Читать книгу Москва 2066. Сектор - Андрей Лестер - Страница 10

Мужчины утаивают, женщины – лгут.

Так сказал мне один латинос в Гватемале. Он был женат четыре раза. Все мои жены, говорил он, были лгуньи. А до свадьбы казались прямодушными ангелами. Это брак на них влияет. Так он хотел успокоить меня, когда я рассказал ему о Регине.

Тогда, в Гватемале, я еще был на ней женат. Вернее, это я был в Гватемале, а она ждала меня в Москве. Была без ума от этого города.

Регина, как и я, была из военной семьи. Ее мать, гарнизонная гранд-дама, врала всегда и во всем, даже по поводу цены на сливочное масло в соседнем магазине или насчет погоды. Спросишь, как погода в Москве, ответит – проливной дождь и холод. А там плюс двадцать и ясное небо. Это должно было меня насторожить, ведь я собирался жениться на ее дочери, но почему-то не насторожило. Регина выглядела правдивой, я думал, что пошла в отца. Единственное, что меня с самого начала немного коробило, – это ее увлеченность гороскопами. Она даже на суде во время развода сказала, что наш брак не имеет перспектив, потому что она родилась под знаком Льва, а я – Овена, причем не просто Овена, а на рубеже то ли Тельца, то ли еще какой-то твари, не запомнил. И стала по этому поводу распространяться, так что судье пришлось ее принудительно затыкать. Я слышал, как он потом в коридоре говорил, что впервые сталкивается с такой тяжелой формой зодиакального идиотизма. Хорошее выражение – «зодиакальный идиотизм». Теперь такого юмора не сыскать. Зато исчезло и само явление. Конечно, если не считать дерганых.

Все называют те дни Переворотом. Некоторые Потеплением. А я бы назвал Ответом. Большим Ответом.

Как-то упустил тот момент, когда Регина стала меня ненавидеть. Наверное, это произошло одновременно с ее первым предательством. Ненавидеть она умела со вкусом, не торопясь. Она как будто специально уделяла время ненависти. Странно, я так не умел, тут она превосходила меня по всем статьям, а я ведь убивал и пытал людей без счета. И шантажировал. Всякое приходилось.

Вечером накануне того дня, когда нас вызвали в Центр по тревоге (код «7» – более высокий уровень только при массированной ядерной атаке), я встретился с Региной по дороге домой из аэропорта. Хотелось спать, и, во всяком случае, не хотелось видеть людей. Но Регина настояла. На улице было холодно, морозно и грязно. «Мерзко» – так говорили раньше. Мне это слово не нравилось. Я в свое время заметил, что с мужчинами, которые говорят о погоде «мерзкая», следует держать ухо востро, зачастую они и сами мерзавцы.

Мы зашли в кафе. Регина стала требовать денег. Я за два часа до этого прилетел из Дагестана, и мне было странно видеть еще довольно красивую женщину, хорошо одетую, сытую, сидящую в тепле, которая тратила бесценное время своей жизни на ложь и вымогательство, и все для того, чтобы в результате получить какие-то совсем необязательные для жизни вещи. Вначале она долго жаловалась, что им с Сережей (это был ее новый муж) нечем заплатить за газ и электричество, потому что учеба Кати (нашей с Региной дочери) на юридическом высасывает финансы.

– Как так? – сказал я. – Я же даю деньги на учебу.

– Ненавижу, когда ты так шепчешь, – сказала она. – Ты что, не можешь по-настоящему разозлиться?

Мне не хотелось отвечать.

– Я с тобой даже ни разу не была за границей. Ты-то везде побывал! – Она попробовала нанести удар из-за угла.

Я действительно много где побывал: в Афганистане, Сомали, Чечне.

– Ну а при новом муже? – спросил я.

– Побывала! – ответила она. – На Новый год были в Париже.

А за электричество заплатить нечем. Что тут скажешь?

– С Катей? – спросил я, чтобы как-то поддержать беседу.

– Нет, ей с нами неинтересно. Да ей и поехать-то не в чем.

– Я давал на это деньги, – сказал я.

