Читать книгу Странная женщина (сборник) - Андрей Геласимов - Страница 5

Возле шатра сухофруктов притормозила машина. Та самая. Чёрная, со змеиным блеском, неизвестной Лиле марки (она и в современных не очень-то разбиралась). В сумраке салона коричное пламя – шевелюра мужчины за рулём. Лиля несколько раз видела его и раньше возле рынка. Остренькие усики, худощавое гибкое тело, брюки в мелкую английскую клеточку. У него как будто был привкус мускатного ореха, которым малолетний курильщик надеялся забить горчинку папирос, духоту полудня. Лиля, как всегда заворожённо, следила за передвижением в толпе жилета цвета клейкого тополиного листочка. И нечаянно порвала пакет.

Курага и урюк раскатились по асфальту, украсили лужицу возле ступенек рынка – оранжевые медальоны под ноги в сандалиях и босоножках. Лиля растерялась, но всё равно украдкой высматривала поверх голов коричные вихры незнакомца. Подошёл плюшевый пони с мятым синим бантом в начесанной гриве. Неспешно обнюхивал, мягкими губами степенно подбирал курагу. Лиля присела на корточки, собрала горсть кураги и принялась угощать пони. Большой шершавый язык деликатно слизывал ягоды с её ладони. Потом, неожиданно, в полуметре от прижатой к асфальту Лилиной коленки возникли эти клоунские штиблеты и отутюженные брюки в чёрную и тёмно-зелёную клеточку. Кто-то остановился, кто-то рассматривал Лилю, сгорбленную на корточках, в синих лепестках платья.

Она медленно подняла голову, отметив тонкий ремешок брюк, ониксовые пуговки жилета, бледно-зелёную шёлковую косынку, заправленную под ворот рубашки. Быстро ухватив штрихи костюма, гадала, какого цвета глаза мужчины. Наверняка зелёные – ряска и бархат. На всякий случай, авансом, она улыбнулась – доброжелательно, отстранённо. Но под кустистыми бровями оказался объектив. Чёрный глаз бесстрастно уставился на Лилю. Белёсый паучий палец придавил кнопку, исцарапанную временем, суетой антикварного салона, прикосновениями множества рук, норовивших хоть мельком почувствовать слитную тяжесть немецкого фотоаппарата, которому не меньше века. Лиля, медальоны кураги, пони, в испуге сорвавшийся с места, – всё было поймано. Украдено. И стремительно упрятано в скрипучую проржавелую коробочку, как в ветхий чемоданчик перед отъездом на пароходе, в приморский город, счастья искать. Лиля сдержала негодование – ей-то казалось, что прежде, чем делать снимок, следует просить разрешения. Она сокрушённо провожала глазами плетущегося прочь пони, а незнакомец защёлкнул крышку на объективе и подал ей руку.

Он подобрал с асфальта сумку-корзинку, встряхнул и протянул Лиле со словами: «прозрачным барышням вроде вас нежелательно сидеть на дороге, под ногами всякого сброда». И кивнул головой на серо-синюю толпу взмыленных людей, что протискивалась внутрь крытого рынка, обмахиваясь кепками и газетами. На лицах от жары подтаял воск. Нетерпеливые толкались, налетали друг на друга, с возмущением покрикивали, чтобы Лиля убиралась с дороги.

Незнакомец с усиками обходительно взял её под локоть и увёл в тень сквера, под пыльную листву кленов и молодых яблонь. В руке недоверчивой Лили оказалась визитка на сером картоне. Наверняка постоянный посетитель антикварных салонов. Охотится на старинные фотоаппараты, выслеживает визитки прошлого века, жилеты и шейные платки, потом разыгрывает перед неловкими барышнями маленькие пьесы под открытым небом. Она покосилась на рубашку и штиблеты незнакомца – скорее всего, из лавки старьёвщика или из костюмерной маленького театра.

