Читать книгу Клуб «Дикая Охота» - Андрей Хорошавин - Страница 4

– Она в очень тяжёлом состоянии. С такой реакцией я, как врач, сталкиваюсь впервые. Я знаю, что такие случаи имели место в практике, но очень редко.

Высокая, среднего сложения женщина с тревожным взглядом, одетая в белоснежный халат и такую же шапочку, сидела за столом, в кабинете главврача поликлиники №…, и рисовала на лежащем перед ней листе писчей бумаги шариковой ручкой. Её чувствительные подрагивающие пальцы беспрестанно двигали листок по поверхности стола, всё время, располагая его под разными углами к себе. При этом она почти не отдавала себе отчёта в том, что делала, так как целиком была сосредоточена на разговоре.

– Что именно вас настораживает, Инна Сергеевна?

– Девочка сейчас в острой фазе, но все три вида реакции смешаны. Она дезориентирована, какое-то время спокойна, будто ничего не произошло, даже улыбается, но потом видимый эмоциональный контроль сменяется экспрессивной реакцией.

– Да. Довольно необычное поведение. – Главврач поправил очки и посмотрел в окно.

– Видимо девочка была очень эмоциональна и чувствительна. – Инна Сергеевна нарисовала человеческий глаз, с расширившимся зрачком. Широко распахнутые веки. Длинные ресницы и слеза, стекающая по щеке, в виде большой прозрачной капли. – Там, в коридоре ожидает родственник, просит разрешить ему свидание с девочкой. Это её старший брат.

– И, что, Инна Сергеевна, мы можем это позволить? Это не ухудшит состояния пострадавшей? – Главврач посмотрел на часы.

Подумав, Инна Сергеевка пририсовала к глазу большую швейную иглу, до половины вонзившуюся в зрачок.

– Мне кажется, стоит попробовать. Может свидание с родственником хотя бы снизит уровень дезориентации девочки.

– Хорошо. – Главврач вновь глянул на часы и встал. – Поступайте, как считаете нужным. В конце концов, вы, Инна Сергеевна, у нас зав отделением.

Превратив слезу в каплю крови, Инна Сергеевна закончила рисунок и вышла из кабинета, оставив главврача, в недоумении рассматривающего её творение.

Антон не мог сидеть долго. Он периодически вскакивал со стула и принимался ходить по коридору. Он снова, кадр за кадром мысленно просматривал события того вечера, и волны ярости захлёстывали его. Он задыхался. Лицо краснело. Трещали скулы. Антон готов был рвать эту тварь на куски, но понимал, что ничего не может сделать. И тогда приходило опустошение, кулаки разжимались, и он вновь садился на, выкрашенный белым, стул.

Всё в этой поликлинике, включая пол и мебель, было выкрашено в белый цвет. Пахло медикаментами и хлоркой. Широкие окна, занавешенные прозрачным тюлем, пропускали внутрь много света. Всё сияло чистотой.

Дверь в кабинете главврача поликлиники отворилась и появилась заведующая отделением, в которое поместили Иру.

– Идёмте со мной. – Произнесла она, не гладя на Антона. – Он разрешил.

Её каблуки застучали по деревянному полу.

У двери в палату их встретила медсестра – совсем молодая девушка, одетая, так же как Инна Сергеевна в белый халат и белую шапочку. Она приложила палец ко рту.

– Больная только, что заснула.

– Придётся немного подождать. – Инна Сергеевна бросила короткий взгляд на Антона. – Зайдём ко мне. Пока ваша сестра спит, я задам вам пару вопросов. Это не будет долго.

Кабинет был небольшим. Ничего лишнего. Стол, на столе монитор, несколько стульев у стены, сейф, стеллаж, уставленный разноцветными папками.

– Садитесь. – Она указала рукой на стулья. – Я даже не знаю, как начать.

– Что, так всё плохо? – Антон смотрел в пол, упершись локтями в колени. – А я хотел забрать её домой.

– Придётся подождать. – Инна Сергеевна приподняла правую бровь. – Ваша сестра была эмоциональным, чувствительным подростком. Так?