– Опять ты шепчешь? Как кобра какая-то. Ты из-за своей службы родине семью разрушил, значит, тебе родина за это заплатила, за наше разрушенное счастье. Значит, это наши общие деньги.

Я промолчал. Логика была потрясающей.

– И ты теперь счет ведешь, на что дал, на что не дал? Может, тебе квитанции из магазинов приносить для отчета?

– Чего ты хочешь, Регина? – спросил я. – Ты сказала, дело срочное, а говоришь о деньгах. О них ты и без этого всегда говоришь. Так в чем срочность?

– Твоя дочь, – выпалила она, – требует машину. Мини-Купер.

– Да ты с ума сошла, – улыбнулся я. – У меня нет таких денег.

– Хотя бы подержанную, двух-трехлетнюю…

– Это всё?

– Сказала, из дома уйдет!

– Пусть уходит! – Я встал, рассчитался с официантом и направился к выходу.

Регина побежала за мной.

Ночью мне снился красивый и тревожный сон, который, с небольшими изменениями, снился мне уже несколько лет. Время от времени.

Но вначале я долго не мог уснуть. В глазах мелькали отрывки из событий последних дней в Дагестане. Болело колено, давило и покалывало в правом боку. Я чувствовал себя старым, изношенным. Сколько времени у меня еще осталось? Я не мог вообразить себя стариком. Жизнь чего-то да стоила, пока в ней были опасность, риск и возможность бросаться опасности навстречу.

С годами я понял, что служение стране, вообще, не является для меня основной побудительной причиной. Я действовал, потому что не мог жить без смертельной опасности, как некоторые не могут жить без секса, телевизора или ежедневных походов по магазинам. И если опасности поблизости не было, я делал все, чтобы ее найти.

Но я все же был еще и человеком, не только агрессивным животным, поэтому старался максимально разумно использовать свои разрушительные инстинкты. Я понимал, что наша страна (или родина, не знаю, как правильнее) зашла в тупик. Конечно, я видел и другие страны, и не могу сказать, что мне нравилась дорога, по которой они шагали. Абсолютно все человечество казалось в той или иной мере заблудившимся. Исходя из этого понимания, думал я, есть ли у меня еще время что-то изменить? Остались ли силы сделать бросок навстречу, может быть, самой большой опасности? Опасности для всего мира. Всех людей.

Или я так и состарюсь, как исправный бультерьер, которого лишь изредка спускают с поводка?

Такие мысли разрушали меня, подтачивали здоровье и характер. Я чувствовал всеобщую опасность, она пропитывала почву и небеса. Но я не понимал, где ее источник. Где враг? Куда бросаться?

Было много людей, которые боролись с «системой». Одни с коррупционной системой, другие с капиталистической, третьи с коммунистической, четвертые, вообще, с государством как таковым. Среди этих людей были отважные, самоотверженные бойцы. И все же мне казалось порой, что даже эти герои боятся смотреть в корень, в суть проблемы.

Постепенно я пришел к убеждению, что системы не имеют значения.

Значение имела глобальная Регина, вертлявая бабенка, зажавшая Землю в своем жадном кулачке.

…Эти мысли делали меня еще более одиноким.

Я встал, налил в чайную чашку водки и выпил.

И ночью мне приснился сон.

Бобслейная площадка с узкими ледяными дорожками. Я держусь за край темно-красных ультрасовременных саней, в которых сидит какой-то саночник. Он в шлеме, я не вижу его лица, но мне кажется, что это человек, которого мы все должны не то чтобы охранять, а оберегать, сдувать пылинки, но вместо этого мы (а с другой стороны держит сани майор Бур, мой сослуживец) начинаем разгонять сани, они несутся все быстрее вниз, мы уже не успеваем бежать рядом, нужно отпустить, но я знаю, что если мы отпустим, то произойдет крушение, катастрофа, и в то же время я знаю, что ведь это именно мы с Буром разогнали сани вниз, старались изо всех сил, чтобы пустить их по наклонной плоскости как можно быстрее. А значит, мы и будем виноваты в катастрофе. И так хочется увидеть лицо саночника, но он не поворачивается, и улетает с ледяным визгом в узкую, падающую круто вниз, сияющую канаву. Я просыпаюсь, вытираю пот, потом засыпаю – и все начинается сначала: зная, что сани будет не остановить, я все-таки бегу и толкаю их вниз, а затем отпускаю, останавливаюсь, поднимаю пустые руки, а человек в санях улетает, чтобы разбиться.

