Читать книгу Странная женщина (сборник) - Андрей Геласимов - Страница 6

Когда очередная сказка заканчивалась моралью: «Судьба ходит за нами по пятам», Таисе хотелось забраться с головой под одеяло и, шурша фантиками, уплетать шоколадные конфеты с многоточиями орешков, с изюмом, с мармеладной и марципановой начинкой. Неудивительно, что судьба вскоре отняла у неё именно эту, главную радость – в больнице усатый эндокринолог строго запретил ей сладкое. А потом приглашённый на консультацию профессор, взывая к здравому смыслу, зловеще подтвердил: «Если, конечно, вы не наметили скоропостижно сгореть».

Через несколько дней после приговора Таиса приняла решение. И вот уже покупала пирожные в маленькой полутёмной кондитерской. Выбрала разные, чтобы попробовать всё, что у них там есть. Расплатилась. Кругленький добродушный продавец бережно укладывал покупку в картонные коробочки. Пирожные были не воздушные, а плотненькие, слоёные, с миндалём и джемом. Их было десять – стремительная, сладкая смерть. В одной коробочке осталось место, продавец с улыбкой положил туда ещё одно, в подарок. Оно было похоже на небольшой сундучок, его аж распирало от крема, джема, глазури, толчёного арахиса. Таиса в нетерпении представила, как, вернувшись домой, сейчас же сварит кофе и вон то, квадратное, с шоколадной крошкой, попробует. А потом ещё одно. И ещё, чтобы умереть сразу. Она уже предчувствовала их вкус… И проснулась в безбрежном, совершенно детском разочаровании. Так её смерть вновь отложилась, отсрочилась на некоторое время.

Теперь оставалось только бежать, хлюпая по весенним лужам в забрызганных грязью ботинках. Спешить на урок французского, потом зубрить глаголы на всех пустых скамейках Бульварного кольца. Прикрывшись от ливня пакетом, спешить в библиотеку за необходимым сию же минуту рассказом Бунина, каким угодно рассказом, утешительно-грустным, где в финале – разлука и скорбь. От профессора она узнала, что запросто могла бы умереть в больнице. Всё шло к тому. Но не случилось. Сейчас этой самой минуты могло не быть вовсе. Таисе просто повезло. Такая вот случайность, почти чудо. За которое придётся расплачиваться всю жизнь строжайшим отказом от конфет и пирожных.

Но всё же у неё остались маленькие, дозволенные сладости каждого дня. Например, вот сладость: мгновение назад спеша, остановиться без причины, увидеть слепую старуху нищенку в серой пуховой шали. Пунктирно шаря палкой по ступеням, старуха шаркает навстречу стене, бормоча: «Подайте, бога ради». В первый миг сердце сожмётся, словно его выжимают в чай. И тут же пасмурный плаксивый мир озарится шкодливой догадкой: «Может быть, бабка репетирует свою коронную сцену из спектакля?» Жестоко, но, с другой стороны, ведь объяснение может оказаться каким угодно, успокаивала себя Таиса. Оказаться каким угодно. Настоящее объяснение всему вокруг.

Ещё одна её любимая сладость – по пути домой тщательно разделать предстоящий вечер на аккуратные порции: ужин, час французского, каток, Флобер в коричневом суконном переплёте. Но нет, обмануть все планы, изменить им легкомысленно и беспечно, выскочив на случайной станции метро. И, напевая под нос французские песни, целый вечер бродить по городу, подслушивая разговоры случайных прохожих и придумывая о них дождливые чёрно-белые фильмы.

Еще одна сладость – чуть сгорбленной от мороза фигуркой притягивать к себе снег. Может быть, снег в такие дни шёл именно потому, что она тянула его к себе бескрайней, нерастраченной, ещё обезличенной своей нежностью. Ей иногда нравилось по пути на французский спешить мимо темных университетских корпусов, едва замечая освещенные окна. И вдруг, остановившись, смахнуть с бампера машины воротник снега, который на пару секунд превращался в ладони в белую хризантему.

