Читать книгу Роза ветров - Андрей Геласимов - Страница 7

Через двое суток после разговора в салоне у адмирала ветер в проливе переменился. Русский отряд прекратил бесцельные маневры при неполном парусном вооружении, распустил все свои крылья и дружно двинулся в сторону Портсмута. В гавань боевые суда вошли в сетке дождя, вынырнув из него подобно трем призракам в полутьме наступавшего утра. «Салют наций» из двадцати одного пушечного выстрела в тумане прозвучал глуше обычного. С корабля рейдовой службы «Экселлент», стоявшего на мертвых якорях у Китового Острова и приспособленного под канонирскую школу, тоже ударило орудие, и, хотя залп этот просто указывал на время подъема английских гардемаринов, для русского отряда он прозвучал как ответное приветствие. Береговые батареи хранили молчание. Британцы не отличались вежливостью в своих водах по отношению к чужим флагам.

Вскоре началась рутинная работа и суета, вызываемая в гавани приходом крупных военных судов. Прежде всего необходимо было сдать на хранение в английское адмиралтейство около двух тысяч пудов пороха, составлявших весь боевой припас, переселить моряков на местные корабли рейдовой службы, выполняющие роль своеобразных гостиниц, завести суда в доки для осмотра и надлежащего ремонта корпуса, назначить сменные команды для ремонта парусов и такелажа, а после всего этого переделать еще тысячу дел, без которых невозможно продолжение длительного плавания на парусном корабле.

Собравшиеся в кают-компании «Ингерманланда» офицеры с неудовольствием узнали, что завтрак до начала разгрузки пороха приготовить не удалось, а поскольку любой огонь при этой процедуре на судне исключался, на горячий чай теперь можно было рассчитывать только на берегу Закусив на скорую руку и всухомятку тем, что вестовые с виноватыми лицами натаскали из холодного камбуза на общий стол, все свободные от вахтенных обязанностей офицеры отбыли с корабля.

– Господин лейтенант! – догнал Невельского уже у самого трапа адъютант командующего. – Его превосходительство просили передать, что вы поступаете в распоряжение господина Семенова.

Невельской, словно не веря услышанному, секунду-другую смотрел на сочувственное лицо адъютанта, а затем перегнулся через борт. Там, в шлюпке, которая покачивалась далеко внизу на волнах, уже сидел господин Семенов. Подняв голову, он уверенным кивком ответил на взгляд Невельского, вынул зажатый до этого под мышкой складной цилиндр-шапокляк, ловким щелчком раскрыл его, надел и с важностью отвернулся в сторону облепленного лодочками парома, как будто сидел не в утлом суденышке, а в театральном партере в ожидании, когда дадут последний звонок.

– Надолго? – повернулся Невельской к адъютанту вице-адмирала.

– Пока не уйдем с портсмутского рейда.

Помрачневший Невельской вздохнул, натянул фуражку поглубже и стал спускаться по трапу.

Сидя в шлюпке напротив господина Семенова, которому время от времени приходилось рукой придерживать свой шапокляк, дабы посвежевший ветер не утащил в гавань эту нелепую механическую диковину, он пытался понять, с какой целью ему навязали штатского. Невельской до сих пор не нашел ответа на вопрос: почему его заставили читать письмо о преступлении матери в присутствии посторонних, а теперь к этой загадке прибавилась еще и необходимость исполнять распоряжения весьма неприятного ему человека.

Сидевшие на веслах матросы тем временем заметно радовались тому, что вернулись из океана, и предвкушали знакомые им удовольствия, ожидавшие их на берегу. Единственный, кто орудовал своим веслом без воодушевления, был Завьялов. Он сидел позади господина Семенова, и Невельской иногда натыкался на его нарочито вялый и безразличный, как у пойманного осьминога, взгляд. Штатский же, напротив, любезно улыбался всякий раз, когда они встречались глазами, поэтому в конце концов пришлось уже совсем отвернуться, чтобы эту неловкость прекратить.

