Читать книгу Рассказы - Андрей Феликсович Гальцев - Страница 4

Шофёр любил поболтать с пассажиром, тем более с таким прославленным, как нынче. Он вёз на телестудию отшельника, жителя землянки: решили сделать из него телезвезду, для разнообразия.

Журналистка Лика, автор сенсаций, уговорила затворника ответить на вопросы перед камерой. Нет, он был далёк от помыслов о славе, и ему не хотелось поразить публику оригинальными суждениями – он хотел помочь.

И, разумеется, он понимал, что всем помочь невозможно: помочь можно лишь тому, кто движется навстречу правде. Он хотел увлечь кого-то правдой, кого-то отдельного – чистого, смелого, ибо правда не льстит. Разумеется, толпа за правдой не пойдёт, ну и что. Ну и хорошо. Отшельнику жить осталось недолго, и он согласился на интервью.

О смерти он думал с тревожным весельем, так поэт предчувствует большое стихотворение: будущий труд и радость, и теснение в груди, и свободу, и страх. Об этом стоит сказать, поскольку всем предстоит умереть. А дело это для каждого небывалое.

Перед походом в город он причесался.

Журналистка изначально предлагала снять беседу у него «по месту жительства», но отшельник отказался: он берёг свою коморку, ибо там жили его думы и сны, его молитвы. Так не поделишься женой, в сердце которой выращивал новую душу, общую на двоих; не поделишься трубкой, с которой мечтал и грустил; пропотелым крестиком. Здесь всё было им одухотворено, и чтобы эти чары не разрушить, он отказался от общения в своей землянке и согласился поехать в город. Немного волновался.

Что он им скажет? О смерти… да, непременно. Главное в ней то, что она воздаёт по заслугам. Что человек нажил в душе, с тем и останется, когда погаснут его земные дни. И это не Суд, это строже. Если нет в человеке внутреннего света, значит, он останется во тьме. Лгун останется без правды. А правда – что? Свет понимания. А понять нам надо то, что человеку от рождения дано задание – самого себя создать. Личность человека и есть наше главное произведение, поэтому все мы – творцы. Мы рождаемся с набором задатков, а дальше мы себя развиваем и долепливаем. Что вырастим, то и будет.

Если сказать одним словом, самое важное в человеке – свет, внутреннее освещение. Свет и сознание неразлучны. Враг света – гордыня. Это духовная болезнь и начаток смерти. Гордыня – агент смерти, её вирус, подсаженный в человека заранее. Суть гордыни в том, что своё «Я» гордый человек хочет утвердить выше других «Я». И он старается возвеличить себя не собственным ростом, а унижением других. Так он откармливает и ублажает свою гордыню. Но она ненасытна.

Наш мир подобен цельному организму, живому существу, который изнутри освещён светом сознания. И всех участников нашего мира, всех жильцов, этот свет объединяет. Но гордыня разбивает мировую цельность на хищные тёмные пузырьки, где каждый пузырёк озабочен самоутверждением за счёт ближних.

Отшельник поморщился: он сам понимал это глубоко и ясно, а вот слова ему не давались и затрудняли подход к пониманию.

Он вышел из хижины и столкнулся с водителем – тот укоризненно покачал головой, дескать опаздываем. В руке он держал костюм на плечиках – оболочку социального человека, покачал костюм, потом посмотрел на часы и решил, что переодеваться вовсе не нужно: так будет прикольно.

Они вместе уселись в машину. Водитель потянул носом, иронически хмыкнул и включил скорость. По дороге затейливый горожанин стал ради скуки кривляться.

– Я бы тоже всё бросил к чёртовой матери. Люблю природу, у меня ружьё, спиннинг… из-за детишек-спиногрызов сижу в городе.

Водитель глянул вбок, чтобы с лица пассажира снять пошлину беглого сочувствия, но тот остался непроницаем.

Ни в одном речевом пункте не понял отшельник водителя. Во-первых, отшельник ничего не «бросал», напротив, взял на себя нескончаемую работу. Во-вторых, как можно любить природу посредством ружья? В-третьих, причём здесь «чёртова матерь»? В-четвёртых, зачем создавать детей, если потом их не уважать? Может быть, водитель и его жена родили детей по глупости, но тогда отчего он рисуется, а не досадует на себя? В общем, отшельник ничего не понял, да и решил не понимать. И тут водитель произнёс человеческие слова, непричастные к его самодовольному лицу.

– Что будет после смерти? Вот о чём следует поразмыслить. Нам-то, мирским людям, некогда. Учёные тоже не разгадают, потому как они слишком доверяют своим приборам, но приборы туда не засунешь. Только у вашего брата, молитвенника, имеется шанс разгадать.

Водитель был пустым человеком. Над рулём у него тряслись иконки и брелки с голыми девушками. Когда его нога не давила на педаль, он дрыгал ногой. Когда выходил из машины, закуривал. Когда возвращался, включал некую музыку, что стучала и сипела весьма назойливо. Похоже, он не любил покой и всячески его избегал, занимая душу раздражителями. Отшельник всё это понял и отвернулся от водителя, но тому приспичило общаться.

Отшельник откашлялся, чтобы ответить на ранее заданный вопрос, но тут водитель завопил:

– Твою мать! Куда несёшься, падло! Чуть не врезался в нас! Вот она, смерть, легка на помине, в сантиметре промчалась!