Ещё одна сладость – перед экзаменом по французскому читать Чехова. «Степь» и «Палату № 6». В коридоре возле экзаменационного кабинета тоскливо и тягостно. Каждый входящий туда на мгновение теряет дыхание, бочком крадётся к столу с билетами, чуть побледнев, выбирает свой. В напряжении предэкзаменационного коридора самое лучшее – изучать афишу театров на предстоящую неделю. А потом, когда всё позади, как же сладко избавляться от шпаргалок, выбрасывать в урну у театральной кассы целую пачку отработанных, ненужных бумажек, увитых мелкими кудряшками латинских букв.

Однажды вечером, в начале сентября, на всю квартиру трезвонил телефон. Таиса нежилась на ковре в гостиной, раскидав руки в стороны. На лице у неё лежал раскрытый посередине сборник рассказов Чехова. Старый, с пожелтевшими страницами, пахнущий библиотекой и ссохшимися пяденицами её подоконников. Всё вокруг на мгновение стало мертвенно-розовым и немного сизым, как в середине заката. Таиса почувствовала незнакомую сладость. Но телефон звонил безжалостно. Новая сладость была безвозвратно упущена. Алюминиевый мужской голос, каким обычно вещает навигатор, заявил, что она выиграла конкурс на вакансию переводчицы. Конкурс проводился летом в Москве и Санкт-Петербурге, в нём участвовало около пятидесяти человек. На следующий день состоялось собеседование, слишком напоминавшее любительский спектакль. Они с неким Борисом и его секретаршей были единственными посетителями просторного кафе на Ордынке. При первом беглом взгляде Борис показался затаившимся, непрозрачным, многослойным. Хотелось разгадать или хотя бы подробно, во всех узелках и зазубринах расшифровать его. Такая разгадка означала бы наступление мастерства. Со второго взгляда Таиса сочла его наряд довольно вычурным, почти карикатурным, а неторопливую манеру разговора и намеренно старомодную мимику – почти вульгарной. Пожалуй, было в нём нечто отталкивающее. Запашок несвежего, горчинка зарождающейся плесени. Уже через пять минут, во время неторопливой беседы с Борисом и его пожилой секретаршей, похожей на затянутую в твид тумбочку, Таиса зарделась и умолкла, перепутав артикли и переврав спряжения всех произнесённых вслух глаголов. Большего количества ошибок и выдумать было нельзя. Ещё ни разу её французский не был так безнадёжен, как во время краткого, почти молниеносного собеседования. Секретарша-тумбочка насупленно ковыряла салат. Таиса обдумывала, как уместнее будет извиниться на прощание. Но её румянец, её назревающее отчаяние, кажется, забавляли непрозрачного и неуютного человека. Он улыбался и казался почти счастливым.

Секретарша поплелась в мастерскую, а Борису и Таисе было по пути, в сторону реки. Они почти бежали от ветра и переговаривались урывками, будто опасаясь, что их могут услышать. Неожиданно выяснилось, что восьмилетняя племянница Бориса погибла в автокатастрофе. 8 октября. В тот же день, в тот же час, когда Таиса поскользнулась на лестнице в библиотеке. Оступилась. Упала. Ушиблась затылком о ступеньку. Оказалась в больнице. Из-за сотрясения мозга забыла имена всех своих знакомых, потеряла телефон в коридоре. Но теперь неожиданное совпадение дня гибели девочки и падения в библиотеке, переменившего Таисину жизнь, удивили ее. Она затаилась. Она была ужалена в самое сердце.