– Да. Она принимала всё близко к сердцу. С виду спокойная, а на самом деле… Очень любит Есенина. Бывало и расплачется. Стихи пишет. Остро чувствует ложь. Всё чувствует.

– Вот. Это в основном и является причиной её неопределённого состояния.

– А в чём дело-то? – Антон сдвинул брови.

– Я не буду вдаваться в тонкости психиатрии, и скажу так. В физическом плане её здоровью не угрожает ничего. Но психическое состояние очень неустойчиво. Она не понимает, где находится. Состояние резко меняется от границы до границы. Потому о выписке пока речь вообще не заводите. Я уже и так достаточно рискую, разрешая вам, увидится с ней. Но я надеюсь, что увидев вас, она хотя бы обретёт чувство реальности.

Антон кивнул.

– Хорошо, – Заключила Инна Сергеевна. – Теперь второе. Когда войдёте в палату, остановитесь у двери и стойте, пока она вас не заметит сама. Ни в коем случае не заговаривайте с ней.

– Что стоять столбом и молчать?

– Да, стоять и молчать. – Инна Сергеевна вновь приподняла бровь. – Потому, что я не знаю, какую реакцию вызовет у неё звук мужского голоса. Всё может кончиться очень печально.

– Хорошо. Я понял.

Инна Сергеевна внимательно всмотрелась в глаза Антона:

– Я надеюсь на вас, молодой человек и обязана предупредить, что в противном случае вы её долго не увидите.

– Я всё понял.

Она нажала скрытую под крышкой стола кнопку звонка. Распахнулась дверь и медсестра сообщила, что больная проснулась и к ней можно войти.

То, что увидел Антон, не было его сестрой, тем весёлым Журавликом с голубыми глазами. Это больше походило на грейпфрут, сердцевину которого грубо вычерпали ложками, а кожуру смяли и выбросили за ненадобностью в мусорное ведро. Она сидела на кровати, облокотившись на подушки, укрытая простынями до пояса.

Из-под вскинутых бровей, смотрели два широко открытых серо-водянистых глаза, окружённые почти чёрными кругами. Губы из розовых, стали бледно-фиолетовыми. Нижняя губа подрагивала на каждом вдохе. Тусклые неживые волосы слиплись в пряди. Лицо покрывала морщинистая старушечья кожа. Из неё будто высосали жизнь, оставив одну использованную оболочку. Белая рубашка скрывала приподнятые в напряжении острые плечи.

Антон стоял и молча смотрел на сестру. В полной тишине он улавливал только тихое дыхание заведующей отделением у себя за спиной.

Прошло около двух минут – ничего не менялось.

Но вот послышался вздох. Ещё один. Правое веко сестры двинулось. Шевельнулась бровь. Из правого глаза через всю щёку прокатилась слезинка. Ещё одна скатилась по левой щеке и осталась каплей на подбородке. Брови опустились, и между ними появилась тонкая складка. Она медленно вдохнула и шумно выдохнула, будто очнувшись после долгого сна. Её плечи опали. Губы шевельнулись, до Антона издалека донёсся тихий скрипучий голос:

– Здравствуй, братик.

Первым желанием Антона, было плюнуть на запрет заведующей и бросится к сестре, но Инна Сергеевна, видимо предвидя это, взяла его сзади за рукав куртки и слегка потянула на себя. Антон остался стоять.

– Ты зайди позже, Антон, – На этот раз голос зазвучал твёрже и громче. – Я сегодня плохо выгляжу.

Она моргнула, закинула голову назад и слёзы ручьями потекли по её впалым щекам.

Инна Сергеевна сильнее потянула за рукав и Антон, не произнеся ни слова, вышел из палаты. Вызвав в палату медсестру и проводив Антона до выхода, она вернулась в кабинет и сняла телефонную трубку.

– Следственный отдел? Срочно соедините с начальником. Я сказала срочно, это по делу Сечиной! – Ожидание длилось около пяти минут. За это время Инна Сергеевна успела изрисовать половину листа бумаги бегущими собаками. – Алло? Александр Демьянович? Да, это я. Сечина пришла в себя. Завтра можете присылать своих. Примерно к шестнадцати. Нет, раньше нельзя. Не стоит. До свидания.

