Читать книгу Искусство прозы, а заодно и поэзии - Андрей Левкин - Страница 14

Район Фили весьма изыскан. Во-первых, само его имя подсознательно привычно, как родное. Во-вторых – на Филевщине мало кто бывал (а если и бывал – то по скудным поводам, перечисленным ниже). В-третьих – туда не очень-то удобно добираться иначе как на метро. В-четвертых, метро туда – особое. Не говоря о мистической станции «Александровский сад», оно еще и как электричка – и едет поверх почвы, и станции там такие же, распашонками на обе стороны. По этой, последней из причин, возникает ощущение его сильной отдаленности от центра государства – тем более что поезда вдобавок как бы демонстративно едут некоторое время вместе, вровень с настоящими поездами и электричками Киевского направления, отчего как бы становятся дальними, хотя ехать от «Багратионовской» до «Александровского сада», то есть Кремля, минут одиннадцать – при том, что поезда едут здесь медленнее, чем под землей. Ближе к Кремлю спальных районов не бывает. Почему-то кажется, что район является некой ловушкой.

Что до самой местности, то она насквозь историческая. Понятно, все эти Кутузовы, Багратионы, Барклаи, Василисы Кожины и прочие наполеоны, а примерно в промежутке между Поклонной горой и линией метро в районе перегона «Багратионовская» – «Филевский парк» в свое время еще и замочили войско какого-то из двух Лжедмитриев. История в местности не сохранилась, не считая названий улиц и церкви, да и та видна только из метро, а как к ней подобраться – непонятно, повсюду разного промышленного типа заборы.

Теперь-то Филевщина известна своими Горбушками – их три или 3,5, если в качестве 0,5 сосчитать еще и вещевой рынок. Три: только что не небоскреб, в который запихнута всяческая электроника и вообще все, что работает от электричества; вторая – рынок продуктовый. И – главная Горбушка, в парке – аудиовизуальная, с ДК им. Горбунова при ней («Дддда здрррравствует лллегендаррная Горбушшшка!» – слышно иногда на концертных кассетах рокеров).

То есть географически так, что с одной стороны Фили пресекаются станцией «Кунцево»; ближе к городу – станцией «Кутузовский проспект» – к которому территория как-то закручивается; с третьей – рекой Москвой, имеющей там неожиданные высокие берега, глядя с которых в дымке-тумане-мареве-метели видны дома Крылатского. С четвертой – Поклонной горой.

Центр жизни тут – ст. м. «Багратионовская» и перпендикулярная всей этой филевской территориальной инфузории улица Барклая, что характерно – без «де Толли», на которой и расположены все 3,5 Горбушек. Окончательным центром жизни является навес-палатка с будочкой, где продают выпить-закусить и имеются пластиковые столы и стулья (белые, а навес – синий). В углу там есть (была?) электрическая печка, на которой стоял торчком поджариваемый конус мяса, из коего изготавливалась шаверма – усталым и замерзающим уже осенью восточным человеком. К ночи ближе восточный человек уходил, его печка не светилась красным, а вот вагончик светился изнутри белым и торговал. Народ же сидел под навесом и пил как пиво, купленное в будочке, так и в лавках в пяти шагах, почему-то покупая в основном в будочке, хотя там в среднем чуть ли не на три рубля дороже, чем если сделать пять шагов. Иногда там танцуют. Я это к тому, что это все вместе называется не абы как, а ООО «Древние Дельфы», а конкретно навес – кафе «АТТИК», так написано на картонке в окошке будки.

То есть в сумме Филевщина есть нечто сильно отдельное, чье отдельное существование с 10:00 до 18:00 нарушается потоком лиц, жаждущих электротоваров и продуктов, и – два дня в неделю – наплывом на муз-Горбушку до 16:00. На концерты сейчас народу меньше, да и реже они, что ли. Или тише. То есть район получается таким сезонным – по типу курортного, но не совсем. Получается такое место, которое есть для того, чтобы туда приходили и уходили: что-то там происходит, а потом все исчезают – рокеры, наполеоновцы, кутузовцы, лжедмитриевцы, покупатели электроники, одежды и пищи. Почти театр – не спектакль, а помещение, место. Здание театра ведь стоит и когда спектаклей нет, и там даже кто-то живет. Или тут вообще что-то даже метафизически трескается: в самом деле, все приезжие живут здесь недолго, до сумерек, так что местных обитателей можно считать ангелами, тихо и смиренно проталкивающимися сквозь временную человеческую суету.