Отработав первую неделю, Таиса поняла: надо придумать срочную поездку в Петербург, Воронеж или Таллин. И больше никогда не появляться в мастерской – так беспомощен оказался её французский. Но в пятницу, после самой долгой в её жизни недели, полной нелепостей, путаницы и стыда, у Таисы появилась догадка. «Постой-ка», – задумчиво бормотала она, замерев с кружкой остывающего чая у окна. Два года назад, после падения с лестницы, она вдруг полюбила кошек. Прониклась бескрайней слабостью к шифоновым платьям, заколкам с искусственными цветами, серёжкам с ягодками. После больницы сменила алую помаду на розовый блеск для губ. Перекрасила волосы в каштановый. Стала ненасытно и бессовестно спать по утрам. Срочно, поспешно заменила обои в спальне – на перламутровые, с блеском, как у новогоднего шара. Не могла решить, что уместнее: в субботу отправиться на прогулку в парк или всё же пойти в театр на «Чайку». Купить тот серый костюм или всё же платье из серо-розового шифона. И вот сейчас, собрав всё вместе, от неожиданной догадки Таиса замерла у окна. «Постой-ка», – бормотала она самой себе. Почему Борису вдруг понадобилась переводчица? Ради старых друзей из Лиона, ради какой-то старухи журналистки и двух призрачных галеристов… После падения с лестницы у неё такие красочные сны. Ей снится море, незнакомые приморские парки в цвету, пегие лошадки, миндальные пирожные, кружащие по комнате попугаи… Профессор признался, что она могла бы умереть под капельницей. Ей просто повезло – неведомая, нелепая случайность… Неужели с того самого дня её смерти в пустоте остывающего тела нашла приют душа маленькой девочки, погибшей в автокатастрофе в тот же день и час? Поначалу, у окна, наблюдая за осенним парком, над которым кубарем катался ветер и сгущались сумерки, Таиса растерялась. Допив остывший чай, поразмышляв ещё немного, она всё же решила понаблюдать, послушать и убедиться, что не ошиблась. Ради расследования и прояснения она сочла необходимым поработать у Бориса ещё немного. А за окном была уже ночь, и ей захотелось беспечно закружиться на ветру над верхушками кленов. Легко и непринуждённо, в шифоновом платье с пышной юбкой, в назревающем холоде осени.

В октябре они с Борисом целыми днями разъезжали по городу. Каждый вечер принимали гостей в особнячке на Малой Бронной. Или устраивали вечеринки в его мастерской – с разговорами, музыкой, вином и просмотром фотографий. Поговорить с Борисом с глазу на глаз ей за всё это время так и не удалось. В помещении, на улице, в машине присутствовало с десяток непоседливых и неуловимых стрекоз, каждую из которых нужно было поймать самодельным сачком. Задача не из лёгких. Примерно так давался Таисе перевод, особенно когда на французском без умолку болтали парижские студенты, худощавый бельгийский искусствовед и лысоватый антиквар из Туниса.

Борис всегда был обходительным и отстранённым. Его забавляло смущение и отчаянье Таисы, путавшейся во французских глаголах. В неловкие моменты она перехватывала умилённый взгляд, чувствовала добродушную иронию над всем, что рассказывает, во что одевается, как движется. Иногда её приводил в замешательство и на несколько минут превращал в фарфоровую статуэтку брошенный вскользь небрежный вопрос о новом пальто цвета крем-брюле. О пальто, которое она купила на днях, повесила в гардероб до начала весны и о котором уж точно не мог знать ни один человек в мире.

Однажды Борис неожиданно и довольно резко упрекнул её в отсутствии интереса к его работам. Стремясь исправиться, Таиса при первой же возможности отправилась на его выставку. Со старательным вниманием вглядывалась в расплывчатые монохромные портреты. Обошла четыре просторных белых зала минут за двадцать. Но около последнего портрета она остановилась. И простояла, кажется, целую вечность. Пока охранник, подгонявший запоздалых посетителей к выходу сиплым «закрываемся», не заставил её очнуться. Это был портрет той самой племянницы. Девочки с распущенными русыми волосами. С лампочкой в руке, как будто она держит хрупкий экзотический фрукт. Таиса так и не поняла, был это прижизненный портрет девочки или её post mortem. Таису холодила и тревожила неприятная двойственность и топкая сизая неопределённость портрета. Таису холодила и тревожила собственная двойственность и неопределённость после 8 октября, больницы, докторов. Она так разволновалась, что на следующий день заболела ангиной. А через пару дней Борис, скорее из вежливости, предложил погостить в его загородном доме. Бросил вскользь по телефону. Почему бы тебе не… И Таиса, тоже скорее из вежливости, согласилась.