Евгения Владимировна курила на кухне и глядела в окно остекленевшим взглядом. Когда Антон вошёл, она даже не пошевелилась. Сквозь пелену сигаретного дыма просвечивал экран телевизора.

«… задать нынешнему мэру города: «А, что изменилось к лучшему в жизни нашего родного города за период вашего правления? Увеличилась преступность, сокращается количество рабочих мест, зато неуклонно растёт число пивных и забегаловок, в которых народ просто спаивают, превращая в послушное стадо. Вот моральная сторона ваших действий. И я заявляю прямо: Я, Быков Анатолий Сергеевич, положу этому конец раз и навсегда».

Вы смотрели передачу «Дебаты». Вашему вниманию был представлен диалог между кандидатами на должность мэра города Ирбит – Быковым Анатолием Сергеевичем и Хованским Иваном Альбертовичем. Следую…»

– Ма, ты хотя бы форточку открывай. А лучше не курила бы. Зачем опять начала?

– Всё равно. – Голос Евгении Владимировны был еле слышен. Антон вошёл в кухню и открыл форточку. – Не нужно было писать заявление в милицию.

– Почему? – Антон замер на секунду.

– Всё равно никого не поймают. Только хуже будет. Щас сплетни пойдут. Соболезнования липовые. А Ирке последние нервы допросами вымотают. Как она там?

– Плохо. Врач говорит, что у неё дезориентация. Мне разрешили войти к ней в палату.

– Вошёл?

– Да. – Антон замолчал, подбирая слова.

– И?…

– Она меня узнала и поздоровалась. Но выглядит ужасно. Будто ей не двенадцать, а сто двенадцать лет.

– Что ещё сказал врач?

– Сказал, что мой визит подействовал положительно. Она пришла в себя. И сейчас всё зависит, как быстро она справится со всем этим.

– Справится? Девочке двенадцать лет. Как она сама может справиться с этим?

– Ты бы сходила к ней завтра. А хочешь вместе?

– Нет. Потом. Сейчас не могу.

Антон ушёл к себе.

На работе уже все знали. Вроде большой город, а слухи разлетаются моментально.

– Может домой? – Викентич смотрел вопросительно.

– Нет. Лучше тут.

– Понятно. Но на полигон ни ногой. – Антон кивнул.

В раздевалке подошёл Андрей:

– Антон, прими соболезнования.

– Спасибо. – Антон не оборачиваясь, переодевался.

– Слушай, у моих знакомых дочку преследовал один дебил. Долго преследовал пока его менты дубинками не отходили. Один раз, он её чуть не изнасиловал, еле вырвалась.

– Андрей… – Антон скривил губы. – Давай не надо, а?

– Нет, нет. Всё по делу. Так вот. У этой девочки такой стресс был, что она из дома боялась выходить, и ещё истерики. Им помог психолог. Вот. – Андрей достал визитную карточку и сунул Антону. – Я вчера как узнал, так им сразу и позвонил. Хорошо, что у них визитка этого психолога осталась. А потом съездил за визиткой.

– Спасибо. – Антон бросил визитку в карман куртки.

– Да ты послушай. Они говорят, что тот психолог сам в детстве подвергся насилию то ли со стороны отчима, то ли со стороны соседа. Он реально помогает.

– Спасибо Андрей. – Антон хлопнул его по плечу и вышел.

День прошёл как в тумане.

После работы Антон заехал домой. Евгения Владимировна сидела на кухне в той же позе, в облаке дыма и с сигаретой между пальцев. Ничего не говоря, Антон переоделся и направился в поликлинику.

У палаты он увидел медсестру. Она сидела на стуле, прижимала ладони к лицу и плакала.

Антон уронил сумку на пол:

– Что случилось?!

Девушка вскочила и загородила вход в палату:

– Сюда нельзя. Палату заперли. Там есть дежурная. – Всхлипывала она.

– Кто запер?!

– Инна Сергеевна.

– Почему?! – Девушка смотрела на него заплаканными глазами и молчала. – Где она?! – Заорал Антон.

– У себя-а.

Антон метнулся по коридору.