Глядя на приближавшийся берег и на аккуратные, словно игрушечные строения, он задумался о своих приступах необъяснимой лихорадки. Получалось, что предпоследний из них – тот, который свалил его перед выходом отряда Литке из Кронштадта, – имел место буквально за день до ареста матери. 7 октября из-за этой внезапной немочи он оказался не в силах сопровождать великого князя на открытие Географического общества в Академию наук, а 8 мать и брата арестовали. Не узнал он об этом своевременно лишь по той причине, что 10 корабли уже были в море.

Отказываясь усматривать связь между подобными совпадениями, Невельской тем не менее гнал от себя мысли о последнем приступе, случившемся несколько дней назад, и одно то, что он с усилием гнал прочь эти мысли, а в особенности – одну тревожную мысль о том, каких перемен ему теперь ожидать в своей жизни, – уже говорило в пользу его крепнущей веры в эти грядущие перемены. Оставалось только понять, насколько они будут катастрофическими.

Матросам господин Семенов приказал грести к набережной Портси, где начиналась торговая часть города. Высадившись из шлюпки неподалеку от здания таможни, он объявил Невельскому, что будет ожидать его у табачного склада Ост-Индской компании после прохождения офицером всех необходимых портовых формальностей. Самого господина Семенова подобные мелочи, судя по всему, не касались.

Обнаружив его спустя полчаса не у склада, а собственно внутри огромного здания, Невельской уже не удивился тому, что его новый начальник был окружен целой толпой немцев и голландцев, с которыми он вел оживленную беседу сразу на двух языках. Разговор шел весьма громкий, но непонятный. В Морском корпусе самые низкие отметки у Невельского были по иностранным языкам.

Не понял он и содержания двух последующих встреч, первая из которых состоялась тут же, в Портси, а для второй им пришлось пройти за стену, отделявшую торговый квартал от соседнего Саутси. Районы эти были примерно равны по площади, однако заметно отличались по своему назначению в жизни Портсмута. Один зарабатывал, другой тратил. Адмиралтейство, магазины, амбары, временное жилье для моряков со всех концов света создавали в Портси такую толкотню, гвалт и течение жизни, что человека, не имевшего ко всему этому отношения, могло запросто завертеть и без следа поглотить здесь как в настоящем водовороте. В Саутси же человек не только не мог пропасть, исчезнуть с лица земли, как это действительно и буквально случалось время от времени в соседнем квартале, напротив – тут каждый словно бы умножался на два, на три, а то и на значительно больше, и вместо одного человека вы имели дело еще с его челядью, с его капиталами, лондонскими домами и с его положением в обществе. Поэтому крепкая каменная стена между Портси и Саутси была просто необходима. Жизнь распределяет свои дары в принципе неравномерно, и тем, кого она обделила, лучше оставаться на этот счет в блаженном неведении. При таком условии счастье возможно по обе стороны стены. Что же касается вопроса о том, кто от кого прячется, возведя стену, то здесь поверхностный наблюдатель общества, конечно, скажет, что это богатые защитились от бедных, однако стоит задуматься, с какой стороны живут наиболее сильные, предприимчивые и по большей части безжалостные представители человечества, и тут же становится ясным, что защищать надо именно обитателей Портси, потому что сильным защита не нужна. Была бы их воля – они ели бы своих соседей из-за стены на завтрак.

– О чем задумались, господин лейтенант? – окликнул Невельского его необычный спутник.

Они проходили в этот момент мимо элегантного двухэтажного особняка, рядом с которым остановился дорогой экипаж. Из кареты показалась изящная туфелька, потом зашуршало массивное платье, и вот на мостовую грациозно сошла больше похожая на розу, чем на человеческое существо, девушка. Она скользнула взглядом по обоим мужчинам, приветливо улыбнулась и поднялась на крыльцо. Эполеты морских офицеров, судя по всему, были для нее таким же привычным зрелищем, как и для дам в Кронштадте. Во всяком случае, она нисколько не была заинтересована иностранной военной формой. Невельской улыбнулся, прогнав от себя мысль о том, кого это прекрасное существо могло съесть на завтрак, коснулся в приветствии своего козырька и ничего не ответил господину Семенову

– Сейчас в Госпорт, на ту сторону гавани, а оттуда – в Лондон, – сказал тот, махнув рукой в сторону станции паромной переправы.