Она прожила у него на даче всю зиму. А потом – всю весну, так ни разу и не надев новое пальто цвета крем-брюле. В начале лета в просторном, окутанном сизым сумраком доме появилась воздушная, совсем невесомая Лиля, сквозь которую всегда шёл снег. Когда Лиля стояла у окна столовой, Таиса замечала её крошечные мерцающие снежинки на фоне чёрного неба. А больше в этой Лиле не было ничего. Бесцветная пустота и чуть шелестящий колкий снегопад.

Ещё в его загородном доме призрачно обитала «Эта». По-кошачьи неторопливая и задумчивая, однажды потерявшая имя. Теперь от неё осталось только отсутствие и сиреневое молчание, будто нарисованное мелком на асфальте, за несколько минут до ливня. Со временем Таиса догадалась, что «Эта» уходит. Для успешной работы он нуждался в трёх девушках-призраках, в трёх музах-тенях своего загородного дома. Таиса долго старалась преодолеть ревность и горечь, разливающиеся внутри от подобных прозрений. Она была уверена и ждала, что со дня на день здесь появится ещё одна, новенькая, ломкая и странная, которой нечего терять и нечем себя увлечь за воротами его дачи. Ожидая со дня на день появления незнакомки, Таиса неторопливо жила в просторной мансарде второго этажа, по соседству с зимним садом. В комнатке с огромным окном было холодно, даже если вечером как следует истопить угловой камин, выложенный гжельскими изразцами.

Пребывание на даче совсем изнежило Таису. Теперь она вся была – только неспешность и сладость. Целыми днями читала французские романы из библиотеки Бориса, без особого усердия училась плести кружева по растрёпанной книжке 1901 года с такой ломкой пожелтелой бумагой, что листать страницы нужно было как можно медленнее.

Дважды в день обитатели загородного дома встречались внизу за чаем. Медленно и таинственно возникали, будто бы проступая из сумрака, на первом этаже. Размещались за большим овальным столом, устланным белоснежной скатертью с шахматными фигурами чашек, молочника и сахарницы из чёрного, белого и розового фарфора. Перенимая друг у друга лёгкую жеманность, склонялись над чашками, передавали по кругу масло и сыр. Борис, Лиля, Таиса, иногда – «Эта», потерявшая имя. Собравшись все вместе, они слаженно и проникновенно молчали, слушали граммофон, закипающий самовар или шум ливня. Иногда они часами беззвучно играли в переводного и подкидного. Лиля надевала шляпу. «Эта» вспыхивала или даже чуть всхлипывала. Таиса раздражалась, всё ещё слегка ревновала, стараясь не меняться в лице. Каждая девушка относилась к другой как к смутной и несущественной грёзе, вполне допустимому капризу. Каждая девушка по-своему смирилась, растворившись в прохладе молчаливого дома его муз.

Поздним вечером на клумбах белыми звёздами расцветал табак. Вдоль дорожек парка загорались фонари, всю ночь они медленно затухали, утрачивая собранный за день заряд солнечных батарей. Сад и дом тонули в сумраке, всё становилось необъяснимым, неожиданным и слегка тревожным. Иногда ночные звуки будто состязались, пугая тех, кто ревниво и трепетно ждёт. Поскрипывала лестница, чёрный ветер завывал в каминной трубе, мерцающий звёздами сквозняк свистел в щёлочки оконных рам. Тут и там раздавался не то сбивчивый стук в дверь, не то это ветви яблони, покачиваясь, колотили в чердачное оконце. Утром комнатка снова наполнялась холодным светом. Нежась в постели перед завтраком, бледная, утомлённая Таиса с рассыпанными по подушке волосами всё чаще и чаще с каверзным недобрым интересом гадала, кто же окажется следующей гостьей. И что произойдёт с «Этой», потерявшей имя, когда новая девушка появится в доме.