Не доходя до кабинета, он услыхал громкий голос заведующей и ворвался в кабинет.

Инна Сергеевна стояла, прижимая телефонную трубку к уху. Рука забинтована. Её лицо пылало гневом. Она почти кричала:

– Вы кого прислали?! – Она сделала знак Антону подождать. – У вас, что никого другого не нашлось, кроме этого дебила?! – В трубке кто-то оправдывался. – Имейте в виду, я составлю рапорт на имя прокурора! И составлю!! – Она ударила трубкой о корпус аппарата так, что внутри его, что то звякнуло.

– Что с Ирой?!

Инна Сергеевна тяжело вздохнула:

– После вашего визита ей стало намного лучше. Она начала говорить с медсестрой. Нормально поела. Но я, по закону, должна была сообщить об этом в следственный комитет, что бы они смогли допросить её. Приехал следователь. Допрос должен был происходить наедине. Я предупредила его обо всём.

– И, что?! – Антон сжал кулаки.

– Через полчаса он ушёл. Вроде всё нормально. Я сама заходила сразу же после допроса. Девочка была взволнована. Но, это понятно. Снова всё пережить. Я оставила в палате медсестру и вышла к себе. А эта молодая ссучка, – Инна Сергеевна кивнула головой в сторону двери, – выскочила из палаты позвонить. Хорошо я, как чувствовала, вышла проверить. Слышу, стекло в палате разбилось. Я туда. А Ирина себе осколком вену режет.

– Бли-ин!! – Антон сжал зубы.

– Сейчас она спит. Ей сделали укол. Порез не сильный. Крови потеряла немного. Дверь в палату закрыта. Там дежурит опытная сестра. Ключ у неё и у меня.

– Почему она так сделала?!

– Этот козёл следователь во время допроса… Когда я подбежала к ней и выхватила из руки осколок, она смотрела мне в глаза и шептала: «Он улыбался… Он улыбался…». Я спрашиваю: «Кто улыбался?». А она: «Вот этот…» – И показывает на дверь.

Грохнувшись на стул, Антон заплакал от бессилия. Он обхватил руками голову и застонал:

– Убью! Убью!…

Забрать сестру из клиники удалось только через месяц. Ира замкнулась. Говорила мало, только виновато улыбалась. Антон заметил, что из её взгляда исчезло всё детское. Взгляд уставшей взрослой женщины.

Инна Сергеевна сказала, что острая фаза миновала:

– Сейчас наступила фаза приспособления. Это сложный и долгий период. Нужно быть очень внимательным к девочке. Кто-то всегда должен быть рядом. Она начинает возвращаться к нормальной жизни, однако внутри она продолжает страдать от серьезных эмоциональных последствий. Внимание, внимание и ещё раз внимание.

– Спасибо вам за всё, Инна Сергеевна.

– Антон, не стоит благодарности. Вы дайте-ка мне ваш адрес. Я периодически буду наезжать к вам.

– Спасибо.

Когда подъехали к подъезду, Ира долго не решалась выйти за машины. Антону даже пришлось доплатить, начавшему возмущаться бомбиле. Потом медленно поднялись по лестнице. Никто из соседей не попался навстречу, и это, наверное, было хорошо. Поднимаясь по лестнице, Ира смотрела себе под ноги и не произнесла ни звука. И только после того, как за ними захлопнулась дверь квартиры, Ира бросилась в объятия матери и заплакала. Потом они уединились в комнате Иры и долго там о чём-то говорили шёпотом.

Спала она очень беспокойно. Вскрикивала. Ворочалась. Среди ночи Ира проснулась и не могла уснуть, пока Евгения Владимировна не легла с ней. Тогда она свернулась калачиком, спрятала лицо на маминой груди и спокойно проспала до утра.

Утром Антон зашёл попрощаться пред работой и увидел, что она сидит на стуле, завернувшись в одеяло, вся в слезах возле раскрытой балконной двери.

– Что случилось, Журавлик?

Она молча указала на балконную дверь и тихо спросила:

– Они, что теперь никогда не оставят меня в покое?