– У вас в Госпорте еще одна встреча?

– Пожалуй, можно и так сказать, – хмыкнул господин Семенов.

На пароме Невельской понял, что он имел в виду. Встреча произошла не столько в отдаленном районе Портсмута, носившем название Госпорт, сколько на пути к нему. Из бесчисленного множества яликов, шлюпок и прочих лодочек, сновавших туда и сюда по всей гавани, внезапно вынырнуло одно юркое суденышко, догнало паром и пришвартовалось к нему бок о бок. Человек, сидевший на веслах, пожал руку склонившемуся к нему господину Семенову, и они громко заговорили на польском языке. Беседа их велась до такой степени непринужденно, как будто они невзначай встретились где-то на варшавской улице и теперь обменивались мнениями о чем-то приятном и в то же время не слишком обременительном – о погоде, о девушках, о покупках на местном рынке. Незнакомец в лодочке иногда принимался хохотать от всего сердца, реагируя, очевидно, на какое-нибудь острое словцо или удачную шутку господина Семенова.

Остальных пассажиров парома, включая и Невельского, эта ситуация до известной степени обескураживала. Англичане косились на шумных иностранцев, осуждающе отворачивались и даже позволяли себе негромкие возгласы, совершенно заглушаемые, впрочем, криками чаек у них над головами и дружным смехом господина Семенова с его польским товарищем. Невельской отошел на другой край парома, чтобы не оказаться ненароком в сфере всеобщей неприязни, мгновенно очерченной жителями Портсмута вокруг веселых говорунов.

– Вы что же, Геннадий Иванович? – сказал господин Семенов, с улыбкой подходя к нему после того, как лодочка с его собеседником отчалила и уплыла прочь. – Неужели меня застеснялись?

Невельской поправил фуражку и ничего не ответил.

– Вижу, что застеснялись, – продолжал его спутник. – И совершенно напрасно. Вам следовало бы послушать наш разговор. Оказывается, русская армия недавно взяла Краков. Не одна, конечно, взяла – при поддержке австрийцев, но само по себе событие знаменательное. Краковское восстание подавлено.

– Не вижу, каким образом это может меня интересовать, – даже не пытаясь прикрыть свою неприязнь, ответил Невельской. – К тому же я ни слова не понимаю по-польски.

– Как не понимаете? – опешил господин Семенов. – А я был уверен, что вы шляхетских кровей. Разве предки ваши не из шляхты? У вас ведь и родовой герб – Корчак. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. И тем не менее польским языком я счастья владеть не имею.

– Да как же так? – всплеснул руками собеседник Невельского. – А немецким? Или голландским?

– Ни одним из вышеозначенных.

– А я ради кого стараюсь тогда?! Что ж вы молчали? – господин Семенов был так возмущен, словно прикомандированный к нему офицер умышленно совершил тяжкий должностной проступок.

– Меня о том спрошено не было. Ровно так же, как не было и приказано подслушивать ваши разговоры.

– Да оставьте вы этот тон! – окончательно вспылил штатский. – Мы делом здесь государственным заняты. И если вам это до сих пор невдомек, то не нужно хотя бы воспитанницу Смольного тут из себя разыгрывать!

Невельской, опиравшийся до этого на перила, резко выпрямился. Господин Семенов не без основания усмотрел в этом реальную на сей раз для себя угрозу и счел благоразумным переменить разговор.

– Нет, лучше бы вы застеснялись, Геннадий Иванович, – проговорил он, качая головой. – Вот, поверьте, лучше бы вы застеснялись…

Не в силах, очевидно, справиться с желанием кого-нибудь осудить, но так, чтобы это был уже не его рассерженный спутник, господин Семенов повел взглядом вокруг себя и немедленно был вознагражден за находчивость. Англичане, по давнему своему обычаю не скоро переходящие от одного чувства к другому, все еще сильно хмурились, оскорбленные до глубины их общей английской души неподобающим поведением иностранцев.

– Заметили, как они нас не любят? – заговорил господин Семенов, радуясь, что нашел цель своему раздражению.