По словам Бориса (визитка утверждала, что его именно так зовут), недалеко, в переулках, находится его мастерская. Лиля почему-то представила огромную комнату с цементными стенами, на которых кое-где уцелели обрывки выцветших серо-голубых обоев. Внутри дребезжит холодноватый сумрак. И царит беспорядок фотографий – мельтешат ломкие локоны фотоплёнок, хрустящие, пожелтелые от времени корочки чёрно-белых портретов, промозглые сепии пейзажей, игры тел и теней, расплывчатые, размытые, усыпанные тоненькой сеточкой трещин. Борис галантно проводит её в сизую мастерскую, где не существует времени. Пропустит Лилю вперёд, сам задержится на пороге. Она, забывшись, начнёт рассматривать монохромное изображение улыбчивой брюнетки в шляпе со страусовым пером. Немного освоившись, схватит стопку мутных чёрно-белых снимков, на которых река и бегущие по полю дети. Просматривая, будет сбрасывать их как отыгранные карты на журнальный столик. Вспыхнувшие и моментально погасшие окна в чужую жизнь. Потом вдруг различит за спиной лязг щеколды. И через несколько секунд познакомится с очевидностью: её заперли, фотографии были приманкой, теперь Лиля – пленница мастерской. На следующий день, покачиваясь на корточках у стены, она поймёт, что возврата не будет. Возврата туда, в её прежнюю жизнь. У неё и раньше случались вспышки прозрений будущего. Можно сказать, смешливые страхи-предчувствия и на этот раз оправдались. Борис не был похитителем девушек. Но он действительно оказался не тем, кем хотел бы выглядеть со стороны.

– …У меня долгожданный дебют в журнале Photo Time. Четыре разворота с портретами московских попрошаек и небольшая сопроводительная статья. Ради этого я сегодня выбрался в город с дачи. Забрал в редакции журнал, купил шампанское и сыр. Теперь возвращаюсь…

Упрашивать не пришлось, Лиля согласилась отпраздновать вместе с ним долгожданную публикацию и посмотреть его работы. Ей было любопытно. Её окутывал аромат мускатного ореха, забивающий горчинку и пустоту полудня. У неё никого не было в сердце в то лето, от этого всё давалось легко, будто хорошо усвоенный танец или прилежно заученный стих. И вот уже в волосы Лили врывается ветер, рвёт их в разные стороны, а проносящиеся мимо грузовики лязгают и гремят, грозясь завалиться набок. Когда она зажмурилась, показалось, что огромная фабрика поёт своими ржавыми станками – так оглушительно шумело шоссе.

Лиля предполагала, что, просмотрев сначала бодрящие, потом бесконечные журналы и альбомы с его фотографиями, на некоторое время провалившись в неизвестность и вседозволенность, к вечеру она всё же сумеет вырваться с его дачи. Она заранее решила никогда никому не рассказывать, где и с кем провела этот день. Лиля жаждала приключения, маленькой мимолетной безнаказанности, которую со временем можно будет с лёгкостью простить себе, а чуть позже – забыть. Притаившись на переднем сиденье, ощущая локтем холодноватую кожу дверной обивки, она вглядывалась в даль дороги и придерживала волосы, но вихрь ворошил их и набрасывал на лицо тёмно-русой вуалью. Она терялась при каждом очередном вопросе с неизменным «душа моя». Она вспыхивала и отводила глаза при резких, почти непристойных движениях Бориса, словно тело его существовало вне одежды и жило скрытой ритуально-раскрепощённой жизнью. Они быстро миновали окраины заводских подворотен и просторы пыльных девятиэтажек, раскиданных кое-как на призрачных полуживых пустырях. Минут пятнадцать протискивались в пробке по эстакаде. И уже неслись мимо бешеной пляски сосен и зазубренных еловых пик, оставляя позади уходящие куда-то в неведомую даль ветви шоссе.

Беспокойство булькало в горле и начинало слегка душить, но Лиля отвлекалась наблюдением за его профилем на фоне вельветовых полей. Беспокойство нарастало, будто кто-то вытягивал из неё дух – искристым лимонадом через коктейльную трубочку. По сторонам дороги гудели изумрудную песнь луга с шершавой бахромой леса вдали. Машина неслась по истрёпанной тесьме загородного шоссе. Боковые окна были открыты. Ушки шейного платка Бориса превратились в языки бледно-зелёного пламени. Он курил сигарету в роговом мундштуке и смаковал собственный неторопливый рассказ о весенней охоте. Потом резко остановил машину. Легко и складно выпрыгнул, обежал автомобиль, распахнул дверцу с Лилиной стороны. Придерживая под локоток, помог ей выбраться. Тряхнул коричной гривой и указал сигаретой вдаль:

– В тех лесах водится прекрасный зверь, чистый, благородный.

Она прослушала или ветер унёс – какой именно зверь. Волк. Вепрь. Или единорог. Когда он был рядом, всё казалось возможным. Его рука направляла взгляд вдаль. Оставалось гадать, куда именно предполагалось смотреть – узловатые пальцы с округлыми холёными ногтями скользили по горизонту, пепел сигареты отсылал туда, где некогда было имение его прадеда. Пойди разберись, что служит указкой – лёгкий кивок головы на чёрную каёмку леса или мизинец, обращённый в сторону холма с кособокими сараями ближайшей деревни.

