Читать книгу Рецепты сотворения мира - Андрей Филимонов - Страница 2

Через неделю после новогоднего бала ей принесли повестку из военкомата. Явиться с вещами. Галя положила в чемодан пудру, книжки, сухари и штуку материи. Прощальный дар советской власти. В октябре сорок первого фашисты подошли к Москве вплотную и чуть не сожгли кремлевскую хату дядюшки Джо. С перепугу он вспомнил молодость и разрешил населению грабить награбленное. Радио города Иванова, исполняя волю вождя, пригласило всех желающих на склады меланжевой фабрики – мародерствовать вволю, чтобы врагу не досталось. Той осенью сообразительные невесты обзавелась приданым. Отправляясь в дорогу, каждая брала с собой материю на обмен.

По указанному в повестке адресу багровый человек, похожий на заходящее солнце, сидел в прокуренном кабинете. Он зарычал:

– Поедешь в Ташкент. Немцы разбомбили эшелон Московского авиационного института. Нужны новые третьекурсники. Срочно!

– Товарищ военком, – возразила Галя. – Я учусь на филологическом и ничего не смыслю в авиации.

– Зачетку!

Она достала зачетную книжку, уверенная, что недоразумение сейчас разрешится. Военком, не глядя, разорвал ее и бросил в корзину.

– Паспорт!

«Порвет!» – ужаснулась Галя и опять не угадала. Красномордый запер краснокожую в стол. Выписал и прихлопнул печатью проездной документ.

– На вокзал!

Вечером она села в поезд, медленный, как китайская пытка. Неделю мучительно ползли до Урала, делая одуряюще долгие остановки. Наконец в окно вагона притащился Челябинск, после которого внезапно кончилась Россия. От предгорий Урала повернули в пустоту казахской степи, бесконечно унылой. Редкое перекати-поле докатится до середины Казахстана. Песок скрипел на зубах пассажиров. На земле желтели кости животных, Млечный путь блестел по ночам, как обглоданный позвоночник бога.

Ехали вдоль Млечного пути. Мимо кладбищ, где надгробия похожи на птичьи клетки. Сухари были сгрызены до последней крупинки. Голодающую Галю подкармливала интеллигентная ленинградская еврейская семья. Они ели странное: горох из детских погремушек. Когда вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады, эти умные люди отправились по магазинам, скупая целлулоидных попугайчиков, зайчиков и прочую дребедень, для грохота начиненную сухими горошинами. Погремушки потрошили, тем и спасались.

В Ташкенте секретарь приемной комиссии удивленно спросил:

– Какой дурак отправил к нам гуманитария?

Галя всплакнула. Сквозь слезы и пушистые ресницы она смотрела на мир беспомощным взглядом. Разумеется, секретарь ее пожалел. Выписал талончик на обед и справку о том, что она тут никому не нужна. В чреве Ташкента, на рынке, непонятном, как Вавилон в первый день столпотворения, Галя получила за свою материю мешок риса невиданной красоты. Сто тысяч полупрозрачных зерен с зеленоватым яшмовым отливом. Мешок служил утешением и постелью, когда она трое суток маялась на вокзале, выпрашивая плацкарту.

Наконец повезло. Угодила в поезд, к которому был прицеплен вагон со свирепыми выпускниками артучилища, наводящими ужас, словно печенеги. Они жрали водку и с криком, что идут на смерть, тащили в тамбур беззащитных пассажирок. Умная Галя отсыпала проводнику драгоценного риса и, при набегах половцев, пряталась в служебном купе. Через пару дней кредит иссяк, но на станции «Аральское море» Галя познакомилась с офицером из соседнего вагона. Немолодой и бескорыстный, он взял девушку под крыло до конца пути. Дорога стала приятной. Герои-насильники, проспиртованное пушечное мясо, напрасно рвались к Галиным прелестям. Офицер доставал ТТ, предупреждая:

– Стреляю на поражение.

Это действовало. Никто не хотел умирать. Галю не трогали. Трахали других, менее сообразительных.

Она вернулась домой, как будто из кругосветного плавания. Привезла сарацинское пшено и незабываемый опыт. Дома жизнь тоже не стояла на месте. С Цезарем теперь гуляла Сашка из параллельной группы. Любовники виновато улыбались при встрече. Но Галя, ко всеобщему разочарованию, не захотела устраивать драму. Зачем? Смешно ведь. После Ташкента даже двойная измена (Сашка была подругой) казалась ей мелочью жизни. Все к лучшему в лучшем из возможных миров.

И кстати, она сдержала данное Цезарю слово, не прикоснувшись к рыбе до конца своих дней. Ни разу.

Откуда это известно? Из надежных источников. Заслуживают ли они доверия? Весьма и весьма. Скажу прямо: я свидетель. Рыбой в доме всегда занимался мой бесконечно трудолюбивый дедушка. Русский, партийный, за границей не был, если не считать Аляски, но об этом потом. Сначала о рыбе. Он ее потрошил, чистил и вдохновенно готовил по книгам. Молоховец, Похлебкин, советская библия о вкусной и здоровой пище, мудрость французской кухни и неведомых народов Магриба. Повар уважал мировую культуру. Спинки минтая он жарил в муке по-крестьянски. Горбушу по-гурмански запекал в пергаменте. Судака тушил на медленном огне, посыпая венгерской паприкой. Щуку фаршировал à la juive мякишем белого хлеба. Осетрину варил с пастернаком и двенадцатью горошинами черного перца. Сельдь бальзамировал по особому кремлевскому рецепту. И так всю жизнь, на протяжении целого полувека их брака. Галина, образец вечной женственности, отвечала за десерт, по праздникам она стряпала «Наполеон» – пропитанные сгущенкой блины, посыпанные какао-порошком «Золотой ярлык». Когда-то это считалось лакомством. Дедушка не мог устоять, терял над собой контроль. У нас в семье все помнят шестьдесят восьмой год, когда он встал ночью, извлек торт из холодильника и умял втихаря, не зажигая света, накануне званого обеда, оставив гостей без сладкого.

Других слабостей за ним не водилось. Не муж, а мечта. Каждый вечер бабушка гладила его по голове в знак признательности. Хотя иногда, под настроение, иронизировала, мол, идеальные мужья не водятся в дикой природе, они результат селекции, упорного мичуринского труда.

Вспоминая подругу, соблазненную предложением руки и лавки от настырного капрала, Галина смеялась:

– Представляю, как пахнут сейчас эти руки!