– Это они вас не любят, – ответил Невельской. – До меня им просто нет дела.

– Нет-нет, Геннадий Иванович, не обольщайтесь. Вы ведь в офицерском мундире иностранного для них флота, а стало быть – враг. Даже если теперь и нет между нами боевых действий, то рано или поздно все равно будут. И скорее рано, чем поздно. Они ведь здесь очень внимательны к нашим движениям на Кавказе. Убыхам оружие целыми ящиками уже со своих кораблей сгружают.

– Убыхам? – переспросил Невельской.

– Один из черкесских народов. Крайне воинственный. Живет набегами, войной, лошадьми. Но дело даже не в кавказском вопросе, Геннадий Иванович. Англичанин иностранца не любит вовсе не потому, что думает с ним воевать. Тот ему противен уже по одному только, что он иностранец. В Англии вас будут с презрительным снисхождением терпеть, лишь если вы готовы преданно восхищаться всем английским. Стоит же вам обратить их внимание на худые стороны британской жизни – о! Помоги вам Господь! Да что там! Попытайтесь просто побыть самим собой. Сделайте что-нибудь таким порядком, как вы обычно делаете это у себя дома, – тотчас узнаете все прелести английского гостеприимства. Ишь смотрят!

Господин Семенов с усмешкой кивнул в сторону сидевших неподалеку на длинной скамейке четырех мужчин и одну пожилую даму. Взгляды всех пятерых были настолько единодушны, настолько слитны и тяжелы, что составляли один общий суровый взгляд, под которым любой человек, за единственным исключением господина Семенова, должен был ощутить себя не только пойманным, но уже и приговоренным к жуткой казни преступником. Господин же Семенов от этого взгляда, напротив, светлел и наливался весельем, подобно раннему цветку, жадно впитывающему благостное и животворящее тепло солнца. Он резвился под этим взглядом как ласковое дитя, и вся его русская природа доверчиво распускалась навстречу свинцовой английской неприязни.

– Впрочем, это же не британская исключительно черта, ради справедливости вам скажу, – продолжал господин Семенов. – Французов тех же возьмите… Австрияков. Испанцев… Да любая нация тут, в Европе, любит одно только самое себя, а все прочее отвергает. Единственно, пожалуй, русский народ, дурачок, в лепешку готов расшибиться при виде иностранца. Чуть завидит немца в России – и все, тут же размяк. Такая сразу любовь открывается. Самое лучшее ведь ему несет. И нести будет до тех самых пор, пока немец тот совсем ему на шею не сядет. Потом, правда, немцу беда. Но это уж сам виноват. Разнежился – надо поосторожней.

Господин Семенов помолчал, вспоминая, видимо, еще что-то обидное про иностранцев, а затем с новым воодушевлением продолжал:

– Вот, ученые люди полюбили у нас недавно рассуждать о загадке русской души. Статьи в журналы строчат, на философских собраниях спорят. Я прошлой осенью своими глазами видел, как два старичка, почтенные с виду, за бороды друг друга таскали в присутствии образованных дам – до того у них спор про душу русскую не задался. А дамы эти образованные, я вам доложу! – Он даже рассмеялся слегка. – Впрочем, об них отдельно говорить надо… Я пока о русской душе. Нет, Геннадий Иванович, в ней никакой загадки. Душа есть, а загадки нет. Вы меня понимаете? Вот европейская душа отсутствует. Нет ее нигде, хоть обыщись. Ум европейский есть, понимание выгоды есть, здравый смысл – о! – этого добра тут с избытком. А вот души здесь не-е-е-ет, – протянул он, отрицательно мотая головой и качая указательным пальцем правой руки с таким выражением, будто молчаливый слушатель его предлагал что-то неприличное, а господин Семенов, насквозь видя все соблазны, решительно их отвергал. – И главная загадка для меня как раз в этом! Душа, дорогой мой Геннадий Иванович, для европейца – не более чем совещательный орган. Ежели не нравится, о чем он вам говорит, всегда можно запросто отмахнуться. А у нас попробуйте так сделать! Да вас тут же за бороду! Да еще и в присутствии образованных дам!