Читать книгу Горизонты Судьбы (Срезы) - Андрей Гаврилов - Страница 5

Поймайте взгляд,

доверчивый и милый,

и так держите

– крепко! – при себе.

Он, светом сердца

бережно хранимый,

как солнца луч

на утренней заре!

Поймайте

мимолётную улыбку,

подаренную,

вроде, невзначай…

Не совершайте

опрометчиво ошибку,

и не спешите

говорить: «Прощай!»

Поймайте снова

нежное касанье

чужой руки в

минуту озорства.

И пригласите

даму на свиданье —

вдруг за кокетством

прячется судьба?

Поймайте влёт

и жгучее лобзанье,

оброненное

страстно и любя.

И утопите в нём

своё признанье —

прощая всех,

но только не себя!

…Поймайте эхо

в горном перевале:

в нём оживёт

мелодия любви!..

И не встречайте

на мосту печали,

держа в руке

поникшие цветы.

Ты без нужды не проклинай

мои сомненья и тревоги.

И в глубине души прощай

мои невинные пороки.

Не искушай в полночный час

невинной трепетной улыбкой,

и красотою нежных глаз

не осеняй свой образ пылкий.

Твою любовь я не спешу

испить, как кубок – залпом, махом:

ведь каждой каплей дорожу

и не завидую монахам!..

Так снова исцели тоску,

как душу мне ты исцелила!

И по утру я обрету

бесценный клад, что ты хранила.

Безмолвной райской белизной

снег укрывал поля и реки…

И заповедной тишиной

хранил святые обереги.

Он был посланником небес

с душой кристальной и свободной,

и на погосте свежий крест

снег окропил слезой холодной.

И, как в любой другой душе,

надеюсь всё – таки бессмертной,

у снега в вечной мерзлоте

тлел уголёк любви Вселенной.

И снова, как когда-то прежде,

не долетая до земли,

снег пребывал в благой надежде,

что души у людей белы!

Черноглазое юное лето

заковало себя в кандалы

и в канун золотого рассвета

подарило влюблённым цветы.

Запоздалое алое утро,

разливая росу как нектар,

украшало зарю перламутром,

превращая все чувства в пожар!

Черноглазое юное лето

распустило косу до земли,

красотою согрелась планета

в те горячие ночи и дни…

Нас вдохновляют женщины творить,

дарить цветы и совершать поступки.

И трудно, право, оценить

их благосклонность и уступки.

Они способны усмирить

негодованье и тревоги,

и могут нежностью прикрыть

души невинные пороки…

Без них нам скучно на пиру:

до дна мы иссушаем фляги!

Но если жребий на кону —

за женщин обнажаем шпаги!

Мне наплевать на пересуды многих,

не верящих, что счастье может быть

без зависти и разных прочих

осколков пошлости,

которых им не скрыть.

Для них, чем хуже – тем, конечно, лучше!

(как хорошо, что у соседа в крыше течь!)

Известно всем:

в чужом глазу соринка очень жгуча,

в своём – бревном не стыдно пренебречь.

Мне наплевать на пересуды многих

меняющих, как флюгер на ветру,

не только принципы в оковах строгих,

но и свои штиблеты на лету.

Дороже мне те люди и мгновенья,

с которыми я был всегда в ладу.

Всё потому, что поборов сомненья,

я с ними был в одном строю!

Сгорая в пламени любви,

все чувства, мысли и желанья

становятся мостом судьбы

над скользким берегом признанья.

Внизу бурлит поток страстей —

таких неистовых и чистых,

как пара белых лебедей,

плывущих в волнах серебристых.

Они нам дарят свет мечты,

когда тревожат душу раны —

из пепла создают цветы

и превращают в песни драмы.

Любовь их нежностью полна:

непостижимой и желанной,

а в брачных играх – красота

курлычет верностью гортанной.

И вот уж из уютных гнёзд

птенец приветливо кивает,

когда по небу пролетает

созвездье моногамных звёзд.

Я счастлив тем, что родился́ в России,

где лик прекрасный юных дев

с косою русою поныне

во мне смиряет боль и гнев.

Нет в мире их милей и краше,

одетых в запахи полей,

с глазами родников в корсаже

из серебристых соболей.

Их красота и безмятежность

в душе рождают торжество,

а нерастраченная нежность

в глазах сокрыта глубоко.

Я счастлив тем, что родился́ в России,

где лик прекрасный юных дев

хранит Господь в веках и ныне,

и усмиряет в душах гнев!

Впереди – раскисшая дорога,

позади – некошеный бурьян…

Ты скажи, святая недотрога,

почему сегодня был я пьян?

Почему не мог я, даже в мыслях,

прикоснуться нежно и любя —

к той, что носит счастье коромыслом,

проливая капли на меня?

Почему все чувства и страданья

в безответных письмах не тая,

я раскрыл мучительным признаньем,

что нет жизни больше без тебя?

Почему ночная кобылица,

унося покой и крепкий сон,

как судьбы загадочная жрица,

мне готовит тяжкий приговор?

Так скажи,

$$$$$что сделать мне,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$родная,

чтоб привлечь

$$$$$$твой дивный,

$$$$$$$$$$$нежный взгляд?

