажку так, чтобы никто не видел.

– Ничего запрещенного нет? – спрашиваю.

– Нет, – пискнул педик.

– А если проверим? На наркомана похож.

– Сходи, – сказал Дубальтовка, – осмотрись.

Я прошелся по хате, сунул нос в спальню, туалет. Посмотрел, что за бумажка. Сто рублей.

– Ладно, – говорю, – нормально тут все. Объясни ему, что так больше делать нельзя, и поехали, обед скоро.

– Ты понял, как себя надо вести? – спросил Дубальтовка.

– Д-да…, – сказал педик.

– И как?

– Н-не шуметь…

– Не шуметь – это раньше надо было, а теперь ты должен вообще не высовываться! Сидеть тихо, как мышь, блядь, под ковром, под диваном, где хочешь! Еще раз о тебе услышим – уроем! В участок его? В хуясток! Нахуй такой олень нам нужен! В расход! Слышал меня? В расход!

– …, – обреченно молчал педик.

– Так что сиди как мышь, смотри свою порнуху, дрочи хуй и не высовывайся, – заключил Дубальтовка, пнул педика по яйцам, и мы жизнерадостно, с чувством легкого голода покинули место преступления, со всей силы ебнув напоследок дверью.

– Опять шумять, – раздался недовольный старый голос этажом ниже.

– Забейся! – крикнул бабке Леха.

Считанные дни в милиции, а повадка как у самого что ни на есть прожженного сыщика.

– Быстро учишься, – похвалил Дубальтовка.

Стрелки часов показывали без четверти двенадцать. Мы сгоняли на бобике в столовку, наша любимая – на проспекте, институт какой-то залупы. Много девок, всегда приятно зайти. От души похавали, закусили булочкой – и в отделение. Возле вокзала я включил мигалку и, не сбавляя скорости, прорезал город, что твой герой.

Больше работы не было, послеобеденное время мы посвятили «World of Tanks». Нормальная игра, если уметь ныкаться и не лезть на рожон. Я постоянно в кустах сидел, пока придурки сами друг друга отстреливали. Жаль только Полканчик не ценил мою тактику.

– Пр-р-риказываю за мной! В атаку! – командовал он. Приходилось оставлять укрытие и катиться на верную смерть.

В такие минуты Полканчик чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Он скрипнул зубами, видя, как кончается рабочий день.

– Только разыгрался! Не хочу домой!

– Зачем домой, – возразил Дубальтовка. – Протос должен проставиться. А то думает, что тортиком отделался.

– Я не против, – говорю. – Если не больше, чем сто рублей.

– Нихуя себе, сто рублей! – зарычали братья. – Да мы упьемся!

Дубальтовка повернул ко мне посветлевшее лицо.

– Не ожидал от тебя, – говорит.

– Погнали! – Полканчик выключил компьютер, не дожидаясь окончания битвы. Его все равно первым убили.

Мы высыпали из отделения. Полканчик пошел на стоянку выписывать буханку. Закурили, ждали на крыльце. Напротив, во дворах – мусорка, кто-то снес стул. Хороший целый стул, стоял себе на мусорке, ебалом щелкал. Мимо ковылял дед с пакетом, остановился, взял стул в руки, вертел, разглядывал.

– Минуту, – сказал я братьям.

Кинул бычок, пересек дорогу, и – к деду. Забрал у него стул, размахнулся над головой и ебнул об кирпичную стенку, что вокруг мусорки. Стул рассыпался.

– Нахуя? – спросил дед.

– Удобнее вывозить, – сказал я и бросил обломки деду под ноги.

– Молоток, – похвалили братья и протянули зажженную сигарету.

Поехали в ресторан «Кидалово», что на проспекте Притыцкого, вместе с Якубовича, или кого-то, перекресток. Там жена Полканчика на две ставки приписана, можно еду пиздить.

– Нажирайся, – дал команду Полканчик, когда по его просьбе стол заставили лучшей закусью в честь моего праздника, и мы бросились на хавку, что дикие хищники на голое мясо. Не успевали подносить.

