Читать книгу Пёс - Андрей Хорошавин - Страница 5

Осень пролетела в делах и заботах. Перестройка набирала обороты. Уже вовсю задерживали зарплату. Фабрика тихо меняла хозяев. На общефабричных собраниях директор с жаром призывал голосовать за превращение предприятия в АО и потерпеть. Говорил, что ещё немного, и всё вернётся на круги своя, и тогда начнут выворачивать карманы новоявленным миллионерам, и все виновные ответят перед народом. Народ воодушевлённо слушал эти речи и с надеждой в глазах расходился по рабочим местам.

После таких собраний, со словами:

– Ну, ты тут, Владимирыч, присматривай, – директор уезжал по своим делам. Поняв, после нескольких безрезультатных попыток, что привлечь, чьё либо внимание, к возникающим на фабрике проблемам, не удастся, я плюнул на всё, и то же занялся решением личных проблем. Благо, никого это особо не волновало.

На исходе зимы я почувствовал, что тихо схожу с ума. А в апреле понял, что если не возьму отпуск, то смогу кого ни будь убить. Я три года не отдыхал. Чуть ли не силой вырвав у директора резолюцию на заявление на отпуск, я укатил на четыре месяца к родителям в Амурскую область.

Домой вернулся, лишь в начале августа. Не смотря на тяжесть двух чемоданов, пулей взлетел на третий этаж. Провернув ключ в замке, ввалился в квартиру. В нос ударило сыростью и запахом плесени. Бросив чемоданы в прихожей, и не снимая обуви, прошёл в комнату, включил свет, распахнул все форточки и плюхнулся на диван. В дверь позвонили. Удивлённый, я пошёл открывать.

– Здорова, Владимирыч! – На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял Севрюк Леонид Тимофеевич. – Уже приехал? А я слышу, вроде дверь хлопнула. Пойду, думаю, проверю. – Он с опаской поглядывал через плечо на дверь своей квартиры, и прятал, что-то завёрнутое в газету, под мышкой.

– О! Тимофеич! Заходи. Сейчас сообразим, чего ни будь!

Он юркнул в раскрытую дверь, и уже на кухне, развернув газету, с гордостью установил на стол бутылку «Пшеничной».

– Вот! Припас! Только закусь не успел. Боялся, моя застукает.

– Это не беда. – Я направился в ванную. – Ты доставай из чемоданов всё, что понравится, а я пока ополоснусь с дороги. Там, родители напихали всякого.

– Ага! Есть, понял! Давай, пёрья почисть! Я тут разберусь.

Когда я разомлевший, выполз из ванной, стол уже истомился ожиданием. Толстые куски ржаного хлеба, сало, солёные грузди, лук, две рюмки, две вилки, нож, водка, банка с домашней тушёнкой. Всё по-мужски – коротко и ясно.

Жахнули по первой. Закинули вдогон сало да по грибку. Повторили. Поели. По телу разлилось тепло. Появилась пепельница. Закурили. Тимофеич, как всегда, «Беломор-Канал», я «Парламент». После первых жадных затяжек, кухню заволокло дымом. Я приоткрыл форточку пошире. Потянуло свежестью.

– Как дела то, Тимофеич? – Я вытянулся на стуле, сложив руки на груди.

– Да, как дела? Ничего. Живём помаленьку. Девки ещё в лагере. Моя на даче командует. Ничего. Потихоньку.

– Ну, вот. Рассказал. «Ничего. Потихоньку» – передразнил я. – Меня, считай, полгода в Питере не было, а ты за полминуты всё доложил. Да? – Я вновь, глубоко, с удовольствием затянулся. – Как на фабрике? Ещё дышит? Как девчата твои? Как Вальсик? Небось, здоровенный кобель уже вымахал. Сколько ему? Года полтора, а? – Тимофеич, молча, налил по третьей и, не дожидаясь меня, выпил. – Не понял, – встревожился я. – Случилось, что? С собакой что ни будь? Заболел?

– Да если б заболел, то ещё ладно. – Вздохнул он.

Моя челюсть медленно начала отвисать.

– Умер?

– Да, если б помер, то тоже ладно. Тока вот… – Тимофеич взял вторую папиросу. Торопливо прикурил.

– Чего замолчал? Онемел? – Я весь напрягся.

– Ну, … Короче, сплавили мы его. – Он несколько раз быстро затянулся и, раздавив папиросу в пепельнице, уставился в пол.

– Как это сплавили? – Прищурился я, слегка склонив голову на бок. – Не понял.

– Да, так! – Тимофеич, как-то зло глянул на меня, и быстро отвёл глаза. – Ну, чего ты так смотришь, Владимирыч?! Ну, не могу я, когда она на меня давить начинает! Как только девок в лагерь отправили, так и началось. «Места много занимает! Шерсть кругом! Грязь с улицы таскает!» Начала орать на него… – Он зло втянул носом воздух. – Да, всё бы ничего, так тут вот оно! Короче, Вальс порвал соседского добермана. Када Вальсик молодой ещё был, тот его всё время сзади, за ляжки кусал. Да, так, шо куснёт и убегает. Мой увалень рычит, ярится, а догнать не может. Аж пена со рта. И глаза огнём. А тут, видно, срок подошёл. Вальс силу почуял, и прям средь двора, всё тому доберману и вспомнил. Еле оторвали. Чуть насмерть не задавил. Хозяйка к участковому. Тот за протоколы. Благо соседи помогли. Всё объяснили. Утихло, вроде. И на, опять!

Дней десять назад, гуляем с Вальсом. Вечереет уже. Из подвала сантехник. Вальс как его учуял – озверел, будто мухомор съел. Глаза красные. Шерсть дыбом. И с ходу на того сантехника. Руку порвал ему крепко. С ног сбил. И всё в горло норовил, в горло. Я, честно, такого от Вальса не ожидал. Чистый дьявол. Сантехник оказался крепкий, хоть и малость с приветом. Да ты знаешь. В нашем ЖКХ работает – Сёма-дебил. Отбился и бежать, пока я Вальса за поводок тянул. А на поводке все восемьдесят кило. Удержи ка. – Тимофеич залпом выпил мою рюмку, закурил и продолжил. – И вот. Эта сука, соседка, у которой доберман, на другой день идёт в ЖКХ, и находит адрес Сёмы. А тот дома покусанный сидит – с работы отпустили. Та сука, баламутит его, вызывает скорую, снимает все укусы и пишет от него заяву участковому. Участковый пришёл – руками разводит. Единственное, говорит, чем могу помочь – день потяну, а вы определите пса, куда можете. Или с Сёмой договоритесь, что бы заявление забрал. Я к Сёме. А он, дебил, дебил, а не пьёт, не курит. Головой мотает и мычит. Я ему денег – дохлый номер. Хочу в дом войти, ну, поговорить – не пускает. Видимо, эта жаба, его здорово укатала. И всё. Пришлось сплавить.

Нависла пауза. Тимофеичь нервно курил, уставившись в пол. Я медленно вытягивал сигарету из пачки.

– Кому, хоть, отдали?

– Да, брату её, куркулю. У него свой дом в «Копай-Городе». Он давно вокруг Вальса петли вьёт. Цепной пёс ему нужен, но обязательно с родословной, породистый. Дождался, ссука! Чё девкам говорить – не знаю?! – Тимофеич грохнул широким кулаком по колену, тяжело поднялся и, горбясь, поплёлся домой.