И когда по тревоге я мчался с включенной мигалкой улицами Москвы, я думал почему-то, что сани из моего сна были нашей Родиной, что бы это слово ни значило. Мы ее вроде бы хотели спасти, удержать, а на самом деле сталкивали, разгоняли по наклонной плоскости. И я еще подумал, чтобы развеселить себя, а вот здорово было бы вырыть громаднейший котлован, собрать по периметру все другие родины. И чтобы все другие соответствующие спецслужбы растолкали бы каждая свои сани и отпустили, а потом, у дна, они врезались бы все друг в друга: вот был бы грохот! И что-то мне подсказывало, что как раз и наступает такой момент. Момент столкновения и грохота. Во всяком случае, теперь я могу признаться, что в те минуты я желал катастрофы.

Это было утро второго марта 201… года. Мы собрались в четвертом корпусе, на Юго-Западной. Изюмов злился. Он торопился, очевидно было, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Тем не менее, ожидая, пока соберутся все, говорить не начинал. Потирал свои толстые генеральские щеки, выдвигал ящики, листал бумаги, входил и выходил из своего громадного кабинета, в котором мы все расселись и негромко переговаривались, делясь мелкими новостями и немножко расслабляясь, настраиваясь, как перед любой хорошей дракой.

Некоторые были одеты в форму, некоторые нет. Виталий Бур сидел, как всегда, в великолепном костюме, он умел одеваться, словно в Голливуде. Посматривал на остальных с улыбкой. Двухметровый наглец. Он у нас числился по особым делам, хотя это и звучало несколько чрезмерно: «Шатуны», наше подразделение, и так было особым, да еще и в составе особого корпуса.

Впрочем, по особым-особым-особым был и я, и еще Мураховский, и Семиглазов, и Саша Попов. Мураховский, мрачный, толстенький, сидел, потирая рукою лоб. У него на погоду болела голова. А вот Саши Попова не было. Это было немного странно, он был очень быстр и пунктуален, всегда появлялся раньше всех. Вчера вечером, после встречи с Региной, я разговаривал с ним по телефону. Так, о всякой ерунде. Просто хотелось после зодиакального помешательства услышать голос друга. Настроение у него было прекрасное; понимая, почему я расстроен, он пробовал развеселить меня, и это ему удавалось.

Когда-то мы втроем, Саша, Изюмов и я, бывшие однокурсники, после службы в комитете были по одному переведены сначала в разведку, потом в Корпус, а затем уже и выделены в «Шатунов».

Название «Шатуны» придумал я. Как раз в тот момент и происходил развод с женой, дочка оставалась с ней, а я-то считал, что все лишения, службу и т. д. терплю ради дочки – и вот такой поворот. Поэтому я был тогда не в себе, даже думал, а не кончить ли с этим со всем, с этой службой «неведомой стране», как мы с Сашей Поповым позволяли себе шутить, оставаясь с глазу на глаз. Вот когда нам объявили, что собирают подразделение «особое в особом», и предложили подумать над названием, я и ляпнул: «Шатуны». Думал, что горькую иронию мою сразу же раскусят, и даже испугался. Такой шутки могли не простить. Шатун ведь бродит без цели, ни семьи у него, ни дочки, ни хрена, одно бешенство, и лучший выход для него – чтобы его пристрелили.

Однако название почему-то одобрили. Оно сразу прилипло. «Отлично! – воскликнул тогда Изюмов. – Отлично! И на других не похоже, и смысл ясен: “Лучше нас не трогать. Разбудили – сами виноваты, прячьтесь, крушить будем без разбора!”»

…«Внимание!» – сказал Изюмов, стоя у своего стола. «А где же Попов?» – шепотом спросил я у Виталия Бура. «Адамов! – Генерал, казалось, глядя на меня, едва сдерживал глухую, нарастающую ярость. – Повторяю последний раз. Внимание!»