Водка же была как водка, дорогую я не брал. По шарам бьет – и ладно, организм еще со мной дружит, в этом главное.

Мы перднули и чокнулись.

– За Протоса!

– Пусть у тебя все будет, братан!

Выпили и снова налили.

Полканчик, придерживая пузо, поднялся с рюмкой в руке.

– Я хочу поднять бокал за нашего товарища. За нашего боевого друга, не раз выручавшего нас в опасности.

– Да, – подтвердили братаны.

У меня защипало в глазах, и я, пока все смотрели на Полканчика, ладонью промокнул эту свою нечаянную слабость.

– Когда-то, давным-давно, к нам поступил молодой салажонок. Костлявый пацан, который ничего не умел и ничего еще в жизни не видел. Серега Протосавицкий.

Братаны дружно заржали, и я вместе с ними.

– Я тогда не думал, – продолжал Полканчик, – что из него выйдет толк. Ходит, шарахается из угла в угол, молчит все время. Зашуганный был.

– Ну, – говорю, – не надо уже.

– Был-был. Помнишь своего первого жмура? Как в штаны тогда наклал? А я говорю – малой, если над тобой Полканчик, тебе ничего не страшно.

– Ты тогда капитаном был, – говорю.

– Неважно. Майор, подполковник, капитан. Все это – пройденный этап. Тебе тоже предстоит. Поэтому я и говорю. Ты заматерел, стал настоящим мужиком, душой нашей небольшой, но сплоченной компании. Даже я к тебе иногда прислушиваюсь. Ты понял значение и принципы профессии, овладел многими тонкостями. У тебя все есть, тебе нечего желать…

– ?

– Кроме новых звездочек.

– За звездочки! – заревели братья и дружно чокнулись над центром стола.

– За звездочки!

Я был предательски растроган, в таком состоянии со мной можно делать все, что угодно.

– Братья, – поднял я рюмку, – спасибо вам. Без вас я был бы не я!

Братва загудела, мы с Полканчиком выпили на брудершафт.

Сходили покурить. Три пропущенных от Светки. Задержусь, написал я ей.

Вернулись за стол, выпили. Взяли в руки по бутерброду с красной рыбой и принялись выяснять, кто в тире настреляет больше очков.

– Хуйня ваш тир, – пресек разглагольствования Дубальтовка, который стрелял хуже всех. – Учитесь на живых мишенях.

Пришлось признать, что полевая работа показательнее тренировок.

Полканчик быстро доел бутерброд, вытер носовым платком губы, потрогал усы, словно хотел проверить, на месте ли они, и весело посмотрел на нас.

– Мужики, – говорит. – Смотрю я на вас, и сердце радуется. Какую смену после себя оставляю. Какую поросль великолепную.

– Твоя школа, – сказали ему мы.

– А ведь кое-кто из нас, – покосился он на меня с Дубальтовкой, – еще и артисты.

– Да ну, брось, – сказали мы. – Любители.

Он сморкнулся в платок, рыгнул и перднул.

– Вы ничего не понимаете, – говорит. – У человека есть душа. И она поет.

Я подозвал официантку.

– Еще четыре бутылки.

– Пять, – сказал Полканчик.

Я быстренько пересчитал бабки.

– Четыре, – говорю.

– Пять, – повторил он. – Я плачу.

Братья возликовали.

– Вот это мужик!

– Полканчик, уважуха!

– Просто нет слов!

Захмелевший Полканчик довольно кивал головой и мусолил в беззубом рту шкурку от сала.

– Смиритесь, сегодня мы нажремся в говно, – сказал он.

Его слова подняли накал нашего воодушевления до немыслимой высоты, потому с того момента вечер стал комкаться.

Мы курили на входе и плевали под ноги. Сейчас стрелки часов показывали без трех минут шесть, а потом я смахнул пепел, дважды легонько стукнув пальцем по сигарете, затянулся, и уже – восемь тридцать.