Лиля смущалась смешинок в его глазах. Рядом с ним она становилась угловатой и скованной. Перебирая пальцами ремешок сумки-корзинки, она замерла, тем не менее угадав ещё одну, грейпфрутовую нотку его одеколона. Следила за беспорядочными движениями его руки – прадед ездил охотиться в дальний лес за оврагом, навещал приятелей в посёлке у церкви. Жизнь прадеда превратилась в небольшой сеанс гипноза: «посмотрим на тот пригорок, теперь медленно движемся глазами влево…» В зарослях растрёпанных вётел скрывается речушка, где прадед с племянником стреляли уток, разлучали пары лебедей… В какой-то миг Лиля попыталась охватить золотисто-зелёный простор, но поле ускользало, безжалостно уменьшая смотрящую. Борис всё-таки успел сфотографировать её на полароид. Порывисто разрезал холм взмахами руки – сушил квадратную карточку, а на ней – туманную синь, из которой медленно проступала уменьшенная в сотню раз, тоненькая, совсем карманная Лиля.

Они вернулись в машину и отправились дальше. Лиля закрыла глаза, задумалась, задремала. Её вдруг не стало вовсе, как души камня, как разума песка. Потом кто-то дышал ей в щёку и громко звал по имени. Машина стояла у тесовых ворот. Борис легонько тряс её за плечо. Случайно удалось ухватить, каким бывает его лицо, когда он остаётся один. Оно как будто становилось истощённым, совсем усталым. Так разнилось с тонкими нитями солнечных лучей, что пробивались сквозь шумящую листву парка. Громоздкие ворота дачи щёлкнули, медленно и легко отворились. За ними оказалась аллея, усыпанная мерцающими солнечными пятнами. Где-то сбоку, в глубине владений, блестел купол оранжереи. Машина плавно двигалась по дорожке, жуя гравий. Кружевной плоский зонтик от солнца плыл над кустами. Или мерещился. В фонтане застыли три белых медвежонка, усыпанные капельками воды. Дом, оплетённый диким виноградом, казался тёмным плодом земли и небес. Несколько лоскутиков-клумб дремали бутонами табака, терпеливо и покорно пережидавшими день в виде белых сосулек. Лиля распахнула дверцу, выскользнула из машины и понеслась по розовому гравию дорожки. В прикрытых глазах смешались лучи и тёмная зелень листвы. На террасе-крыльце пустовало кресло-качалка с гармошкой раскрытой книги, неторопливо листаемой сквозняком.

Она огляделась, с удовольствием скользнула взглядом по солнечно-зелёной листве молодых вишен, по стриженым кустам шиповника. Покой и ухоженная красота пробуждали и будоражили. Лиля распрямила спину, услышав лёгкий хруст в позвоночнике. Поглубже вдохнула. Вдруг захотелось чудить, красоваться, быть невесомой и безнаказанной. В этот самый момент к ногам метнулась узкая тень. В ответ в самом центре груди сжалось незнакомое беспокойство. Тихим эхом пронеслось в голове: «Не хочу, чтобы этот день изменил меня. Будет несколько приятных, неожиданных часов. Не более…» Не дослушала свой внутренний голос. Почему-то потребовалось противиться, изгонять его – оставь, замолкни.

Борис быстро приближался к дому, подтянутый и очень стройный. Словно прочитав её мысли, чуть насмешливо бросил на ходу:

– Будь осторожна, этому месту присущ особый магнетизм, тут все ведут себя как-то иначе.

Слегка коснулся её спины, скорее почтительно, чем фамильярно.

– Проходите, – переходя то на «ты», то на «вы», пропустил в дверь веранды-крыльца, которая оказалась незапертой. Она вдруг вспомнила недавние опасения или всё же старательно скрываемые от самой себя желания стать его пленницей. И с нетерпеливым любопытством шагнула внутрь.

В сумраке прихожей угадывалась вешалка с дождевиком, трость в углу, створка стенного шкафа. Тёмная прихожая вела в комнату, сумрачную из-за задёрнутых гобеленовых гардин, кос дикого винограда и ветвей раскидистой яблони, затеняющей окна. Лиля тут же уселась с ногами на пологий диван. Три кресла и кушетка тоже были удивительно низкие, с пологими спинками, как шезлонги, приглашающие не сесть, а скорее прилечь, поглаживая ступнями оленью шкуру, расстеленную вместо ковра. Доверчиво прикрыв веки, она начала медленно и покорно уплывать в стылом полумраке гостиной. Но всё же на всякий случай стараясь следить за его быстрыми, резкими движениями. Почти гневно разбросал в стороны гардины, вытолкнул наружу створки окна, плеснув в лицо сквозняк, шум тёмной листвы и мягкий голубоватый свет.

