Читать книгу Расшифровывая снег. Стихотворения и поэмы - Андрей Козырев - Страница 5

Город Сон над рекой Тишиной —

Наваждение жизни земной.

Он уснул от великих побед —

Город Сон, город Смех, город Свет.

Он во сне распростёрт и распят —

Город Сон, город Стон, город Ад.

И царит над землёй моей он —

Богатырский чудовищный сон,

И столетия длится она —

Тишина, Тишина, Тишина.

Но во гробе, чьё имя – Сибирь,

Спит – и дышит во сне богатырь.

Под бесстрастием мраморных плит

Каждый мускул страданьем налит.

Полны силы уста и глаза…

Но проснуться, открыть их – нельзя.

И змеится река Тишина,

Без истока, без края, без дна.

И летит опаляющий свет

На мой город уже сотни лет.

Льется, льется, паля и горя,

На уснувшего богатыря.

И вновь среди ночных огней вокзала,

Среди сигнальных гаснущих звонков

В тебе растёт печаль, которой мало

Всех сёл, дорог, всех стран и городов.

А кажется, нет смерти! Есть дорога,

Которую ты должен одолеть,

Идти, бежать, молить благого Бога,

Чтоб дал Он сил, и петь, и петь, и петь…

Но на краю земли – всё то же небо,

И так же тихо падает листва,

И так же мягок свежий запах хлеба,

И поезд так же вновь уходит в Небыль,

Туда, где бесполезны все слова…

Уходит поезд. Но жива надежда

В твоей душе. Осталось – на коня

Свободно сесть, и мчаться вдаль, как прежде,

Когда ты весь исполнен был огня…

И путь – открыт. И конь твой скачает, скачет.

Вперёд! Вперёд! Без отдыха, без сна!

И в огненном зрачке коня маячат

Поля, деревья, скалы и луна,

И кажется – ещё не всё пропало,

И в небесах горит твоя звезда…

Но ты проснёшься. С тёмного вокзала

Во мрак твои уходят поезда…

Ночь… Морозы… Чёрные метели…

Пьяная, слепая высота…

За окном – шумят ветвями ели.

В старом доме – жар и теснота.

В старом доме жизни места мало.

Распахни окно – и снег в лицо!

Там, за два квартала, – гул вокзала,

Ночь, огни, трамвайное кольцо…

Небеса застелены, как фетром,

Собственной бездонной глубиной…

Под ногами вновь дрожит от ветра

Твердь земли, облитая луной.

Я иду, от яви в сон проснувшись,

По следам давно ушедших лет…

Фонари, как змеи, изогнувшись,

Смотрят узкими глазами вслед.

Изогнулся купол звёзд гигантский…

Это царство так знакомо нам:

Атаманский хутор. Храм Казанский.

Пушка, что глядит во тьме на храм.

Здесь от века всё, как в море, тихо…

Здесь не слышно голосов людей…

Где ты, счастье, где ты, Эвридика,

Горький свет живой души моей?

Там, где ты сейчас, поёт стихия,

Там, пронзая взорами эфир,

В чёрных небесах созвездье Змия

Смотрит на огромный, бурный мир.

И я слышу – где-то, в дальнем храме,

За слепым простором Иртыша,

За рекой, за ветром, за степями

Плачет бесприданница – душа.

Свернул трамвай на улицу Серова,

По-старчески о ценах дребезжа.

…Традиция сия весьма сурова —

Путём трамвайным детство провожать.

Осенний день уныло неразборчив,

Как почерк оттрубившего врача.

Твой дом стоит в конце дороги точкой,

И листья шепелявят сгоряча,

Мне под ноги попавшись… Светка, Алка,

Подруги-одноклассницы, и ты —

Вы все осталось в прошлом… Как мне жалко

Его нерукотворной высоты!

Здесь мы бродили счастливо-стыдливо,

И я пил воду с твоего лица…

Но смысла этих пошлых слёз дождливых

Никто из нас не понял до конца.

…На улице – одни и те же лица.

Я в книжку их сложил бы все, любя…

Я не устал работать фиговидцем,

Я просто утомился от себя.

Но, сколько вы бумаги не марайте,

На подвиг вы один обречены:

Поэт, библиотекарь, копирайтер, —

Несчастные подкидыши страны.

…Осенний холодок. Бульвар Победы.

Слегка подштукатуренный закат.

На транспарантах – бабушки и деды,

Что воевали триста лет назад.

Над «сталинками» дождь слегка картавит.

Сентябрь надломлен, словно каравай.

Столетие, маня меня, лукавит,

Но я – не ваш. Трамвай уходит в рай.