Изюмов всегда начинал важные, да и неважные тоже, да в общем все свои заявления с этого слова: «Внимание!» Иногда я даже думал, может в этом и заключается секрет его столь быстрого, по сравнению с нами, продвижения по служебной лестнице.

– Вчера около 21.00 неустановленными лицами в неизвестном направлении вывезены все боеприпасы и оружие со складов 3114 и 3117 в районе Орехово-Зуево. Повторяю. Все боеприпасы и всё оружие.

Мы пошевелились. Бур поправил отвороты пиджака.

– Некоторые из вас должны быть знакомы со спецификой этих складов. Остальным сейчас будут предоставлены материалы для ознакомления, – продолжал Изюмов. – Второе. Ночью на место ЧП был направлена группа во главе с подполковником Поповым.

Тут я несколько напрягся. «Почему ночью? Почему не сразу же? Саша! Что с ним?» Тон Изюмова не предвещал ничего хорошего.

– Спустя десять минут после прибытия группы на место мы потеряли с ними связь. Телефоны и радиопередатчики были либо уничтожены, либо повреждены. Поначалу была принята версия, что мобильную связь кто-то глушит, однако… Короче, вышли из строя все, подчеркиваю, все телефоны и радиопередатчики. Связавшись с нашим агентом в Орехово-Зуево, мы вскоре получили информацию, что группа находится на территории складов. Агент наблюдал, как члены группы свободно перемещались по территории. Никаких признаков вооруженного противостояния не было. Затем агент сообщил, что группа рассеивается. – Изюмов словно захлебнулся от злости и сделал паузу в две-три секунды. – На вопрос, что значит «рассеивается», агент ответил «расходятся по одному кто куда».

Изюмов налил стакан воды и выпил его весь. Все зашевелелись и переглянулись. «Кто куда»! Такое нечасто услышишь.

– Сразу же после этого связь с агентом тоже прервалась. – Изюмов сжал кулаки и опустил их на стол. – Полтора часа назад подполковник Попов был задержан у станции Железнодорожная. Ехал на велосипеде. А сейчас вы сами все увидите. И услышите.

Изюмов сделал знак рукой, и адъютант встал и раздвинул шторки на правой стене.

За бронированным стеклом, посреди квадратной серой комнаты на привинченном к полу стуле сидел мой друг Саша Попов. Руки его были в наручниках, а лодыжки пристегнуты блестящими цепями к металлическим ножкам стула. Лицо Саши странно изменилось. Именно странно, потому что эти перемены скорее всего не были напрямую связаны с тем, что его прикрутили к стулу цепями. Да, Саша был другим. Каким-то тихим, что ли. Как на первом курсе, когда мы с ним в стройотряде сидели ночью у костра и мечтали, как заработаем денег и вернемся к нашим любимым девушкам.

Перед Сашей стояли два небольших человека в сером. Один был постарше, с залысинами, левую руку держал в кармане брюк.

– Подполковник, я повторяю вопрос, – сказал человек с залысинами. – Что вы установили? Где оружие? Где ящики с «керамикой»?

Несколько человек с нашей стороны стекла тут же заглянули в листки, которые, тихо передвигаясь по кабинету, раздавал офицерам адъютант. Я взял листок, не глядя. Значение слова «керамика» не интересовало в тот момент нисколько. Я ждал реакции Саши.

– Где они? Вы понимаете, что это в данный момент самое главное? С членами вашей группы мы разберемся потом. Я обещаю вам, что мы досконально выясним, почему вы прекратили выполнение задания и разошлись. И кто стоит за этим. А сейчас – где ящики? У кого они?

Саша поднял голову и улыбнулся серым людям. Затем улыбнулся бронированному и непрозрачному с его стороны стеклу. Он прекрасно знал, что за ним наблюдают, сколько раз видел это одностороннее окошко и так и сяк, и с изнанки, и из генеральского кабинета.

– Не могу понять, – ответил Саша спокойным и почти счастливым голосом, – почему вас всех это так волнует? Ведь это прекрасно, что оружие исчезло! Что же в этом плохого? Чем вы так обеспокоены?

Человек с залысинами вынул левую руку из кармана (для равновесия) и правой, размахнувшись, с силой ударил Сашу в лицо. Я вскочил.