Полканчик горел от возбуждения, он то садился на стул, то вскакивал и нервными, быстрыми шагами мерил ресторан.

– Кобыла, – дал он в ебало блондинке, которая случайно наступила ему на ногу высоким каблуком.

За нее поднялся представитель великого кавказского народа и принялся мутузить нашего бедного опьяневшего и ни на что ни годного Полканчика. Мы отбросили закуску и жадно нырнули в драку. Я вцепился в волосатую руку, но она все равно била Полканчику в нос, пока не хлынула кровь, двумя струйками на усы, и с них на подбородок, как у кровопийцы. После этого мы с братьями уже не церемонились и серией точных ударов уложили бандита на пол. Дубальтовка оттопырил ему ухо и пригвоздил вилкой к ковру. Я достал хуй и приготовился ссать, но Дубальтовка остановил меня.

– Это для того, чтобы он лучше меня слышал.

Я спрятал хуй, который уже начинал вставать, а Дубальтовка наклонился к бандиту и страшно зашептал ему в торчащее ухо:

– Вот мы и раскрыли тебя, сука. Сколько лет за тобой гонялись. Сколько у нас для тебя дел подготовлено. – Пощечина. – Ты у нас незаконной деятельностью занимаешься? – Пощечина. – Участвуешь в тайных заговорах против ответственных сотрудников милиции? – Пощечина. – Пытаешься шельмовать их, организовываешь провокации?

– Закоренелый преступник, – подтвердил я. – Враг государства.

Блондинка захныкала. Я думал дать ей в ебло, чтобы заткнулась, но пришла идея лучше.

– Иди сюда, – схватил я ее за руку. – Накосячила, исправляй.

– Не надо, – ныла она, – что вам от меня нужно?

– Как не надо, – говорю, – неужели не хочешь своего парня спасти?

– Он мне не парень, у нас первое свидание, – хныкая, сказала она.

– А, тогда ладно, сядет на пожизненное.

Она зашлась в рыданиях, а я подвел ее к Полканчику.

– Полканчик, – говорю. – Видишь, раскаивается. Готова исправить все свои косяки. Бери.

– Что, – рыпнулся бандит, но вилка в ухе и нога Дубальтовки на груди не дали ему подняться.

Полканчик оглядел блондинку и облизал покрытые кровью губы.

– Спасибо, Протос, но это лишнее. Можешь ее отпустить.

Его голос выдавал сомнения.

Потекшая косметика сделала блондинку страшной, поэтому я вытер ей лицо салфеткой и показал Полканчику еще раз.

– Смотри, какая красивая.

Нажал на сиську.

– Смотри, Полканчик.

Он снова облизал губы.

Я взял ее за волосы и поднес ее лицо к лицу Полканчика.

– Давай, стерва. Целуй.

Она подняла подбородок и отвела шею назад. Я надавил сильнее и прислонил ее губы к губам Полканчика.

– Пол-кан-чик! Пол-кан-чик! – скандировала братва.

Полканчик рыгнул, и блондинка заплакала просто навзрыд.

– Видишь, как хорошо, – сказал я и помог ей встать на колени перед Полканчиком. Положил ее руку ему на промежность. – Продолжай.

Она руку убрала, и я дал ей подзатыльник.

– Не надо, Протос, – сказал Полканчик. – Дальше мы сами.

Он снова рыгнул и расстегнул ширинку. Достал хуй, похожий на грибок из леса. Хуй качался на ножке и рос.

Полканчик обходительно, по-донжуански взял блондинку за голову и направил к хую.

– Открой рот, – сказал Дубальтовка. Он силой сунул блонидинке в рот два пальца и стал их там водить, чтобы рот открылся шире.

В этот момент Полканчик рыгнул в третий раз. За отрыжкой вырвалась струя рвоты, которая залила Полканчику все пузо и хуй, а вместе с ними блондинку и немного Дубальтовки.

Последовала краткая немая сцена, где по разным причинам всем стало неловко. Мне – потому, что неловко стало Полканчику. Я хотел бы сказать ему – не парься, все мы люди, но он был человеком старой генерации. По тоске в его глазах я понял, что продолжать у него пропала охота.