Оплакивать зачем на пошлой флейте

И улицу, и город, и страну?…

Я не умру, не бойтесь, не надейтесь, —

Я на трамвае за угол сверну.

Распахнут вечер, слово двери в храм,

И, разбудить людей впотьмах не смея,

Дождь медленной походкой чародея

Идёт по парапетам и дворам.

Свернулся день, забывшись от забот,

Средневековым пожелтевшим свитком,

А зданье кирхи красною улиткой

Из раковины смотрит в небосвод.

Слова молитв из тишины аллей

Цветы, намокнув, шепчут полусонно,

И дремлют, как монахи в капюшонах,

Ряды пирамидальных тополей.

Не хочет храм пронзить простор крестом

И в небосводе прорубить оконце,

И круглый циферблат – замена солнца —

На колокольне щурится, как гном.

А в городе царит такая тишь!

Фонарь дежурит над рекою синей.

Несутся тучи стайкой бекасиной,

И набухает под дождём Иртыш.

И кажется – по-детски о мечте

Незримый кто-то шепчет мне, скучая…

Как сухари, размокшие от чая,

Дома и берег тонут в темноте.

Шум города заглушен плеском струй.

Луна висит, счастливая, как слива,

А в небе звезды первые пугливо,

Дрожа, ей шлют воздушный поцелуй.

Туманный берег. Сумерки любви.

Дождь пунктуально размечает плиты

На набережной. И почти забыты

Размолвки между мною и людьми.

Чем мы взрослей, тем чаще наяву

Мы ссоримся, как маленькие дети…

…Бессвязностью дождливых междометий

Описан мир, в котором я живу.

Незримая мне чувствуется связь

Меж ветром и волной, что нарастает.

Идёт прилив, и время прибывает,

О берег, как о тишину, дробясь.

А ветер, с пляжа в город восходя,

Стирает с сада времени отметки

И вписывает дрожь ольховой ветки

В тончайшую параболу дождя.

Я – ветер. Ты – волна. Смиришься ты,

Приливу неба уступив покорно.

Так сумерки втекают в зелень дёрна

Чернилами, что с неба разлиты.

И некий неизвестный миру бес

Играет связью неба с жизнью светской,

Стремясь отождествить рисунок детский

И звёздные каракули небес…

В чернилах – облака. Пустынен пляж.

Один ребёнок собирает камни.

Вернуть тебя… Познать себя… Куда мне!

Я – кто? Был – человек, а стал – пейзаж.

И в голову приходит лишь одно:

В разлуке, словно пёс, скулить негоже…

………………………………………………

Но звёздный холодок бежит по коже,

Когда Господь сквозь нас глядит на дно.

…Тяжёлый август. Врубелевский сад.

Ключом скрипичным сплетшиеся ветки.

Высокий, словно в «Демоне», закат —

Не огненной, а каменной расцветки.

Здесь тихо, словно в море глубоко,

Лишь тишина волнуется, как воды,

И весело, и жутко, и легко

Бродить в зелёных сумерках свободы.

Береза дирижирует дождём.

Я слушаю его концерт – глазами.

Зелёный сумрак светится, и в нём

На чёрном пьедестале Врубель замер.

Сжимают холст худые кисти рук.

Глаза глядят куда-то вверх, над нами.

И в небо камнем улетает звук.

И небеса расходятся кругами.

Дрожит фонтана каменная митра.

Струя дождя, в фонтан вплетись скорей!

Здесь зелень, синь и серость на палитре —

Как сумрак неродившихся морей.

И, сколько б раз творец не умирал,

Он будет здесь – все осени и вёсны.

…Плывёт фрегат. И бледен адмирал.

И ветви сада движутся, как вёсла.

И в иероглиф вычурный сплелись,

Бушуя, ветви огненной расцветки.

Тоскует Демон. Но пустынна высь.

Пан держит флейту. Только песни редки.

Пророк глядит глазами пустоты,

И вновь сквозит в зрачках у Азраила

Безжалостность последней доброты,

Забывшей всё, что было… было… было…

И гений, умерев сто лет назад,

Незримо в парке, среди веток, замер —

И смотрит в кристаллический закат

Слепыми изумрудными глазами,

И осень рассыпается с небес

Кристаллами замедленного света,

В космическом хранилище чудес

Накопленного за большое лето,

И кажется, что мир наш не исчез…

Шумит тревожно книжная листва.

Седая туча ликом схожа с Богом.

Зелёный накануне Покрова,

Просторный луг чуть шепчет о высоком

Слова, что пропадают в мураве,

Непонятые, как пустые бредни.

И в белом храме Спаса-на-траве

Космическая служится обедня.