Сами же эти обитатели пусть и не всегда тихи, но незлобивы, получить там по морде можно, лишь если слишком криво затусуешься в том кафе, которое плотно прилегает к ограде и входу Филевского продуктового рынка, – и то, кажется, тут надо еще и постараться, мне не удавалось. Вообще, Стас, который жил здесь в детстве-юности, говорил, что причиной миролюбия являются кооперативные годы – когда активная часть населения либо села, либо из района мигрировала. Разумеется, эксцессы возможны в парке вокруг Горбушки – но те обыкновенно производимы гостями района в отношении же гостей.

Об амбициях и претензиях обитателей что-то говорит репертуар одного из редких ночных магазинов на Барклая, в ночи горит вывеска «Чудо», а ниже растолковывается его, «Чуда», состав: «Пиво, водка, сигареты».

То есть пишу я все это не просто так, а ощущая над собой некоторую мораль или, что ли, все ту же тайну, которая заставляет меня пока просто описывать район, в попытке эту тайну обнаружить за поворотом. Но я же здесь уже всюду был.

Растительность вдоль улицы Сеславинской (вдоль линии метро), например, ничуть не хуже, чем в саду у Плиния Младшего – его российский комментатор сетовал на то, что Плиний не удосужился въехать, насколько стройные и разнообразные оттенки зеленого присутствуют в его саду – перечисляя скопом только названия деревьев. Вот и вдоль Сеславинской весной чуть ли не пятнадцать различных оттенков зелени, а еще – правильно пахнут небольшие желтые цветы на кустарниках вдоль тротуара. Но тайна же – не в этом.

Перегоны наземных станций красиво белеют в сумерках, не обязательно даже летних.

И в чем же может быть здешняя тайна? Здесь есть жизнь разных рынков, которая слегка топчется и по окрестностям: автофурами, торговым мусором, но чуть в сторону и – исчезает. Застройка – сталинско-хрущевская. Дома выгораживают крупные и разветвленные внутренние дворы, там растут деревья, есть всякие мелкие домишки и детсадики. Деревья большие, тяжелые. Каждый двор – этакий внутренний город, один из многих московских: закрытый от любых внешних дел, улиц, площадей и проч. Любой такой двор город, несомненно, куда более тайный, чем китайский внутренний императорский. Но при этом – коллективный, общинный, только что не приходской. На удалении всего лишь одиннадцати минут от своего источника государственные новости превращались здесь в отчужденный объект, уже вполне расфасованный, как в джутовой мешковине. Привезенный хоть из Индии, хоть из Махачкалы, торгуют которым с грузовиков на развес, стряхивая с вестей-новостей прилипшую-присохшую к ним землю-кровь.

Сырая затененность дворов, совсем прикрытых от неба листвой, с – где ржавыми, где раскрашенными, но в любом случае не обладающими геометрической чистотой – карусельками. Старуха вот копается в горе черной земли, высыпанной из грузовика: для домашних цветков или же роет червей мужикам, чтобы те ловили в протекающей за парком реке проплывающую мимо рыбу. В зелени вокруг, словом, все дело, в карусельках, и еще из окон гремят кастрюли, льется в раковины вода, пахнет теплыми тряпками из подвалов.

Ежели на этом повестись, то станет очевидно, что в этом городе все психоаналитики заводятся от московской дворовой сырости, а Фили – их главное место. И всякий вечер все московские психоаналитики рассиживают под теплыми лампами возле окон всех квартир во всех, окружающих все филевские дворы домах, страдая, – потому что в здешних местностях что ни Венера в мехах – так всегда кошка, а люди – жгут себе тряпки и смеются.

Потому что – например, почему этот навесик синего цвета называется «Древние Дельфы»? Какие у нас тайны, чтобы был нужен сфинкс, который бы ответил? Восход здесь происходит слева от Поклонной горы, а закат – справа. Попасть же в центр Филей очень просто. Вы входите на «Киевской» и приваливаетесь к закрывшейся за вами двери. В следующий раз она откроется ровно на «Багратионовской».