Антон вышел на балкон, и кровь ударила в его виски. Прямо под балконом на асфальте большими печатными буквами белела надпись: «ИРКА – ДЫРКА». Надпись была сделана мелом и, похоже, детской рукой. Он пулей сбежал по лестнице вниз. Схватив в гараже щётку, он со злостью оттёр буквы. В груди всё кипело.

Антон поднял глаза. Со всех сторон на него безразлично взирали пустые окна пятиэтажек. И вдруг он ясно осознал всю беспомощность их положения. Эта трагедия, трагедией была только для них, для Сечиных. Остальных это не касалось. Хорошо если хотя бы кто-то просто жалел девочку. Для основной же массы соседей всё случившееся было не более чем очередным поводом для пересудов и сплетен.

Антон, вдруг живо представил сидящих у телевизора, или за кухонным столом и обсуждающих событие соседей. Кто-то обсасывает всё в подробностях. Кто-то даже посмеивается. Рядом сидят дети, возможно даже сверстники его сестры. Слушают пересуды взрослых. А потом под окнами появляются вот такие надписи.

После работы его ждала ещё одна новость. Евгения Владимировна рассказала, что днём заезжала Инна Сергеевна. Они долго разговаривали, пекли оладьи и потом их ели с мёдом и запивали чаем. Ира после этого разговора настолько повеселела, что решила позвонить Лесе. Когда она положила телефон на стол, её лицо было бледным. Глаза широко открыты. Ставшие вновь фиолетовыми, губы дрожали. Она медленно подошла к дивану. Завернулась в одеяло и улеглась лицом к стене. Ни слёз. Ни крика. Только молчание.

Так пошли дни за днями. Даже визиты Инны Сергеевны больше не помогали. Евгения Владимировна была в отчаянии.

И тогда Антон вспомнил про визитную карточку.

Она так и пролежала всё это время в кармане его куртки. Антон показал визитку Инне Сергеевне, и она подтвердила, что это очень сильный психолог, но за визиты он берёт приличную плату.

– Плевать!

Через час, Антон уже сидел у психолога.

В кабинет заглянул начальник следственного отдела. Просунув в дверь только голову и плечи, он вопросительно поглядел на следователя:

– Ну как, Синицын? Всё в порядке?

Тот вскочил и вытянулся в струнку:

– Так точно, товарищ подполковник! Сечины забрали заявление.

– Вот и хорошо. Этот висячок – уже не висячок. Через недельку отошлёшь отказик. – Потом он внимательно поглядел на следователя и нахмурил брови. – Ничего, Синицын. Не робей. Бывает в нашем деле и такое. Собачья работа. Такие дела не раскрываемы в принципе. Ты же сам место происшествия осматривал. Ни следов, ни свидетелей. Даже собака не помогла. Так зачем ещё и показатели отдела портить. Да?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Вот и хорошо. Значит так. Сегодня пятница, все решили после работы пивка попить дружной компанией. Ты как на это смотришь? А, Синицын?

– Положительно, товарищ подполковник.

– Вот и хорошо. Коллектив, Синицын, великая сила. Вольно Синицын. Благодарю за службу.

– Служу России, товарищ подполковник.

– Такие дела, как правило, не раскрываются. Насильник готовится. Выбирает место, время. Готовит пути отхода. Преимущество полностью на его стороне. Это не сумасшедший, который, по сути, не понимает, что творит. Да среди сумасшедших и нет насильников в сексуальном плане. Этот человек действует хладнокровно и всегда имеет запас времени для того, что бы замести следы. Потому те из них, которые иногда и попадаются, как правило, горят на мелких оплошностях. Со временем их подводить самоуверенность

Аркадий, так звали психолога, расхаживал по скромному по размерам, но уютному кабинету, в белом халате, надетом поверх тёмно-серого костюма. На фоне чёрной сорочки виднелся серый в косую красную полоску галстук. Сквозь раздёрнутые шторы внутрь кабинета проникали солнечные лучи. Они падали на пол, широкими прямоугольниками. Мебель в кабинете тоже была не броской, но чувствовалось, что подбиралась тщательно.