Даже ветер в поле понимает,

что пути нет для меня назад!

На потеху чужому веселью

открываем подчас мы сердца,

и становимся лёгкой мишенью

в тире пошлости у подлеца.

Там стреляют отнюдь не по уткам,

и не прячутся за камыши.

В этом тире привычно ублюдкам

делать целью все тайны души.

Кодекс чести для них неприемлем:

преступая дуэльный барьер,

ложью едкой (покруче, чем хмелем!)

превращают все взятки – в мизер.

Теряя голову и совесть,

познав презрения удел —

писал я роковую повесть,

где всё сюжет найти хотел!

*

Шальные мысли —

как на горе! —

предтечей

каверзных измен

влекли меня

в широко поле

для радостей

иных новелл…

Не знаю, право,

как признаться,

что много лет,

(вот, не секрет!) —

я не могу

налюбоваться

на Ваш

изысканный портрет!

*

Я Вас искал —

безудержно, безмолвно…

Найти не мог

(иль не умел!)

свой идеал…

И пусть мечтал о Вас

совсем не скромно,

но ныне – я душою

затвердел.

Я Вас любил…

Неистово и страстно,

и, встав

с надломленных колен,

без сожалений

и соблазна

покинул свой

греховный плен.

Я встретил Вас…

Вдруг всё былое

вмиг растворилось,

как туман —

открылось

небо надо мною

и Ваш портрет,

как талисман…

Благодарю тебя, Всевышний,

за то, что даровал прозренье

понять, что каждый час не лишний

на циферблате искупленья.

За то, что радость обретенья

в душе покоя и смиренья

дана Тобой нам во спасенье

в минуты алчного затменья.

Благодарю тебя, Всевышний,

за путь, который мне отмерил;

за счастье той поры давнишней,

когда часы свои я сверил.

За углом у киоска с мороженым

я поднял воротник у пальто,

и смотрел на тебя завороженно,

разрывая билеты в кино.

Ты тогда мне казалась богинею:

Недоступной, как роза в саду…

А изящная длинная линия

твоих губ – предвещала беду.

Сбился шарф на груди растревоженной,

и уже ни к чему эскимо…

Я проникся печалью непрошенной,

когда ты надевала манто.

Я не думал о разнице в возрасте,

и о том, что ты шла не одна —

лишь мечтал о таинственном способе,

чтобы наши сравнялись года.

В пятом классе я сделал открытие,

что без женщин прожить не смогу:

мне ниспослано было наитие

в том далёком, как детство, году!..

Он всё увидел и простил…

Не затужил, и не запил…

Он просто так сегодня жил.

И был один, совсем один…

И не прощенья он просил,

когда вчера ей позвонил.

Он просто так сегодня жил.

И был один, совсем один.

И слёзы были не нужны,

когда они, в тиши ночи,

стояли под родным окном,

не смея заглянуть в свой дом.

Он боль чужую отпустил…

И на себя переложил.

Он просто так сегодня жил:

ведь он любил её, любил!..

Вечер не начнётся

без тебя,

не напишет

свой анонс к афише

бенефиса

страсти и огня

с брызгами шампанского в Париже.

Он, скорее,

просто подождёт —

когда сумерки

усталые затихнут,

да свечу

каминную зажжёт

от звезды, игравшей

в жмурки с вихрем.

Будет он тебя

боготворить,

мягким ветром

плечи укрывая,

и, конечно,

сможет подарить

красоту полей

родного края.

Пред тобой

откроет горизонт,

в пламени заката

догорая,

и стихи подарит —

сам Бальмонт,

ударенье

в слоге выбирая.

Я возьму твою боль, если нужно,

и дыханьем согрею ладонь,

когда вьюга завоет натужно

разожгу в твоём сердце огонь.

Альтер эго даёт мне подсказку,

что в тебе растворяюсь не зря,

сохраню мимолётную ласку

в беспокойной душе бунтаря.

Я не стану тебе признаваться

в неуёмной и жгучей любви,

буду сердцем к рукам прикасаться

и душой обнимать визави.

Верю я в новогоднюю сказку…

Заклиная судьбу и года,

я прошу: «Подарите мне краски,

чтоб твоя засияла звезда!»

Прогноз погоды,

как всегда, неточен:

опять идут

холодные дожди…

Я вспомнил

тёплый вечер в Сочи

и тень платанов

в парке у воды.

Играла музыка

и воздух пах ноктюрном,

перебивая ароматы роз —

сливался с бризом,

лёгким и лазурным,

и нежность звуков

к горизонту нёс.

Бесстыдница чинара

не стеснялась:

всё признавалась

тополю в любви,

да им —

пирамидальным! —

любовалась,

и не скрывала

годы древние свои.

А вечер продолжал

волшебный танец…

И, море гордо

пригласив на вальс,

вдруг прочь отбросил

свой надменный глянец —

и стал послушен

струнам нежным арф.

Прогноз погоды —

как всегда, неточен!..

И снова море,

в ревности своей,

дождём холодным —

этой тёплой ночью

залило тень

платановых аллей.

Где бухты врезаются балками в берег —

звучит Севастопольский вальс.

И Чёрное море, тем нотам поверив,

неспешно качает баркас.