Он был везде – у окна и уже у Лили за спиной. Он кружился возле электрического самовара. Над низким чайным столиком на все лады звенели колокольчики – чашки, ложечки, блюдца. Медленно и точно уронил иглу на пластинку граммофона. Заныла мелодия. Заскулил женский голосок, яростно картавя. Вскоре уже вовсю шипел и булькал самовар. Всхлипнула вода в чашки. Ароматы бадьяна и корицы поплыли по комнате вместе с уютным сиреневым паром.

Он сел в низкое кресло напротив Лили, закинул ногу на ногу, бережно взял двумя пальцами чашечку и принялся рассказывать о переводчице. Да-да, этой Таисе надо удержаться на работе до сегодняшнего дня. На диване, напротив него, Лиля чувствовала себя как никогда скованно, она обожглась чаем, она растерялась. Так ведут себя уже немного влюблённые девушки. Но Лиля старательно убеждала себя, что совсем не была влюблена. Ей было любопытно. Ей хотелось безнаказанности, мимолетности, о которых можно будет со временем забыть. Рядом с ним воздух как будто был немного разряженным, она задыхалась, стараясь скрыть беспокойство. Она не совсем слушала, не вдавалась в подробности, но на всякий случай улыбалась шалостям переводчицы, которая всегда опаздывает, является на совещания в немыслимых нарядах и перевирает слова. Из-за этого Борис вынужден жить в постоянной готовности к маленьким катастрофам. Видимо, так ему даже нравится, он только делает вид, что недоволен. Недавно Таиса объявилась на пресс-конференции по случаю открытия выставки в пеньюаре, отороченном лисьим мехом. Журналисты приняли её за известного на всю Европу и Америку фотографа, а Борис, виновник события, со скромной ухмылкой наблюдал этот маскарад со стороны.

Они пили уже по второй чашке, время не остановилось – настенные часы красного дерева с бронзовым маятником показывали без пяти три.

– Знаете, я давно приметил и несколько месяцев выслеживал вас возле шатра сладостей.

Лиля вскинула брови. Чайный столик незаметно опустел и был насухо вытерт. Борис вовсю шуршал в тёмной прихожей. Вытянувшись во весь рост, привстав на цыпочки, разыскивал что-то в стенном шкафу.

– Я волновался, куда вы подевались. Вы три дня не появлялись на рынке, не покупали фиников и инжира, я забеспокоился, – как бы между прочим, не оборачиваясь, бросил он.

Потом принёс в комнату пыльную серую коробку. Поймав вопросительный взгляд, пояснил:

– Шляпная, неужели никогда не видела в фильмах? В них хранили эти хрупкие украшения, чтобы не помять, чтобы не испачкать ленты, рюши, вуали. Ведь некоторые шляпки, они как бабочки – совсем призрачные, безейные дополнения к женщине. Без которых, увы, всё так прозаично. А иногда – почти банально. А ведь банальность недопустима: на фотографиях, во всём, что происходит. Не надо банальности, ну её. Тебе, кстати, пойдёт одна моя шляпка. Если не возражаешь, мы сейчас примерим. Я её тебе потом подарю, если понравится.

Через пару минут из тусклого овального зеркала прихожей на Лилю недоверчиво и восторженно смотрела незнакомая девушка в сиреневой шляпке. Прозрачная, тоненькая, томная, она была похожа на призрак этого загородного дома, в котором царил сквозняк, пропитанный сухим шиповником, и перекатывался топкий голубиный сумрак. Борис замер у неё за спиной, восхищённо затих. Потом, будто опомнившись, принялся фотографировать незнакомку в шляпке своим старинным фотоаппаратом, умышленно наводя фокус на стеклянный купол оранжереи за окном, чтобы изображение девушки получилось ускользающим, безликим, совсем размытым. С этого момента возвращения в прежнюю жизнь действительно не было. Лиля не уехала в тот вечер с его дачи. Она не уехала назавтра. Не уехала через неделю. Она поддалась, изнежилась, очень скоро потеряла волю и осталась насовсем и со временем окончательно стала девушкой-призраком. Одной из трёх странных девушек этого странного дома…