– Да вы, Антон, даже не сможете представить себе, сколько людей подвергшихся нападению насильника скрывают это, боясь позора. Хотя в чём тут позор, я не понимаю. Ну, тут уж ничего не поделаешь – такой уровень сознания нашего общества. – Он внимательно посмотрел на массивные дорогие часы на запястье левой руки. – Я помогу вашей сестре, и… – Он пристально посмотрел в глаза Антона, потом отвёл взгляд и несколько секунд, как бы пробовал на вкус возникшее ощущение, – … это будет бесплатно.

– Это ещё почему?! – Антон был искренне возмущён.

– Случай уникальный и сложный, по сути. Стопроцентной гарантии я вам дать не могу. Да в такой ситуации вряд ли кто другой сможет вам, что-либо гарантировать. Потому вопрос о вознаграждении отложим до выздоровления девочки. Конечно, полного выздоровления быть не может, но я постараюсь вывести её в фазу разрешения с наименьшим риском. Тогда пережитое перестанет быть центром её жизни. Она конечно никогда не забудет о насилии, но боль и негативные последствия уменьшатся и со временем отойдут на второй план.

– Хорошо. – Антон пожал его мягкую широкую ладонь.

– Ну, тогда, диктуйте адрес, Антон, и ждите меня завтра, в половине десятого.

Мотоцикл нёс его домой. Этот полный, не большого роста человек, с карими глазами и бледным лицом, вновь зажёг искру уверенности в душе Антона, и из этой искры начало разгораться пламя веры. Веры в то, что ещё остались люди, которым не безразличны судьбы попавших в беду. Теперь всё будет хорошо.

По сторонам дороги мелькали знакомые дома. Вот их улица, вдоль которой вытянулась серая пятиэтажка с номером 1а. Вот тополя с обрезанными макушками и жёлтыми листьями. Краснеют и опадают на солнце черёмухи. На ещё зелёных газонах цветут ярко-оранжевые осенние цветы. Въезд во двор. Антон сбрасывает скорость и поворачивает руль вправо. Теперь влево за угол. И потом через весь двор к гаражу.

У дальнего подъезда, в котором находится их квартира, почему то толпится народ. Белеет кузов неотложки. Рядом сине-жёлтый полицейский УАЗ. Антон приближается. Что это? С кем-то плохо? Почему тут милиция? Он соскакивает с мотоцикла. В толпе слышится женский плач. Люди, оглядываясь на него, опускают глаза и расступаются. Впереди за спинами на асфальте что-то белеет. Это большой, расстеленный на газоне и накрывающий что то, кусок материи. Антон, наконец, проходит сквозь толпу.

Прислонившись спиной к колесу машины скорой помощи, прямо на асфальте сидит мать. Её голова запрокинута. Лицо бледное. Глаза закрыты. Возле неё суетятся люди в белых халатах. Его взгляд падает на кусок белой ткани. Под ним что-то лежит. Что-то бесформенное. В паре метров, стоит полицейский. Он заложил руки за спину и крутит головой из стороны в сторону. Антон приближается, обходит покрывало по кругу. Под его складками угадываются контуры тела. Только оно лежит как-то неестественно, будто птица, упавшая на землю после удара о стекло. На ткани расплылось бурое пятно.

Всё начинает происходить как в замедленной киносъемке. Антон подходит ещё ближе. Полицейский, увидев его, начинает медленно двигаться к нему навстречу, плавно вытягивает руку перед собой, преграждая путь. Антон отбрасывает его, даже не почувствовав сопротивления. Полицейский падает на асфальт, перекатывается. Глаза Антона широко открыты. Зубы сжаты – скрипят и крошатся. Сердце стучит в груди кузнечным молотом. В глазах темнеет. Из-под края покрывала, неестественно согнутая и белая как снег, виднеется кисть руки, тонкая, почти прозрачная и хрупкая как фарфор, на безымянном пальце которой сияет золотое колечко с голубым камешком.

Прошло два дня. Вечер. Евгения Владимировна и Антон сидели на кухне за столом, лицом друг к другу. Евгения Владимировна в чёрной блузе. Он в серой сорочке с чёрной повязкой на левом плече. Повязка, как зияющий чёрный бездонный разлом. Позади похороны. Слёз уже нет. Пустота, оцепенение и усталость.