Как этот луг, мы другу и врагу,

Свою печаль щепоткой веры сдобрив,

Прощаем всё – словесную пургу

И холод, непонятный, как апокриф.

В глазах у неродившихся небес

Стоят творцы, преданья и пророки…

И, словно кони, взмыленные строки

Взлетают небесам наперерез.

Поэты, словно травы, зелены.

Шепча свои зелёные молитвы,

Мы скрылись бы от вьюги, как от битвы,

Под сердцем засыпающей страны.

Мы скрылись бы во сне, как в синеве,

От обжигающе холодной яви…

Но мы изобретать себя не вправе.

Нас пишет небо – снегом на траве.

Пришелец из приснившихся веков,

Я прочитал бы луг, как сборник басен,

Но алфавит травы ещё неясен,

И литеры не знают смысла слов.

И я, апокрифичный человек,

Ища во всем закона, меры, цели,

Сверяю с книгой литеры метели,

Угрюмо расшифровываю снег.

Дорога серая, сибирская.

Две хаты. Снег. Вороны чёрные.

Да вьюга – злая, богатырская…

Моя Россия беспризорная.

Над домом – дымом небо ранено.

Земля лопатами искрошена.

А у избы сверкает гранями

Бутылочный осколок прошлого.

И, как обрубки жизней прожитых,

Окурки в снег измятый брошены.

Покрыто свежею порошею

Судеб измолотое крошево.

И на развалины соседовы

Струится желчь седого месяца…

И не пытайся, не выведывай,

ЧТО изнутри, сжигая, бесится.

Вот город, где молчанье серых плит

Звучней, чем белый шёпот снегопада,

Где вывесок рекламных алфавит

Рогат и буен, как баранье стадо,

Где медленно ржавеет старый лес

И взоры у людей сухи, как порох…

Свинчаткой угрожающих небес

Судьба легла на серые просторы…

Почувствовав, что стала жизнь другой,

Ты смотришь вниз, как в чём-то виноватый,

И вновь лежит безмолвно под ногой

Земля, нагая, как Христос распятый…

А грянет буря – солнце прячет око,

И ты не хочешь счастья и чудес.

Из желобов железных водостоков

Стекает вяло ржавчина небес…

И жизнь течёт… А вот идти – не хочет.

Течёт, как струйка влаги – в глубину…

Угрюмые проходят дни и ночи,

Как воины с парада – на войну…

И хочется, не веря больше мигу,

Забыв пройдённый одинокий путь,

Захлопнуть время, как плохую книгу,

И свежей, чистой вечности вдохнуть.

Снег да снег. Кусты во тьме застыли.

Исподлобья смотрят вдаль дома.

Словно жизнь, как пленку, засветили,

Словно время вдруг сошло с ума.

Примерзает взгляд к луне железной.

Мчатся бесы вдоль по мостовой.

Под небесной ледяною бездной

Я иду, промёрзший, сам не свой.

Этот час, наверно, тёмен слишком,

И в ночи дорога далека…

И зевает ветхое пальтишко,

И дрожит холодная рука.

Волчья злоба. Темнота. Морозы.

Предо мною путь – упрям и прям.

Переулки скалятся с угрозой,

Но себя я в жертву не отдам.

Ведь в домах, укрытых тёплой тенью,

Есть всё то, что недоступно нам:

Жизнь течёт по трубам отопленья,

Дети спят, прижавшись к матерям…

И отрадно, слыша вьюги топот,

Выдыхая не ветра, а снег,

Видеть, как сквозь снежные потопы

Проплывает теплоты ковчег…

Пролетят лучистой пылью миги,

Все труды и дни житья-бытья.

Записью в конторской пыльной книге

Станет жизнь нелепая моя.

А коль спросят: как ты жил? – поэта?

Жил, дурил, влюблялся… ну, как все.

Время металлического цвета

Пролетало мимо по шоссе.

Строил планы. Измерял маршруты.

Был порой от злобы – сам не свой.

Верил. Гулливерил. Лилипутил.

Но в конце – остался сам собой.

В небе был всесильным, как молитва.

На земле – бессильным, словно бог.

Строчкой, безопасною, как бритва,

Ни поранить, ни спасти не мог.

От цветов всего земного спектра

Не осталось в жизни ни черта…

…Только дождь на Любинском проспекте,

Только синева и пустота.

Только ложь и невозможность встречи,

Только тёмный, мокрый город мой,

Только дождь, унылый, древний, вечный,

Под которым я бреду домой —

И во тьме навзрыд срываю нервы,

Полный слёз, как влаги – решето,

Детскими глазами глядя в небо

И шепча: за что?

За что?

За что?