Молчание. Водитель жадно закурил. Отшельник затаил дыхание и сызнова разглядывал плоские фасады зданий. Вчера он расколол пень – там оказалось множество одинаковых дырок, и в каждой дырке живёт личинка. Похоже на городской дом.

– И вот насчёт религий: на кой ляд их пять штук, или сколько там? – водитель вернулся к роли важного потребителя чужих мыслей.

Отшельник из вежливости снова решил отозваться и опять – лишь только приготовился ответить, как водителя отвлекла красивая девушка. Он присвистнул и весело выругался. Потом заодно поинтересовался, как отшельнику живётся без женщин.

Отшельник совсем приуныл. Помимо душного дыма и голоса, его покоробило множественное число: при таком вопросе стоило бы спросить о женщине в единственном числе. Он пожалел о данном обещании приехать. Какое ему дело до людей?! Если бы они хотели соединить своё сознание с природой или старались бы дотянуться до живых смыслов, тогда они сами предприняли бы что-нибудь, не балуясь праздными расспросами. Это всё от скуки. От неверия. Кто верует – действует. А кто не верует и скучает – умно беседует.

Отшельник попросил водителя развернуться и поехать обратно. Водитель заартачился.

– Нет уж, мы так не договаривались, господин отшельник. Не знаю, как у вас там принято, в землянках, а у нас принято поступать по договорённости.

Сказав так, водитель горделиво откинул голову. Отшельник вновь посмотрел на него. Прежде он поглядывал мимолётно, ограничив глаза деликатностью, теперь же посмотрел с вопросом и укором, на что водитель дёрнул головой, стряхивая с себя некий груз.

В юности отшельник тоже водил машину, поэтому взялся за ручной тормоз и потянул на себя – раздался скрежет, машина дёрнулась на полном ходу. Водитель отцепил руку отшельника и подогнал машину к бордюру. Здесь посидел, грозно сопя. Потом развернулся и повёз пассажира обратно.

Лесная опушка не развеселила отшельника, потому что водитель зашипел, обратив к нему тёмные от злобы глаза: «Ты зачем сорвал ручник, выродок?!»

– Останови, – произнёс отшельник, боясь, что его вырвет.

Водитель мстительно прибавил газу. Пассажир открыл дверцу. Водитель ещё прибавил. Пассажир сделал шаг наружу. Его ногу крепко зацепила корявая земля – отшельник не стал сопротивляться и весь поддался этому зацепу. Водитель не сразу поверил такому поступку. Он нажал на тормоз, лишь когда услышал глухой удар и когда осознал, что в соседнем кресле никого нет.

Ненавистный тип лежал на лесной дороге со свёрнутой шеей. Руки и ноги его устремлялись направо, но голова чётко смотрела в левую сторону. Кроме того, тело отшельника располагалось ногами вперёд, то есть пассажир от удара оземь перевернулся через голову.

– Придурок, даже сгруппироваться не умеет!

Водитель осторожно поозирался – никого нигде не видать. Он уже знал, что будет делать. Он попал в другой поток времени, где всё открывается вмиг. Водитель кипел от ненависти. Нет, не сорванный ручник послужил тому причиной (то был только повод); наружу вырвалась потаённая ненависть, что сидела в нём глубоко и давно, как торфяной пожар.

– Зачем же он, гад, схватил ручник?! На полном ходу, сволочь! – шипел он, дразня и оправдывая свою ненависть, которая пекла его.

Оказывается, он всегда ненавидел подобных отщепенцев – таких вот, которые о душе помышляют. О душе, мать их в гроб!

Как же ненавидел он разных там аскетов, живущих загадочной заботой; молитвенников, тайнодумцев, хранителей неземной надежды, тоскователей о бесплотном. Чужаки, а ведь по той же земле ходят, гады! Пускай бы по облакам шастали, коли такие возвышенные!

Он их ненавидел за хотя бы частичную свободу от материи – любимой материи (потому что сладка) и ненавистной, (ибо тяжела и пахнет смертью); ненавидел за веру в Бога или нечто высшее, точно они путь себе прокладывают к небесному избранничеству; за другой способ жить, за иную конфигурацию мысли, за незаслуженную радость и надежду, за пренебрежение рассудком, а пренебрегать рассудком казалось ему кощунством, поскольку исключительно в рассудке видел водитель свою значимость посреди глупой природы. Рассудок служит человеку отмычкой… почти ко всем замкам.

Рассудком рассуждать можно о материи, поскольку материя не возражает, а также о самом рассудке, поскольку ему нравится рассуждать о себе. Отними у водителя материю, развенчай гордыню ума, и станет ему очень обидно, как если бы ему доказали, что он есть пустяк, а не царь природы. Вот почему он так ненавидит людей, пренебрегающих материей и рассудком: они его гордыню лишают почвы и пищи.

И всё-таки в прежние дни водитель не ощущал такой досады и ярости, не переживал такой лютости, как нынче к этому безрассудному пассажиру, который нарочно выпал из машины и сломал себе шею.

Один совершает безумный поступок – пожалуйста, на здоровье! Но другому-то за что страдать?! Зачем другому, который в своём уме, волочить по земле самодельного безумца и прятать в кустах?!

Он тащит его, тёплого, под мышки, опасаясь, как бы тот не очнулся. В противном случае придётся его добавочно убивать.

– И что же мне так не везёт! – простонал водитель, забрасывая труп ветками.