Зашуршала бумага. Евгения Владимировна положила перед Антоном смятый тетрадный листок. На нём колонка строчек, разбитая абзацами на три части. Антон узнал почерк сестры.

– Это её последнее.

Антон начал читать:

Дня через три пришло официальное письмо из Следственного Комитета, в котором говорилось, что за недостаточностью улик и по причине отзыва заявления потерпевшей стороной, принято решение в возбуждении уголовного дела отказать.

Снова началась работа. Боль притупилась, но не проходила. Она билась где-то в глубине груди, пытаясь пробить бетонную оболочку, в которую Антон погрузил своё сердце, и только досаждало слабыми уколами. Он последним покидал полигон, пока уже на бетон не выезжали уборочные машины. Викентич только смотрел и качал головой. Что тут скажешь?

Ребята как могли, подбадривали. Антон кивал и молчал.

В нем угасла та восторженность, с которой дети глядят на мир. Будто сестра забрала с собой остатки его детства вместо утерянного своего, которое он, Антон, не смог защитить. Всё теперь виделось однообразным, серым и бессмысленным. Ничего не радовало. Аркадий, узнав о смерти Ирины, позвонил, предложил помощь, но Антон отказался. Не положена ему помощь. Он её не заслужил.

Мать прекратила работу в школе. Почти не разговаривала. Она, то сидела на кухне с сигаретой. То часами рассматривала альбомы с фотографиями. Антон начал замечать в раковине рюмку, пахнущую спиртным. В шкафу появилась бутылка коньяка.

– Сердце шалит. – Говорила Евгения Владимировна, и отворачивалась к окну, прикуривая очередную сигарету.

Антон, одно время взялся каждый вечер ходить к пустырю. Часами, до темноты он тихо бродил по его тропинкам и искал. Искал ту тварь, которая сломала всем им жизнь. Он несколько раз до полусмерти избивал ни в чём не повинных алкашей. Но вскоре почувствовал, что теряет контроль над собой и прекратил появляться в районе пустыря.

Однажды, в один из таких рейдов, он сам не заметил, как оказался на улице Стекольной, у дома Широковых. У калитки на качелях раскачивалась Леся. Увидев его, она оглянулась на дом, потом тихо подошла и сказала:

– Простите меня, дядя Антон.

– За, что? – Антон непонимающе уставился на девочку.

– Ну, тогда, когда Ира позвонила, а я не пошла.

– Куда не пошла? – Антон задал вопрос машинально.

– Ну, эта, когда она позвала меня в гости, а я не пошла. Я, правда, хотела, но… не пошла.

– Почему? – Антон никак не мог уловить сути разговора.

Леся вновь оглянулась на дом и заговорила шёпотом:

– Я не виновата. Это мама сказала, что бы я не ходила больше к вам. – Она втянула голову в плечи и, ступая на носках, быстро скрылась за калиткой.

Мать уже пила не скрываясь. Начались упрёки, скандалы, пьяные истерики. В пьяном угаре она громко обвиняла во всём Антона, потом рыдала, потом засыпала прямо за столом, а просыпаясь снова пила. Антон глотал обиду и молчал. Под глазами у матери пухли мешки. Кожа обрюзгла. Она перестала следить за собой. Неделями не принимала ванну. Её помутневшие глаза не излучали больше того благородства, которым светились раньше. На Антона теперь каждый вечер смотрела старая, доживающая эту жизнь женщина.

Прошла зима. Вновь зазеленели листья и запели птицы. Ница вскрылась ото льда. Всё ожило и задышало новой жизнью. Только в душе Антона стоял лютый холод.

До весны Ольга Владимировна не дожила. В один из дней, Антону позвонили на работу и сообщили, что она, напившись в очередной раз, уснула, забыв отключить конфорку газовой плиты, а может просто не захотела её закрывать, и отравилась газом.

Антон продал квартиру и купил другую, однокомнатную на первом этаже, в другом районе Ирбита. Он ушёл с завода (не помогли даже уговоры Викентича) и устроился сторожем на автостоянку. Иногда он подрабатывал, обкатывая дорогие новые мотоциклы.