– Свободна, – пихнул я блондинку ногой.

Она уползла к бандиту.

– Сейчас мы все вытрем, Полканчик.

Я взял стопку салфеток и принялся чистить ему одежду. Когда протянул руку к залитому рвотой хую, Полканчик отстранил меня, сунул хуй в штаны и застегнул ширинку.

– Кажется, на сегодня хватит, – пробормотал он и нетвердой походкой направился к выходу.

– Уебища животные, – прокомментировали мы ситуацию на свежем воздухе.

Полканчик курил, молчал и разглядывал темные облака. Вид, несмотря ни на что, у него был довольный.

– Вы ж, парни, не забыли, что завтра вам на гастроли? – с легкой улыбкой спросил он у нас с Дубальтовкой.

– Ну, еб твою, командир, – говорим.

– Смотрите мне.

– Будем как огурчики. Не привыкать.

Стрелки часов показывали уже хуй знает сколько. Буханка развезла нас по домам, а так как я живу дальше всех, то и приехал позже.

Перднул на пороге и отворил дверь.

Думал обхитрить Светку и тихо прокрасться в кабинет, но заметил в прихожей подозрительные силуэты. Включил свет.

На люстре, трельяже, шкафу и двери в зал висели воздушные шарики и ленточки разных цветов.

Светка выскочила из кухни в банном халате.

– Светик мой, – говорю.

– Сереженька.

А я ей такой:

– Солнышко.

А она мне такая:

– Зайчик.

А я такой:

– Кукусичек мой.

А она такая:

– Пупсичек.

А я:

– Светка.

А она:

– Сереженька.

Я:

– Спасибо тебе большое.

Она:

– Пожалуйста.

А:

– Бегемотик.

О:

– Маэстро мой.

Ха-ха:

– Солнышко.

Ни-ни:

– Суперменчик.

Что расскажешь?:

– Лапочка моя любимая.

Давай,:

– Золотой ты мой, родненький, так люблю тебя, поздравляю.

Достала из-за спины сверток с красным бантом.

Я разорвал бумагу – рубашка.

– Спасибочки, милая.

– И себе купила костюмчик, – сказала она и распахнула халат. – Эротический. Тебе мой подарочек.

Меня не наебешь. Я молчу.

– Знаешь, – продолжает она, – у нас столько лет не было секса, и я думала, может быть, сегодня я подарю тебе приятное?

– Не выйдет. Я так сегодня устал, ты бы знала. – Я хотел ослабить галстук, но забыл, что не в парадном. – Целый день все ебали мозги. А еще этот день рожденья.

– Неужели? – она изобразила сочувствие. – Бедный мой.

– Больше ничего? – говорю.

– Еще бутылочка виски, как ты любишь.

– Ой, виски, – я, наверное, не смог скрыть пьяной радости. – Как раз хотел отдохнуть после работы, посмотреть какой-нибудь фильмик.

– Может, тебе хватит? – грустно спросила она.

– В смысле?

– То есть я хотела сказать, может, оставишь на другой раз? Какой-нибудь.

– Да нет, – объясняю я, – самое время, что может быть важнее собственного дня рождения.

Я взял у нее бутылку и направился в кабинет.

– Ой.

Спохватился, быстро вернулся, неловко поцеловал Светку в макушку, вдохнул запах ее волос.

– Извини, милая, мне даже недосуг с тобой поговорить. Но это же не вечно, правда?

– Как знать, – сквозь слезы улыбнулась Светка.

Я закрылся в кабинете, устроился в кресле и включил компьютер. Налил в стакан виски, выпил, расстегнул ремень и ширинку.

Люди в порне как люди в форме, посмеялся я сам с собой. Сначала были негры с хуями как у коней. Потом два белых мужика пилили одну деваху, и у первого яйца в вялой мошонке прыгали как баскетбольные мячи, а у второго они были красными и маленькими как две вишни.