Он не мог больше видеть кислые лица соседей. Ему надоели вечные соболезнования и дружеская поддержка. По ночам он с наслаждением вгрызался зубами в горло твари, выдавливал пальцами её жёлтые глаза, а утром подолгу лежал в постели и тупо смотрел в потолок.

Единственное, что ещё согревало его душу тогда – так это мотоцикл. Он выкупил у завода своего Волка. «Из рабства» – как выразился он сам. Теперь Волк стоял у него прямо последи комнаты, сверкая никелем.

Антон начал захаживать в, расположенный рядом с домом, крошечный пивной бар, с названием «Урал». На его крыше был установлен мотоцикл с одноимённым названием. Его владельцем был бывший работник Мотоциклетного завода. Антон почти не пил. Взяв традиционно стакан пива, он садился к стойке. В баре, над стойкой, висел большой телевизор, по которому постоянно крутили записи соревнований по мотокроссу и спидвею, по шоссейным и кольцевым гонкам. Иногда показывали мотобол. Всё, что происходило в этот момент за его спиной, Антона не интересовало.

Но однажды он услыхал разговор, события последующие за которым, изменили жизнь Антона навсегда.

Говорили двое:

– Ты слушай, чё было.

– Ну. – Бутылка звякнула о край стакана. Забулькало и зашипело пиво.

– Вчера малолетку пёрли с Симоном.

– Да ты чё-о. Ни разу не пробовал.

– Симон приволок. Сказал, что она за полтинник и банку пива за щёку возьмёт.

– Ну и чё?

– Супер. Сахар. Двенадцать лет.

– Ни фига себе.

– Сначала только в рот брала, но пото-ом… – Снова забулькало и зашипело в стаканах пиво. Звякнули стаканы. Антон уже не видел экрана, а только слушал. – Потом мы ей пятихатку выкатили.

– Бля, я ща кончу.

– Она в слёзы. Не дам. Мамка заругает.

– Ха…

– Но потом дело пошло. Туговато, но пошло…

– Ха-ха-ха… Туговато а-а…

У Антона потемнело в глазах. Он схватил со стойки первую попавшуюся бутылку и, развернувшись, со всего маха разбил её о голову, сидевшего ближе к нему спиной парня. Полетели в стороны брызги, пена и осколки стекла. Парень ткнулся лицом в стол, а потом, откинувшись, завалился на пол вместе со стулом, и раскинул руки.

– Ты чё делаешь, козёл. – Второй успел только привстать. Антон налетел ураганом, сбил его с ног и расколотил стул об его голову. Со всех сторон к Антону бросились посетители бара, что бы унять его. Но Антон уже не понимал ничего. Он бил, бил, кулаками, ногами направо и налево, пока не положил всех. Ничего не соображая, с окровавленными кулаками и перекошенным от бешенства лицом, он выскочил из бара. Прохожие шарахались от него как от сумасшедшего. Антон впрыгнул в седло. Взревел мотор. Волк сорвался с места. Отъезжая, Антон услыхал приближающиеся звуки полицейской сирены.

Ветер бешено рвал куртку, и бил в лицо. Шлем остался в баре на стойке. Костяшки кулаков болели. Вспухла губа. Кровь текла и разбитой брови. Тупо ныла правая сторона спины. По бокам мелькали огни ночного Ирбита. Глаза резало от слёз. Антон не понимал куда едет. Он видел перед собой дорогу и гнал по ней с такой скоростью, что прерывистая линия дорожной разметки сливалась в сплошную.

Мотоцикл пролетел по мосту. Вот уже за спиной исчезли огни, а он всё гнал и гнал своего Волка во тьму.

Мелькнул дорожный знак в форме треугольника. В глаза ударил яркий свет. Впереди вспыхнули фары. Антон дёрнул руль вправо. Мотоцикл качнулся, вильнул передним колесом и потом… В глазах затухал свет голубых глаз сестры. Она улыбалась: «Я люблю тебя, братик». Она помахала ему рукой и ушла, растворяясь в солнечном свете. Свет лился из раскрытой двери. И когда сестра закрыла за собой эту выкрашенную в белый цвет дверь, на Антона обрушилась тьма.