Выключил. Выпил вискаря.

Даже не встает на такое. Не снимают для души. Чтобы понравилось.

Я снова налил и выпил, и рыгнул вискарем. Передернуло от мерзкого вкуса.

– Ладно, – сказал я сам себе и открыл тор.

Попробуем тяжелую артиллерию.

Свиньи, кони, козы. Что за колхоз, могли уж и в зоопарк сходить.

Собака.

Красивейший черный немецкий дог. Блестящий, накачанный.

Баба погладила его по спине. Вначале просто, а потом ласково. Дог, понятное дело, обошел ее стороной.

– Хороший мальчик, – выпил я за его здоровье и расстегнул рубашку.

Она обняла его за шею и продолжила гладить и с каждым разом рука спускалась все ниже. Маленький бледный хуй, который она теребила между неловко растопыренных лап, превратился в кипящую кровью булаву. Баба склонила голову и обняла хуй губами. Дог дернулся, но когда хуй выпал из бабьего рта, попытался вернуть его на место и ударил бабе по зубам. Она нежно лизнула хуй и продолжила начатое, и тогда уж дог не шевелился. Он стоял, замерев, и его благородная внешность скрывала, какое зверское он получает наслаждение. Лишь мелко дрожали вены на готовом взорваться хую да баба стонала и причмокивала, одной рукой придерживая конструкцию из яиц и хуя у своего рта, а другой поглаживая своего строптивого любовника, чтобы тот не убежал.

Я жаждал развития, дог жаждал развития, да и баба, чего уж, жаждала развития. В моих штанах запустилось шевеление.

Я налил еще и чуть не разбил бутылку. Проглотил, не отрывая взгляд от экрана.

Когда дог не выдержал и взялся за бабу, самой своей природой зная, что нужно делать, перевернул ее и ловко устроился у нее на спине передними лапами, я тоже не выдержал и достал то, что родилось у меня в штанах. Даже не достал, а просто выпустил на волю эту самостоятельную пружину. Этот самострел. Мою улику бесценную.

Баба задрала маечку выше, спустила трусы на ляжки и взяла дожий хуй в руку. Дог, перебирая от нетерпения задними лапами, толкнул хуй вперед и попал в ягодицу. Баба встала поудобнее, направила хуй в пизду и вставила. В этот момент я тоже наложил руку на самого себя. И стал резко двигать, в такт насаживаний бабы на дога. В какой-то момент дог тоже включился в работу, и от одного зрелища, как его крепкие как орехи, гладкие, как полированная сталь, собачьи яйца ударяются о поблескивавшую разверстую пизду, я кончил в два движения.

– Ебаный в рот.

На живот и на грудь, и немного даже на рубашку.

– Ебаный в рот, – повторил я и попытался снять пальцами с волос на животе, но только размазал.

Правой рукой держал истекающий хуй, двумя чистыми пальцами левой взял мышку и позакрывал окна. Протопал к двери и выглянул. Чисто.

Шмыгнул в ванную, смыл с себя и застирал краешек рубашки. Вытерся сухим полотенцем, почистил зубы и пошел в спальню.

Светка как всегда не спала и плакала. Я лег и нежно погладил ее по голове.

– Беря пример со смиренных женщин Востока, принимаю отведенную мне роль, – дрожащим голосом сказала она.

– Ну что же ты, милая, о чем ты?

– Слушай, – перевела она тему, – а ты не мог бы принести мне воды?

Конечно, я хотел спать, и самое время бы закозлиться, но я был пьян и удовлетворен, в таком состоянии мной легко манипулировать.

– Будет сделано, товарищ женщина Востока! – козырнул я и, подчеркнуто печатая шаг, направился на кухню.

– Холодненькой! – громко шепнула Светка.

На кухне я спустил воду из крана и подставил кружку.

– На, – принес в спальню и сунул Светке в протянутые руки.

– Все-таки любишь, – сказала она.

– А то, – говорю.

– И я тебя.

– Ну, а теперь спатеньки, – сказал я и отвернулся.